Борьба с чумой в нижегородской

Эпидемия, бунт и власть в императорской Москве 250 лет назад

Чума: путь в Москву

Считается, что в Москву эту заразу (строго говоря, чума — не вирусная, а бактериальная инфекция) занесли с театра русско-турецкой войны, из Молдавии и Валахии. В августе 1770 года зараза достигла Киева, затем Брянска.

Увертюра в военном госпитале. Без паники!

Карантин: монастыри и генералы

Рядом с Большим Каменным мостом располагалась крупнейшая московская мануфактура того времени — Большой суконный двор. С 1 января по 9 марта 1771 года на фабрике умерли 130 человек. Фабричная администрация то ли не поняла поначалу, от чего, то ли слишком хорошо поняла: объяви, что на Суконном чума, и о сбыте продукции придется забыть .

В момент врачебной проверки в марте на Суконном дворе обнаружилось 16 больных с сыпью и чумными бубонами, а сколько разбрелось по городу, уже никто не узнал.

Фабрику закрыли, здоровых рабочих перевели на другие предприятия, а больных увезли в подмосковный Николо-Угрешский монастырь, ставший первым чумным госпиталем. При этом Суконный двор так и не был окружен караулами, и многие рабочие сбежали после оглашения диагноза.

Генерал-поручику Еропкину придется вскоре воевать в Кремле и на Красной площади, и отнюдь не с чумой.

От весны до осени: Москва зачумленная

Императрица одной из первых поняла и другую вещь: настала пора заботиться о том, чтобы зараза не дошла до Петербурга. Интересны детали.

Велено было также не пропускать проезжающих из Москвы не только к Санкт-Петербургу, но и в местности между столицами. Карантины были устроены в Твери, Вышнем Волочке, Бронницах.

Все эти меры помогли предотвратить превращение московского бедствия в общероссийское. Есть данные, что чума попала из Москвы в Воронежскую, Архангельскую, Казанскую и Тульскую губернии, но общенациональной пандемии не случилось.

Однако стоило в июле установиться теплой погоде, иллюзии рухнули. Смертность стала превышать 100 человек за сутки, вымирали целые улицы в Преображенской, Семеновской и Покровской слободах.

На улицах круглосуточно горели костры из навоза или можжевельника.

Бывало, что трупы выбрасывали на улицу или тайно зарывали в огородах, садах и подвалах, несмотря на указ императрицы с угрозой вечной каторги за сокрытие информации о заболевших и умерших.

Фото: Hulton Archive / Getty Images

В обреченном городе не осталось власти, полиции и войска — и немедленно начались бесчинства и грабежи.

Фото: WestArchive / Vostock Photo

Рассказ мгновенно распространился по Москве, и толпы горожан устремились к Варварским воротам в надежде вымолить прощение у Богородицы. Священники, оставив храмы, служили молебны прямо на площади. Люди по очереди лазали к иконе, стоявшей над проемом ворот, по лестнице, просили исцеления, ставили свечи, целовали образ, оставляли пожертвования в специальном сундуке.

Московский митрополит Амвросий, понимая опасность скопления народа в разгар эпидемии, решил его прекратить: икону убрать в храм Кира и Иоанна на Солянке, а сундук с деньгами передать в Воспитательный дом.

Бой в Кремле и на Красной площади

Расправившись с митрополитом, мятежники двинулись на Остоженку, в дом генерал-поручика Еропкина, сохранившийся доныне. Еропкин оказался не робкого десятка; он продемонстрировал, что если в борьбе с чумой к сентябрю 1771 года власти особых успехов не добились, то с бунтовщиками справляться они умеют.

В ноябре, когда чума уже утихала, в Москве состоялась экзекуция: четыре человека, в том числе убийцы митрополита Амвросия, были повешены, 72 человека были биты кнутом, 89 человек высекли плетьми и отправили на казенные работы.

Граф Орлов. Последнее средство

Восстанавливать порядок в Москву Екатерина отправила графа Григория Орлова, который приехал в первопрестольную 26 сентября. Вслед за Орловым шли четыре полка лейб-гвардии.

Орлов снискал славу избавителя Москвы от мора. Принципиально новых санитарных мер, кроме укрепления застав и карантинов, он не ввел. Но пришла на помощь природа: начались ранние холода, и эпидемия стала понемногу сходить на нет.

Впрочем, стоит отдать графу Орлову должное: он начал с верного шага, не свойственного отечественным администраторам,— прибыв в Москву, сразу собрал консилиум специалистов и следовал его указаниям. Орлов велел заново разбить Москву на 27 санитарных участков, открыть дополнительные больницы и карантины. Орлов лично обходил все больницы, следил за лечением и питанием пациентов.

Более того. Понимая, что нищета и болезнь тесно связаны, Орлов организовал общественные работы по укреплению Камер-Коллежского вала вокруг Москвы: мужчинам платили по 15, а женщинам по 10 копеек в день. Боролся Орлов и с бродягами, разносившими заразу: их отправляли в Николо-Угрешский монастырь.

