Была ли чума в блокадном ленинграде

В сентябре 1941 года немцы окружили Ленинград. Жителям города предстояло пережить 900 страшных блокадных дней. Ленинградские медики встали на защиту жизни и здоровья людей. С началом блокады вся система здравоохранения полностью была подчинена условиям войны.

Самыми тяжелыми испытаниями для осажденных горожан стали голод и холод, возникшие в результате катастрофической нехватки продовольствия и проблем с отоплением, канализацией и водоснабжением. Прекратилось также электроснабжение города.

Голод и холод изматывали силы ленинградцев. Голод умножался на холод, на обстрелы, бомбежки, пожары, на потери родных и близких людей.

А каково было работать в таких условиях на оборонных предприятиях, в больницах, госпиталях, в детских учреждениях. Было невыносимо тяжело и трудно. Теперь это даже невозможно себе представить.

Спустя несколько недель с начала суровой осени, среди населения появились массовые случаи заболевания алиментарной дистрофией, которая в первую очередь поразила детей. В ноябре 1941 года люди, страдавшие этим заболеванием, составляли около двадцати процентов от общего числа больных, а в 1942 году уже более восьмидесяти процентов всех ленинградцев перенесли алиментарную дистрофию. Она стала причиной гибели более миллиона горожан.

В марте 1942 года врачи стали выявлять отдельные случаи заболевания цингой, а в последующие два месяца число больных стало неудержимо расти. Одновременно появились больные, страдающие различного рода авитаминозами.

Страшными последствиями недоедания, дефицита тепла, бомбежек и других ужасов блокады стал рост числа больных туберкулезом, а также психическими и инфекционными болезнями. Среди инфекционных заболеваний чаще всего встречались сыпной тиф, дизентерия и инфекционный гепатит, которые стали настоящим бедствием для медицинских работников, не только потому, что не существовало их специфического лечения, голод приводил к нетипичному течению заболеваний. И тем не менее, смертность от инфекций в то время все же была невысокой.

Особенно тяжелые условия сложились зимой 1941-1942 годов. Вышли из строя водоснабжение и канализация. Нечистоты стекали в ленинградские реки, а вода этих рек была источником водоснабжения города и фронта. Вторым источником питьевой воды был талый снег, но он тоже был пропитан нечистотами. Среди гражданского населения и в войсках наблюдалась вшивость, в город хлынули полчища крыс.

По словам заведующего Ленгорздравотделом М. Мошанского, тифозная вошь представляла, пожалуй, не меньшую опасность в городе, чем вражеские войска на подступах к нему. Все это хорошо понимало руководство войсками и городом…То, что в такой обстановке все же масштабных эпидемий не было, сейчас кажется чудом. На самом деле чуда не было. А была организованная, глубоко продуманная героическая совместная работа санитарно-эпидемиологических служб – как военных, так и гражданских.

Во время блокады одной из новых задач эпидемиологов было предотвращение доступа инфекций в Ленинград, а также предупреждение возможности их вывоза из осажденного города по путям эвакуации населения. Эти задачи были успешно решены совместными усилиями противоэпидемических служб армии, флота и органов управления службами здравоохранения Ленинграда.

Ладожское озеро было превращено в мощный противоэпидемический барьер. На его берегах были организованы и активно работали санитарно-контрольные пункты, санпропускники, изоляторы, инфекционные госпитали, банно-прачечные отряды, санитарно-эпидемиологические лаборатории, эвакопункты. Можно, пожалуй, сказать, что ни в одном из звеньев медицинской службы города, фронта не было столь ярко выраженного четкого взаимодействия как в работе эпидемиологических служб армии, флота и Ленинградского горздравотдела. Возглавляли эту ответственную и крайне сложную работу начальник противоэпидемического отдела Ленинградского фронта генерал-майор Д.С. Скрынников и Главный эпидемиолог фронта, профессор С.В. Високовский. Противоэпидемическую службу Краснознаменного Балтийского флота возглавил сначала профессор М.Б. Орлов, а затем полковник медицинской службы А.А. Куклинов. Главным эпидемиологом флота был профессор Н.И. Иоффе. Эти руководители проделали огромную работу, создав хорошо организованную стройную систему противоэпидемической защиты города, фронта и флота.