Фото: Alamy / Vostock Photo

По официальной статистике, с апреля по декабрь 1771 года в Москве умерли от чумы 56 672 человека. Но это не все — первые три месяца 1772 года чума в Москве, над которой в Петербурге уже отпраздновали победу, продолжалась, правда ежемесячное количество умерших снизилось до 30 человек. Об окончательном прекращении эпидемии было объявлено только в ноябре 1772 года.

А в одном из писем за границу сама Екатерина сообщала: чума в Москве похитила более 100 тысяч жизней. Это можно, пожалуй, рассматривать как невольное признание в том, что противостоять нежданной напасти по большому счету не смогли ни власти, ни общество.

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Как эпидемия чумы проникла в Россию в 1770 году

Какие меры предпринимала власть, чтобы локализировать распространение чумы

Московский губернатор Пётр Салтыков распорядился проводить все известные на то время дезинфекционные мероприятия: окуривать помещения можжевеловым дымом, сжигать вещи умерших, обрабатывать уксусом деньги и предметы обихода. Однако действенных результатов это не принесло, и в марте 1771 года распоряжением императрицы все полномочия по борьбе с чумой были переданы генерал-поручику Петру Еропкину.

Но самый значимый вклад в ликвидацию эпидемии внёс опальный к тому моменту фаворит Екатерины II граф Григорий Орлов, получивший от императрицы неограниченные полномочия.

Кроме осуществления традиционных обеззараживающих мер, по его инициативе в столице начали действовать санитарные отряды, обеспечивающие эвакуацию больных и захоронение умерших в специально отведённых местах. Гвардейцы Орлова пресекали мародёрство и торговлю пожитками умерших, не допускали значительных скоплений людей. Улицы очищались от умерших людей, их имущество и дома сжигались. Осиротевших детей направляли в особый приют.

На окраинах и за чертой города были основаны специальные карантинные больницы. Врачам положили двойное жалованье. Добровольно обратившимся за помощью при выписке выдавалось солидное денежное и вещевое пособие. Гражданам, скрывавшим больных, грозила вечная каторга, а вот донёсшие на таковых материально поощрялись. Закрылись все фабрики, гостиные дворы и торговые ряды регулярно окуривались можжевельником. Особое внимание уделялось состоянию богаделен и их обитателей. Всего на мероприятия по локализации чумы из казны было выделено 400 тысяч рублей.

Почему москвичи взбунтовались и убили архиепископа Амвросия

В сентябре начали проводиться стихийные молебны перед иконой Боголюбской Божией Матери, которая была установлена на стене у Варварских ворот Китай-города. Это случилось после того, как кто-то распустил слух о якобы вещем сне, в котором Богородица посетовала на то, что возле её образа не возжигаются свечи и не служатся молебны. Господь за это решил покарать вероотступников, обрушив на них каменный дождь, но по молитвам Заступницы смягчил наказание, наслав моровую язву.

Правящий архиерей Амвросий (Зертис-Каменский) категорически воспротивился этому. Служение молебнов в не предназначенном для этого месте простыми мирянами, то есть людьми, не облачёнными в священнический сан, он назвал богопротивным позорищем. Кроме того, Владыка Амвросий опасался, что стечение к иконе толп народа может способствовать дальнейшему распространению эпидемии. Поэтому он принял решение перенести святой образ в расположенную неподалёку церковь Кира и Иоанна, а ящики для пожертвований опечатать и передать в сиротский дом.

Узнав об этом, Еропкин распорядился изменить целевое назначение денег, направив их на борьбу с чумой. Появившийся у ящиков с деньгами военный караул спровоцировал народ на бунт. В толпе зазвучали возгласы о том, что грабят Богородицу. Вооружённый дрекольем и камнями люд напал на военных. Кричали, что во всем виноват Амвросий. Желая выместить на нем злобу и отчаяние, народ ринулся к жилищу архиепископа в Чудовом монастыре. Предупреждённый Амвросий бежал в Донской монастырь, однако спастись ему не удалось: разъярённые бунтовщики вытащили его из церковного алтаря, где архиепископ пытался скрыться, и до смерти забили кольями.

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Во время недели карантина, вызванного COVID-19, интересно, как же боролись с эпидемиями в России в прошлом? Оказывается, предпринималось достаточно действенные мер, но они были запоздалыми и непоследовательными.

Страшная чума поразила страну в 1654-1655 гг. В 1654 году в Москве в течение нескольких месяцев свирепствовал страшный мор. Люди умирали ежедневно сотнями, а в разгар чумной эпидемии - и тысячами. Чума поражала человека быстро. Болезнь начиналась с головной боли и жара, который сопровождался бредом. Человек быстро слабел, начиналось кровохарканье; в других случаях на теле появлялись опухоли, нарывы, язвы. Через несколько дней больной умирал.