В начальный период войны Балтийский флот оказался в чрезвычайно сложной эпидемической обстановке. Вдоль побережья, через военно-морские базы из оккупированных районов в Ленинград направлялись потоки мирного населения. К военно-морским базам стягивались и отступавшие под натиском врага части Красной армии. Одновременно происходил массовый призыв моряков из запаса. Перед медицинской службой стала задача не допустить заноса и распространения инфекций. Надо было обезопасить и корабли, действующие в море, и на берегу – соединения и части морской пехоты и авиации. С первого дня войны в основу противоэпидемической работы был положен профилактический принцип. Балтийский флотский экипаж и экипажи на морских базах служили основными барьерами, препятствовавшими проникновению инфекции на флот. В Ленинграде и Кронштадте были развернуты мощные инфекционные госпитали, руководимые опытными специалистами – П.И. Стреловым и В.Н. Крыловым.

Упорная, настойчивая работа по профилактике эпидемических заболеваний принесла свои плоды. В самый критический период блокады в городе не было эпидемий сыпного и брюшного тифа, как это неминуемо должно было произойти и как ожидали фашистские стратеги.

Большую роль в борьбе с инфекциями играла крупнейшая в городе инфекционная больница Ленгорздравотдела – инфекционная больница имени С.П. Боткина (Главный врач – Галина Львовна Ерусалимчик). Вместе с находившимся на её территории отделом камерной дезинфекции и расположенными рядом санпропускником и изолятором больница ни на один день не прекращали своей деятельности – даже в самый тяжелый период блокады. Когда в феврале 1942 года в больницу на лечение привезли более двадцати истощенных детей, эвакуированных из оккупированных районов области, все они оказались завшивленными и больными сыпным тифом (как это выяснилось впоследствии). Из застрявшего в сугробе автобуса персонал больницы на руках переносил детей в отделение. В результате самоотверженной работы врачей, среднего и младшего медицинского персонала вспышка сыпного тифа была локализована (всего в больнице было выявлено 70 случаев заболевания) и вскоре ликвидирована.

Было сделано все для того, чтобы не допустить распространения заболевания в городе. Эта победа была достигнута ценой жизней 16 сотрудников больницы, умерших от сыпного тифа. И эта маленькая победа – лишь одна из множества примеров самоотверженности ленинградцев, вставших на защиту своего города, вставших на борьбу за освобождение нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков, от вероломного и жестокого врага.

В оздоровлении блокадного Ленинграда и приведении города в надлежащее санитарное состояние решающую роль сыграла также очистка города весной 1942 года. За первую блокадную зиму город был сильно загрязнен, что создавало вполне реальную угрозу весенней вспышки эпидемических болезней. В апреле-мае 1942 года более трехсот тысяч ленинградцев приняли участие в уборке дворов, улиц, общежитий, квартир. На грузовых трамваях и на автомашинах были вывезены тысячи тонн нечистот, мусора, грязного льда и снега. В первую очередь были собраны, вывезены и захоронены многочисленные трупы людей. В городе были наведены необходимые санитарная чистота и порядок, насколько это было возможно в условиях войны и блокады.

На всех оборонительных участках были созданы местные санитарные части с широкой сетью медицинских пунктов и санитарных постов. Работа таких санчастей была тщательно продумана и спланирована. Например, санитарный пост во главе с санитарной дружинницей был рассчитан на обслуживание 200-300 трудармейцев, пост с медицинской сестрой – на 500-600 человек, врачебный медицинский пункт – на 1500-2100. Один санитарный врач (или эпидемиолог) должен был обслуживать до 3-4 тысяч человек. Проводилась массовая иммунизация населения и войск, был введен строгий карантин для пребывающих в город, издан приказ об обязательной госпитализации всех лиц с высокой температурой неясного происхождения. Осуществлялась массовая разъяснительная работа среди населения по вопросам личной и общественной гигиены, профилактики инфекционных заболеваний.