Как лечить болезнь никто не знал. Медицина в средневековой Руси находилась на крайне низком уровне. Главным методом лечения лекарей тогда было кровопускание. Кроме того, главным средством от мора считались молитвы, чудотворные иконы (которые с точки зрения современной медицины, являлись источниками самой разнообразной заразы) и заговоры знахарей.

Многих заболевших в страхе оставляли без ухода и помощи, здоровые старались избежать общения с больными. Те, кто имел возможность переждать мор в другом месте, покидали город. От этого болезнь получала ещё более распространение. Обычно покидали Москву люди состоятельные. Так, из города выехала царская семья. Царица с сыном выехала в Троице-Сергиев монастырь, затем в Троицкий Макарьев монастырь (Калязинский монастрырь), а оттуда собиралась уехать ещё дальше, в Белоозеро или Новгород. Вслед за царицей выехал из Москвы и патриарх Тихон, который в то время имел почти царские полномочия (царь Алексей Михайлович в это время находился на войне с Речью Посполитой).

Только в Калязине царица предприняла меры карантинного характера. Было приказано установить крепкие заставы по всем дорогам, и проверять проезжающих. Этим царица хотела предотвратить попадание заразы в Калязин и под Смоленск, где располагался царь с войском. Письма из Москвы в Калязин переписывались, подлинники сжигались, а царице доставляли копии. На дороге жгли огромные костры, проверялись все покупки, чтобы они не были в руках заражённых. Был отдан приказ в самой Москве заложить окна и двери в царских покоях и кладовых, чтобы болезнь не проникла в эти помещения.

В августе и сентябре 1654 года чума достигла своего пика, затем пошла на спад. Учёта жертв не велось, поэтому исследователи могут только приблизительно представить масштаб трагедии постигшей Москву. Так, в декабре окольничий Хитрово, который заведовал Земским приказом, имевшим полицейские функции, приказал дьяку Мошнину собрать сведения о жертвах мора. Мошнин провёл ряд исследований и представил данные по разным сословиям. В частности, оказалось, что в 15 обследованных тягловых слободах Москвы (всего их, кроме стрелецких, было около полусотни), число умерших составило 3296 человек, а оставшихся в живых 681 (видимо, считали только взрослое мужское население). Соотношение этих цифр показывает, что во время эпидемии погибло более 80% слободского населения, т. е. большинство податного населения Москвы.

Источник публикации: паблик ВКонтакте История и Право

Патриарх Никон, а не Тихон

Интересное чтиво. Мне в детстве говорили, что на Руси не было чумы, потому что только у нас в банях мылись и я как-то критически не думал про это

Расскажите о чёрной оспе в Москве в 60 х годах. Вернее о принятых мерах.В то героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя. и в моей памяти детали не сохранились.

"Борьба красного рыцаря с темной силою", РСФСР, 1919 год.

Художник - Зворыкин, Борис Васильевич (1872 — 1942)

Москва. Издательство "Госиздат", 1919 год.

Чума в станице Ветлянской

Чума заглянет в душу каждого, сожмёт холодной костлявой рукой сердце, и задрожит человек, и отринет совесть, честь, любовь, и всю суть того, что делает его человеком, в бесплодной и подлой попытке выжить.

Или наоборот, вдруг встанет во весь рост, и неминуемо погибнет, но до самого последнего момента останется человеком.

Зима 1878 года, тихая казачья станица на правом берегу Волги, моргает тусклыми жёлтыми окошками сквозь снежные заносы, тянет сладковатым дымком в стылом воздухе. Идиллия!

Европейцы, в массе своей, умывались по утрам, вычесывали блох, не выливали помои из окон, и, таким образом, были полностью защищены от чумы (все было не так, и об этом — в следующих сериях). Обидно, больно и унизительно получалось по первому времени с холерой, но понадобилась всего сотня лет эпидемий, чтобы народ перестал срать прямо в реки и врачи догадались заливать в обезвоженных умирающих подсоленную воду.

А потом началось.

Астрахань направила на помощь врачей, докторов Депнера (от наказного атамана) и Коха (от астраханской медслужбы).

И эти ученые дядьки, глядя на бред, жар, и бубоны в паху и подмышками у пациентов сказали…

минуточку, это надо цитировать

Доктор Кох: да это жестокая перемежающаяся лихорадка с припуханием желез!
Доктор Депнер: скорее, послабляющая лихорадка с опухолью печени, селезенки, и тифоидным состоянием.

Доктор Кох в своем рапорте особо отметил пожилого казака Писарева Лариона, болевшего уже 10 дней и имевшего бубон под мышкой. У него наблюдался кашель с кровохарканием и клейкой, похожей на ржавчину мокротой, что доктор Кох счел признаком воспаления легких. Чума переходила в легочную форму, что давало ей буст +999 к скорости распространения (блохи и крысы не нужны) и смертностью около 100%.

Власти узнали, что в станице все спокойно, как раз в тот момент, когда начиналось все самое страшное.

Станичная администрация не предпринимала никаких мер, люди продолжали заболевать, фельдшеры лечили их хинином и хлорной водой, доктор Кох время от времени приезжал в станицу, подтверждал свой диагноз, и контролировал процесс лечения. Последний раз он приедет в Ветлянку 27 ноября, и не покинет её до самой смерти.

Переломным моментом, с которого отсчитывается второй этап эпидемии, стало проникновение болезни в семью Беловых. Беловы — богатый и многочисленный Ветлянский род, и сын богатого казака Осипа Белова был женат на Марье Харитоновой — родственнице Осипа Харитонова, самого первого погибшего от чумы казака. В семейство Беловых чума или пришла в легочной форме — или перешла в легочную форму уже у них, у кого-то особенно невезучего, а затем многочисленность Беловых (84 человека в роду), общавшихся между собой, имеющих друзей и родственников по всей станице и особая заразность легочной формы привели к резкому росту смертности. Беловых потрепало особенно сильно — после окончания эпидемии их в живых осталось двадцать пять человек.

В ночь с 5 на 6 декабря в Ветлянку вновь приехал доктор Депнер и одновременно с ним фельдшера Касикинской и Сероглазовской станиц Степанов и Анискин. Депнер вместе с доктором Кохом на заседании станичного управления установили следующие меры: станица была разделена на четыре участка, с закрепленными врачами и фельдшерами, была открыта больница, под которую купец Калачев выделил помещение, кровати, и всё необходимое. Несмотря на отсутствие правильного диагноза Депнер настоял на введении в станице карантина.

Больница была открыта 8 декабря, смотрителем был назначен фельдшер Анискин, и ему в помощники было назначено два человека с окладом по 15 рублей в месяц (это неплохие деньги, но я бы туда работать не пошел).

Уже в день открытия больница была заполнена, часть больных умерла сразу же после поступления, большинство умерли ночью, и на следующее утро из 26 пациентов в живых осталось только шесть. Анискин, старавшийся честно выполнять свои обязанности, заболел и умер через несколько дней. Казаки, приносившие больных, выкатывали служителям водки, те целыми днями от ужаса пили, и валялись пьяными среди больных и трупов. В течение нескольких дней оба служителя умерли, и доктор Кох нанял новых, с окладом в 45 рублей в месяц (ну очень хорошие деньги, но я бы туда работать не пошел). Качество медицинского обслуживания, от этого, конечно же, не выросло: бухали и буянили, сломали печи, повыбивали стекла. Больные безо всякого ухода испражнялись под себя, мучались от холода и жажды, а затем умирали на кушетках, и их сбрасывали на пол, чтобы освободить место для новых обреченных.

Доктор Кох погиб. Осознавая опасность, он боролся до последнего, обходя больных, пытаясь наладить работу больницы, организовать вывоз и погребение трупов — и был явно обречен. Заболев чумой, не желая подвергать опасности заражения хозяина дома, в котором он жил (священника Гусакова), он отправился в больницу. Не найдя себе места из-за лежащих повсюду покойников, доктор стянул одного из них с кровати на пол, и лег на его место. Он умер пятнадцатого декабря.

Один за другим заболели и умерли: фельдшер Трубилов — штатный фельдшер Ветлянки, фельдшера Степанов и Анискин, присланные с Депнером, фельдшера Семенов и Коноплянников, приехавшие на помощь из соседних станиц.

Фельдшер Стрикас - второй, наряду с погибшим Трубиловым фельдшер Ветлянской, ещё в самом начале эпидемии сообразив, к чему всё идёт, сказался больным, выхлопатал себе запрос из станицы Копановской и уехал. Фельдшер Семёнов, умерший 7 декабря был прислан из станицы Михайловской как раз на замену "заболевшему" Стрикасу.

Ветлянская осталась вовсе без врачей и фельдшеров, но уход за больными осуществляли добровольцы. Священник Матвей Гусаков обходил больных, помогая тем немногим, что мог дать — водой, едой, и добрым словом, соборовал чумных, напутствовал и отпевал умирающих. Он умер 14 декабря, и никто из казаков не взялся его хоронить. Могилу в мерзлой земле были вынуждены копать его старуха мать и беременная жена. И та и другая вскоре заболели и умерли.

Для этих людей чувство долга было сильнее страха смерти. Памятная плита.

Людям было чего бояться - 4 декабря в уездный город Енотаевск возвратилась из Ветлянской женщина, ездившая проведать дочь. Она умерла 7 декабря, а 8 декабря умер её муж. Енотаевцы сожгли их дом - и им повезло, что заболевшие, по видимому, ни с кем в эти дни не общались. Люди умирали в селении Михайловском, в селе Удачном, в Старицкое приехала монахиня, читавшая в Ветлянской отпевные над больными - и погибло восемь человек. Своеобразный рекорд - это село Селитряное в 135. верстах от Ветлянской: один реактивный калмык, обойдя все кордоны притащил туда легочную форму чумы, и погибло 36 человек. Вообще-то там и до Астрахани оставалось недалеко, особенно если бы туда помчал не сам калмык, а один из тех, кому он передал эстафету. Население Астрахани в 1897 году -112 тысяч человек.