Эпидемиологическое благополучие блокированного Ленинграда поражало не только немецких врачей. В 1943 году на Балтику в качестве гостя приехал представитель медицинской службы Военно-морского флота США. Гостя больше всего поразил вид Ленинграда – чистого, вымытого, живущего своей жизнью. Его удивили и работающие в городе театры и кино. Но больше всего он был поражен отсутствием в блокированном городе, с его многомиллионным населением, каких-либо эпидемий. Это противоречило сложившимся столетиями в мире представлениям о неизбежности опустошительных эпидемий в осажденных городах. Иностранцам трудно было понять – в чем же состоит причина исключительности Ленинграда? И эта причина в людях, которые встали единой стеной на защиту своего любимого города. И это было успешно выигранное ими сражение не только на военном, эпидемиологическом и эпидемическом фронтах. Оно стало весомым вкладом в общую победу над ненавистным врагом.

Нервным и беременным советую не читать. А за грифом просто цифра. 1093695. Столько трупов захоронено с 1 июля 1941 года по 1 июля 1942 года городским Управлением предприятиями коммунального обслуживания города Ленинграда. За 365 дней.

С июня по август 1941 года город страдал от бомбардировок и артобстрелов. Со второй половины августа 1941 года началась блокада города. Уже в ноябре были введены карточки — по рабочей выдавалось 250 и по служащей 125 граммов хлеба на человека в сутки. До декабря население еще держалось, но уже с декабря смертность начала стремительно возрастать. Город стал вымирать. Могильщики умирали, как все. Начинался коллапс похоронной службы. Город зарастал трупами. Надвигалась трагедия. Она и секретилась.

Остававшиеся в живых уже не имели ни сил, ни возможности хоронить своих покойников. В отчете говорится, что с середины декабря 1941 на кладбищах наблюдалось массовое подкидывание покойников. Работники не успевали хоронить сотни и сотни трупов в траншеях и ямах кладбищ. Если в декабре трупы еще как-то транспортировались на кладбища, то уже в январе их стали подкидывать к больницам, поликлиникам, выбрасывать на лестницы, во дворы. Предприятия и организации тайком грузовиками вывозили трупы на близлежащие к кладбищам улицы.

Решить проблему только силами работников коммунального хозяйства становилось невозможным. Доклад отмечает, что в январе началось самое худшее — людоедство. Охранять кладбища было некому. С кладбищ началось массовое похищение частей разрубаемых тут же на месте трупов, причем особое пристрастие отмечалось к детским трупам. На кладбищах находили черепа, из которых были извлечены мозги, на Серафимовском кладбище находили покойников, от которых оставались только головы и ступни. Еврейское кладбище больше походило на мясобойню. Трупы похищались и использовались в пищу с улиц, с кладбищ, из квартир. Никогда не простим этого людоедства фашизму! И внукам своим заповедаем.

Вопросом погребения было поручено заняться МПВО и войскам НКВД. Знаменитое Пискаревское кладбище было поручено 4 полку НКВД. Подрывников и копальщиков, грузчиков приравняли к фронтовикам. Они получали пайку водки. Водителям грузовиков за каждую вторую и последующую ходку выдавали дополнительно по 100 г хлеба и 100 г водки или вина. Были установлены нормы погрузки на каждую автомашину в зависимости от тоннажа: на пятитонку — 100 трупов, на трехтонку — 60, на полуторку 40. С 16 декабря по 1 июня 1942 года на Пискаревке было похоронено в траншеях 372 тысячи человек.

Отчет говорит об особенно тяжелых условиях, сложившихся в г. Колпино ввиду непосредственной его близости к линии фронта. Облисполком разрешил городу Колпино сжигать трупы в термических печах Ижорского завода. Затем и сам Ленинград перенял опыт колпинцев. Людей стали сжигать на кирпичном заводе. Процесс механизировали вагонетками. 16 марта 1942 года впервые было кремировано 250 трупов, а уже 18 апреля только за сутки в двух печах уже кремировалось по 1432 трупа.