Приказчик Флавиев ездил из Ветлянки в Копановскую станицу с официальным предписанием от их же, копановских, атамана о командировке в Ветлянскую нескольких урядников. Вот его рассказ о горячем и радушном приеме:

Этот Флавиев вообще был лихой дядька: после гибели фельдшеров и врачей он добровольно взял на себя обязанности по содержанию больницы, и, вымазавшись с головы до ног дегтем для дезинфекции, целыми днями возился с больными и трупами. Правда, по вечерам он, напившись пьяный, выбегал на улицу и гонялся за прохожими казаками, угрожая заразить их чумой. Как показывают последующие события, уже к 18 декабря он был скорее всего мертв.

Вообще, все человеческое в людях подвергалось проверке — и не все эту проверку прошли. Щербакову родной отец бросил умирать в больнице — а Ирина Пономарева собирала по станице детей, родители которых заболели или умерли. Чума, конечно, проникла и в её детский дом, и когда она умерла, казаки заперли снаружи все ставни и двери, чтобы дети не разнесли заразу по другим семьям. Из всех детей не заболел только мальчик Петя, которому пришлось по мере сил ухаживать за остальными детьми. Последней умерла маленькая Василиса Пономарева, и Петя остался один. Из приюта его забрала Пелагея Белова, но только для того, чтобы он ухаживал за её заболевшей семьей, изолированной в летней кухне. Через окно она подавала ему все необходимое, а когда они все погибли, выгнала Петю, у которого к тому времени появился чумной бубон на шее. Его приютила у себя уже переболевшая чумой Василиса Астахова, за что взяла из оставшегося у него после смерти родственников имущества корову. Я не знаю, чем закончилась его история, но изо всех сил надеюсь — вдруг он выжил.

Наконец, 19 декабря главный санитарный инспектор Цвангман (вставить несмешную шутку про евреев) даже не побывав в станице поставил диагноз — чума, навел невероятного шороху, добился воинского оцепления вкруговую, и затребовал значительные силы для борьбы с эпидемией.

Известия про мор в станице Ветлянской, печатаемые в провинциальной газете где-то на третьей странице, после официального признания болезни чумой, мигом превратились в передовицы столичных, всероссийских, а затем и мировых газет: чума в астраханской области! Русское общество отреагировало на это как и следовало: паникой, дикими слухами и неадекватными действиями. Спрос на товары и продукты из астраханской области резко упал, зато спрос и цены на дезинфицирующие жидкости по всей стране выросли невероятно, давая удачливым и предприимчивым аптекарям возможность быстро и без хлопот разбогатеть. Людей из Астрахани боялись, а в Петербурге наделал шума и паники случай с дворником Наумом Прокофьевым, у которого знаменитый профессор Боткин, светило русской медицины и личный врач императора на этой всей волне диагностировал чуму (а надо было сифилис).

Было полностью остановлено движение через Енотаевский уезд по Астраханско-Московскому тракту, остановлена работа Ветлянской почтовой станции, начался подвоз дезинфицирующих жидкостей - карболовой кислоты, извести, уксуса. В станице начались противочумные мероприятия: сжигание вещей умерших, дезинфекция домов и кладбищ, у населения собирали и сжигали вещи, привезенные из последнего турецкого похода (считалось, что чума была "турецкой"). Изоляция, карантины, обтирание уксусом и захоронение умерших в извести, сожжение зачумленных домов: всё эти меры были известны с позднего средневековья, и они в очередной раз доказали свою полезность.

Вот примерно так всё и выглядело

Болезнь пошла на спад, и 13 марта, выдержав 42 дня после смерти последнего больного, карантин с Ветлянской и окрестных станиц был снят. Погибло 436 человек, из примерно пятисот заболевших, и в окрестных населенных пунктах погибло около сотни человек - цифра неточная, русских погибло около восьмидесяти, а калмыки с трудом поддаются учёту.

Пять сотен погибших - это немного даже по меркам полумиллионного населения Астраханской области, а для многомиллионной империи - вообще ерунда, на статистику не влияет. Между тем, международные последствия были довольно серьезные. Наши зарубежные партнёры выразили глубокую озабоченность, согласившись между собой, что от дикой, азиатской по своей сути России ничего, кроме чумы ждать и не следовало, и за малым чуть не ввели карантин и эмбарго российских товаров.

Общество было глубоко шокировано: кроме роста потребления уксуса и количества испорченных желудков (самые напуганные его для профилактики пили) трагедия в станице Ветлянской привела к короткому всплеску интереса к санитарному состояние городов. Согласно главенствующей в те времена миазаматичемкой теории, все болезни происходили от дурного воздуха и гниения нечистот, свалок, и общей неустроенности. В течение следующей пары месяцев по всей империи городские власти и добровольные сообщества здорово подчистили мусорки, рынки, и всякие бомжатники. Потом, конечно, всё стало по-прежнему: общественная инерция, ничего не поделаешь. А в Ветлянской на всякий случай сожгли рыболовные промыслы, на которых когда-то работал приказчик Флавиев (это тот, что угрожал толпе бутылкой лимонада) - они воняли, а значит, вполне могли распространять чуму.

Едва ли болезнь была завезена из Турции - скорее, именно в этот момент вновь "проснулся" астраханский чумной очаг. Чума ведь с тех пор так и осталась дремать в астраханских степях: с 1889 по 1916 в правобережных волжских деревнях от чумы умерло около полутора тысяч человек, медленные неторопливые эпидемии тлели на юго-востоке Ростовской и северо-востоке Ставропольской областей в начале двадцатого века. И в наши дни, если занесет вас вдруг жизнь в пустые приволжские места, держитесь подальше от сусликов.

Победить его возможно будет только после создания вакцины

07.04.2020 в 20:35, просмотров: 30321

Наши вирусологи и врачи-эпидемиологи работают сейчас в самом эпицентре вспышки коронавируса COVID-19. Эти специалисты всегда были на передовой, там, где бушевала сибирская язва, ящур, холера, лихорадка Эбола… Но, пожалуй, самое большое количество эпидемий, более 50, на счету у ученого-инфекциониста, доктора медицинских наук, академика РАН Виктора Малеева.

Он видел болезни, неизвестные другим: легочную чуму, трахому, лихорадку Зика, Ласса, Денге и Чикунгунья. Выезжал на вспышки легионеллёза, работал с больными лепрой, возвратным тифом. Принимал в день по 100 больных холерой. И научился распознавать эту болезнь по запаху. Не остался в стороне, когда в Индонезии специалисты боролись с птичьим гриппом, а в Гвинее с эпидемией Эболы. Будучи на конгрессе в Китае, единственный из участников вошел в палату к больному SARS — атипичной пневмонией. А сейчас с коллегами встал на пути коронавируса.

Все в жизни Виктора Васильевича Малеева было вопреки. В военные годы, оказавшись в эвакуации в Средней Азии, он попал в детдом. Еда доставалась более старшим и сильным ребятам. А Витя подбирал со стола лишь крошки… Он перенес дизентерию, менингит, корь, малярию, из-за лейшманиоза едва не потерял глаз. Но выкарабкался, не стал калекой.

Долгие годы его сопровождала нужда. Первые брюки ему сшили из портянок, присланных отцом с фронта, а пальто первоклашке купила школа. Но паренек, который страдал дистрофией, в 8 лет весил 20 килограммов, а в 16 лет — 44, сумел закончить школу с золотой медалью.

Будучи победителем областных олимпиад по математике, хотел связать свою жизнь с точными науками, поступить в Ташкентский политехнический институт. Но денег, чтобы снимать жилье в областном городе, у него не было. А в Андижане, где он тогда жил, как раз открылся медицинский институт. Так, по воле случая, Виктор Малеев надел белый халат. Начались занятия по латыни, анатомии, а потом и дежурства в больнице.

Стипендия была невелика. Чтобы прокормиться, он вкалывал на сборе хлопка, при норме 80 килограммов сдавал 100. Потом, на третьем курсе, стал делать соседям уколы.

Институт Виктор закончил с красным дипломом. Специализацию врача-инфекциониста выбрал уже осознанно.

— Я сам в детстве много болел, перенесенные инфекционные заболевания в какой-то степени и подтолкнули меня к этой специализации. Еще у инфекций есть удивительная способность: они поражают все органы. И чтобы лечить их, надо быть специалистом широкого профиля. Инфекции текут циклично, они то появляются, то исчезают сами по себе, распространяются по своим законам. Было интересно во всем этом разобраться.

Прежде чем попасть к Валентину Ивановичу Покровскому в Центральный НИИ эпидемиологии в Москве, Виктор Малеев успел поработать врачом в пустыне Кызыл-Кум, в сельской больнице в Калужской области, где ему приходилось самому оперировать, зашивать пальцы трактористам, принимать роды. Потом заведовал врачебной амбулаторией в Подмосковье.

А попав на работу в институт эпидемиологии, вплотную занялся холерой.

— Для меня эта болезнь — родная, я по ней защитил и кандидатскую диссертацию, и докторскую. И, конечно, я безмерно благодарен моему учителю, академику РАН Валентину Ивановичу Покровскому, за его вклад в мое научное воспитание и поддержку. В основном люди при холере погибали от обезвоживания. Человек терял до 10–20 литров в день. Надо было восполнять потерю жидкости. Моя задача была предложить новую терапию, разработать водно-солевые растворы. Для этого я сутки напролет изучал всю доступную литературу, чуть ли не ночевал в библиотеке. Пришлось даже обратиться к такому направлению в науке, как гидродинамика.

И тут как раз холера вспыхнула в Астрахани. Это было в 1970 году. Число заболевших перешло за тысячу, был объявлен карантин. Меня, как специалиста, который занимается растворами для восстановления электролитного баланса, срочно перекинули на юг России. Сотрудники Аптечного института помогли мне в кратчайший срок разработать рецептуру растворов.