До наступления тепла трупы было необходимо кремировать во избежание эпидемий. Город успешно справился с этой задачей, и к лету 1942 года непогребенные тела уже практически в городе не встречались. Отдельные случаи массового скопления трупов все же имели место. После эвакуации Эрмитажа в подвалах здания было обнаружено 109 тел. Это были умершие сотрудники Эрмитажа, которых администрация складывала в подвалы музея. Гуляя по роскошным залам и любуясь совершенством сокровищ Эрмитажа, помните об этих подвалах.

Работники коммунальных служб проявляли героизм, сопоставимый только с подвигами на поле боя. Город избежал эпидемий. Многие могильщики умирали на дне выкопанных ими траншей и могил. Не имея сил опустить покойника в могилу, они падали туда сами и умирали. (Где мой 4 полк НКВД? Кто из вас дожил до лета?) Никто к таким размерам смертности и молниеносности ее роста не был подготовлен и никто никогда не способен был помыслить о чем-то подобном. Только благодаря самоотверженности могильщиков город не пал жертвой повальной эпидемии.

А теперь давайте сейчас представим себе этот смрад, отвращение пока еще живого человека к мертвому, вспухшему от разложения телу, телам, сотням, тысячам тел. Работа? Нет, дантовский ад. Постоянный ужас, вонища, черви, гноище! Герника. Апокалипсис. А ведь наши деды делали это. Ленинградцы. О, господи.

Страшный документ! История не знает такого второго документа. Ни один город не испытал того, что выпало на долю Ленинграда. Нигде и никогда не было столько жертв среди мирного населения.

Когда мы склоняем головы перед жертвами блокадного Ленинграда, давайте вспомним и о работниках похоронной службы, овеявших свой жуткий и благородный труд бессмертной славой. Если бы не они, не нужно было и разжимать кольцо блокады — город вымер бы от эпидемий сам по себе.

Гриф секретности снят. Бежит время, уходят от нас блокадники и те, кто их хоронил. Хорошеет город Санкт-Петербург. Со всех сторон окруженный Ленинградом. Ленинградом…

М.Р. рассказывала о её близкой родственнице, которая во время блокады работала в обслуге/секретариате Жданова.
Каждый день из Москвы в Ленинград прилетал самолёт с икрой, шампанским, свежими фруктами, рыбой, деликатесами и т.д.
И если самолёт сбивали, то в тот же день вылетал второй такой самолёт.

о дневниках инструктора отдела кадров райкома ВКПб Николая Рибковского. В феврале минувшего года после представления в Санкт-Петербурге первого неподцензурного издания "Блокадной книги" ИА REGNUM в своей публикации цитировало эти дневники.

Напомним: запись от 9 декабря 1941 года из дневника инструктора отдела кадров горкома ВКПб Николая Рибковского: "С питанием теперь особой нужды не чувствую. Утром завтрак - макароны или лапша, или каша с маслом и два стакана сладкого чая. Днем обед - первое щи или суп, второе мясное каждый день. Вчера, например, я скушал на первое зеленые щи со сметаной, второе котлету с вермишелью, а сегодня на первое суп с вермишелью, на второе свинина с тушеной капустой".

А вот запись в его дневнике от 5 марта 1942 года: "Вот уже три дня как я в стационаре горкома партии. По-моему, это просто-напросто семидневный дом отдыха и помещается он в одном из павильонов ныне закрытого дома отдыха партийного актива Ленинградской организации в Мельничном ручье. От вечернего мороза горят щеки. И вот с мороза, несколько усталый, с хмельком в голове от лесного аромата вваливаешься в дом, с теплыми, уютными комнатами, погружаешься в мягкое кресло, блаженно вытягиваешь ноги. Питание здесь словно в мирное время в хорошем доме отдыха. Каждый день мясное - баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса, рыбное - лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, триста грамм белого и столько же черного хлеба на день, тридцать грамм сливочного масла и ко всему этому по пятьдесят грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину. Да. Такой отдых, в условиях фронта, длительной блокады города, возможен лишь у большевиков, лишь при Советской власти. Что же еще лучше? Едим, пьем, гуляем, спим или просто бездельничаем и слушаем патефон, обмениваясь шутками, забавляясь "козелком" в домино или в карты. И всего уплатив за путевки только 50 рублей!"