При холере умирало обычно до 27% заболевших, а нам в Астрахани удалось избежать летальных исходов. Методика работала! Помню, одной больной я влил за пять суток 120 литров жидкости — 12 ведер, поскольку потери жидкости у ней были чрезмерные. Она была достаточно полной, весила около ста килограммов, у нее было много хронических заболеваний, в том числе сердечно-сосудистые. Но мы ее поставили на ноги.

Эта терапия до сих пор эффективна, разработанные мною пакеты для питьевого раствора под названием регидрон можно купить в аптеках.

— Вы ведь потом работали на вспышках холеры и за рубежом, в Сомали, в Кении, в Йемене. С какими трудностями пришлось столкнуться?

— В 1971 году я в срочном порядке вылетел в Сомали, где располагался наш воинский контингент, был аэродром, пункт базирования кораблей и узел связи. Мы помогали этой стране строить социализм. И тут выяснилось, что в Сомали заболел и умер от холеры наш генерал, высокопоставленный военный атташе. И меня, молодого специалиста, отправили туда выяснять обстановку. Оказалось, что там болеют еще более 70 наших офицеров. Сомалийцы заявили, что они к этому отношения не имеют, это, мол, ваша болезнь. В больницу наших военных не взяли. Сотрудники нашего посольства купили для заболевших отдельный дом, в котором я с нашими офицерами и поселился. Лечил их, ставил им капельницы, кормил, целиком обслуживал, и все они остались живы.

Холера — болезнь коварная. Когда работал потом на вспышке холеры в Кении, видел погибающих людей, которые лежали прямо на земле. При холере бывает очень низкая температура тела, люди обезвожены, пульс практически не прощупывается, давление низкое. Но заболевшие были еще живы, их можно было реанимировать, чем я и занимался, вливая внутриартериально струйный горячий раствор.

А вот в Йемене в 1972 году мне пришлось остаться на несколько месяцев. Меня перебросили в город Ибб, где было много больных холерой. Я там работал в местной больнице. И про меня забыли, вовремя не забрали. Я жил в доме у коллеги, доктора Мохаммада. Он в 50-е годы учился в медицинском институте в Одессе, но русского языка практически не помнил. Так что мне пришлось учить арабский язык. Даже рецепты выписывал на арабском. И теперь могу изъясниться с носителем языка.

В жизни Владимира Васильевича Малеева было много парадоксального. Например, ему приходилось не только подтверждать инфекции, но и опровергать их наличие. И порой за этим тянулось целое расследование.

Еще одна любопытная история случилась на Кубе. В 1993–1994 годах выяснилось, что люди на острове стали слепнуть, и одновременно у них наблюдалось поражение нервной системы. И таких было несколько тысяч человек. Прилетевший на Кубу американский вирусолог Даниел Карлтон Гайдушек, несмотря на запрет со стороны США, предположил, что все дело в прионной болезни, при которой ткани головного мозга деградируют, превращаясь в губчатую массу.

Гайдушек долго жил среди аборигенов племени фору в Новой Гвинее, изучал болезнь куру и пришел к выводу, что она связана с традицией каннибализма. У родственников было принято съедать мозг умершего близкого человека, а также мозги врагов. Такой вот ритуал. Гайдушек посчитал, что болезнь куру вызвана латентным вирусом, имеет инфекционную природу. Получил за эту работу Нобелевскую премию. Хотя потом выяснилось, что инфекционный агент куру — прион, нормальный белок организма, принявший патогенные свойства. Но сам Гайдушек прионовую теорию не признавал. Он был уверен, что губчатую энцефалопатию вызывают так называемые медлено прогрессирующие вирусы.

И вот, приехав на Кубу, он посчитал, что у местных жителей та же медленная инфекция. Фиделю Кастро эта идея понравилась, он был уверен, что это проделки американцев. Что на их военно-морской базе в Гуантанамо стоят какие-то ветродуйки, и они намерено разносят заразу, которая идет в сторону Кубы.

В это время на остров Свободы прилетел первый заместитель председателя Правительства РФ Олег Сосковец. Фидель Кастро рассказал ему о тяжелой инфекции, и он решил прислать на Кубу российских вирусологов.

Я прилетел на Кубу с офтальмологом и неврологом. Нам было поручено разобраться с этим вирусом. Но мы выяснили, что недуг кубинцев — в нехватке витаминов. Советский Союз долгие годы помогал Кубе. А после распада СССР помощь прекратилась. На острове началась гуманитарная катастрофа. Почти все площади у них были заняты сахарным тростником. Треть объема сахара раньше шла в нашу страну. Потом сахар у них никто не брал. Пришлось продавать в другие страны фрукты и овощи, которых кубинцам самим не хватало. В результате у местных жителей стало нарушаться зрение, все чаще случались нервные расстройства.

Надо заметить, что вывод о витаминных нарушениях, который мы сделали, очень не понравился Фиделю Кастро. Ему легче было все беды списать на внешних врагов.

В смутные перестроечные годы, когда в институте эпидемиологии перестали платить зарплату, Виктор Малеев начал сотрудничать с международными организациями. Работал в Таджикистане, когда там наряду с гражданской войной свирепствовал брюшной тиф. Выезжал в Армению, Азербайджан, Грузию и Молдавию. В зонах военных конфликтов то и дело вспыхивали инфекции. Ученый помогал правительству составлять планы борьбы с инфекционными болезнями.

Виктор Васильевич вспоминает, что еще в студенческие годы, начитавшись Георгия Шилина, который в своей книге описывал проказу, и Викентия Вересаева, который рассказывал о лечении дифтерии, они с однокурсниками поклялись, что не отступят перед самыми опасными инфекциями, всегда будут там, где нужна будет их помощь.

— Помню, когда я приехал в Нукус, в Каракалпакию, на вспышку холеры, там разлилась Амударья. И встретил там своего одногруппника, Владимира Идунова, который работал в лепрозории в тяжелейших условиях. Он напомнил мне о нашей клятве. Но ведь и я остался верен ей. Мне в составе международной команды ВОЗ в 1994 году довелось работать с легочно-бубонной чумой в Индии, в городе Сурат. Страна была закрыта, самолеты не летали. 80% больных умерли от этой инфекции в течение трех дней. Стояла жара. А мы в больницах работали в противочумных костюмах. Вместе с эпидемиологом из Америки и диагностиком из Китая разрабатывал эффективные мероприятия по ликвидации чумы. И был за это награжден орденом Дружбы.

В 1998 году Виктор Малеев попал в Ирак. На страну тогда уже было наложено торгово-финансовое эмбарго. Нефть иракская сторона могла продавать только в ограниченных количествах, в основном — чтобы пополнить запасы продовольствия. Но его все равно не хватало. Не было в достаточном количестве и хлора. На его импорт были введены ограничения, считалось, что хлор как исходный материал можно использовать для создания ядовитого газообразного хлора. Уровень очистки питьевой воды снизился. Что привело к распространению инфекций. Вспыхнула холера, лекарств в стране не хватало, в Ираке начали умирать дети.

— Помощь американских врачей, как и французских, иракская сторона отвергла. А меня решили послать в Ирак еще и потому, что я знал на бытовом уровне арабский язык. В страну тогда можно было въехать только через Иорданию, чтобы попасть из Аммана в Багдад, мне пришлось преодолеть более тысячи километров. Я много работал, спасал больных холерой, в том числе и в северных городах, где жили курды. Одновременно с Багдадом США бомбили и Мосул. Вместе с больными иракцами я сидел в бомбоубежище, продолжал оказывать им помощь. Помню, целых два месяца ни слова не говорил на русском. Объезжая много точек, читал лекции врачам на английском.

— Раньше у нас в Гвинее, в городе Киндия, действовала советско-гвинейская вирусологическая лаборатория. Мы помогали африканской стране бороться с инфекциями. А с распадом СССР из-за отсутствия денег эту лабораторию пришлось закрыть. Спустя годы нужно было заново восстанавливать все научные связи, вести переговоры с правительством, заинтересовать местные органы здравоохранения. Мне удалось найти тех, кто когда-то учился у нас, связи были восстановлены. И вскоре прилетел наш самолет с санитарно-эпидемиологическими бригадами.

Но до их прибытия Виктору Малееву и Михаилу Щелканову первыми из российских специалистов пришлось оказывать помощь больным.

Специалистам стоило немалых трудов убедить местных жителей соблюдать профилактику, в частности, не есть мясо диких животных, распространителей болезней.

— Работая в очаге эпидемий, не боялись заразиться?

— Я знал, на какую инфекцию иду. Знал, как от нее защититься. Принимал все меры предосторожности, облачался в специальный костюм, надевал маску. От желтой лихорадки, холеры, чумы, малярии вакцинировался, принимал антибиотики.

— Вы сейчас вплотную занимаетесь коронавирусом. Бываете на совещаниях у главы Роспотребнадзора Анны Поповой. По сути, идет война без выстрелов. Что можете сказать об этом новом вирусе, в чем его особенность? И когда эпидемия пойдет на спад?

— Инфекции были, есть и будут, они — часть природы, существуют по своим законам. Только за последние годы их появилось около 20–30. А теперь вот коронавирус застал человечество врасплох, захватил весь мир, что показывает его значимость. Эта инфекция тоже из природы. У вируса после мутации в организме животного появилась возможность заражать человека. Эта инфекция быстро распространяется. Но есть и положительные моменты — в Китае она стихает.

Предсказать, когда коронавирус будет окончательно побежден, нельзя, потому как это инфекция новая. И нет пока средств борьбы с ней. Когда появится вакцина, значительную часть населения привьют, тогда можно будет определить сроки ее окончания.

— Многие сейчас сетуют: самим, мол, не хватает средств защиты, а мы отправляем самолеты с масками, аппаратами ИВЛ в Италию, Америку, Сербию.