Напомним также, что в энциклопедии, составленной петербургским историком Игорем Богдановым на основе изучения архивных документов, "Ленинградская блокада от А до Я" в главе "Спецснабжение" читаем: "В архивных документах нет ни одного факта голодной смерти среди представителей райкомов, горкома, обкома ВКПб. 17 декабря 1941 года Исполком Ленгорсовета разрешил Ленглавресторану отпускать ужин без продовольственных карточек секретарям райкомов коммунистической партии, председателям исполкомов райсоветов, их заместителям и секретарям исполкомов райсоветов".

Вот что пишет в своем исследовании "Блокадная этика. Представление о морали в Ленинграде в 1941-1942 годах" российский историк Сергей Яров: "Если директора фабрик и заводов имели право на "бескарточный" обед, то руководители партийных, комсомольских, советских и профсоюзных организаций получали еще и "бескарточный" ужин. В Смольном из "карточек" столующихся целиком отрывали только талоны на хлеб. При получении мясного блюда отрывалось лишь 50% талонов на мясо, а блюда из крупы и макарон отпускались без "карточек". Точные данные о расходе продуктов в столовой Смольного недоступны до сих пор и это говорит о многом (выделено нами - ИА REGNUM).

Среди скупых рассказов о питании в Смольном, где слухи перемешались с реальными событиями, есть и такие, к которым можно отнестись с определенным доверием.

О.Гречиной весной 1942 года брат принес две литровые банки ("в одной была капуста, когда-то кислая, но теперь совершенно сгнившая, а в другой - такие же тухлые красные помидоры"), пояснив, что чистили подвалы Смольного, вынося оттуда бочки со сгнившими овощами. Одной из уборщиц посчастливилось взглянуть и на банкетный зал в самом Смольном - ее пригласили туда "на обслуживание". Завидовали ей, но вернулась она оттуда в слезах - никто ее не покормил, "а ведь чего только не было на столах".

И.Меттер рассказывал, как актрисе театра Балтийского флота член Военного совета Ленинградского фронта А.А.Кузнецов в знак своего благоволения передал "специально выпеченный на кондитерской фабрике им. Самойловой шоколадный торт"; его ели пятнадцать человек и, в частности, сам И.Меттер. Никакого постыдного умысла тут не было, просто А.А.Кузнецов был уверен, что в городе, заваленном трупами погибших от истощения, он тоже имеет право делать щедрые подарки за чужой счет тем, кто ему понравился. Эти люди вели себя так, словно продолжалась мирная жизнь, и можно было, не стесняясь, отдыхать в театре, отправлять торты артистам и заставлять библиотекарей искать книги для их "минут отдыха".

Эпидемиологическая характеристика блокадного Ленинграда

В истории войн большие города не выдерживали осаду, они или сдавались, или вымирали в связи с эпидемией. Казалось бы, в Ленинграде все уготовано для вспышки тяжелейших эпидемий сыпного и брюшного тифа.

Особенно тяжелые условия создались зимой 1941-1942 гг. Вышли из строя водоснабжение и канализацияж нечистоты стекали в ленинградские реки, а вода этих рек была одним из источников водоснабжения города и фронта. Вторым источником питьевой воды был талый снег, но он тоже был пропитан нечистотами. Срели гражданского населения и среди войск наблюдалась вшивость, в город нахлынули полчища крыс.

По словам заведующего Ленгорздравотделом М.Мошанского , тифозная вошь представляла, пожалуй, не меньшую опасность в городе, чем вражеские войска на подступах к нему. Все это хорошо понимало руководство войсками и городом. То, что в такой обстановке все же таких эпидемий не было, кажется чудом. На самом деле чуда не было.Была огранизованная, глубоко продуманная героическая совместная работа санитарно-эпидемических служб - как военных, так и гражданских. Проводилась массова иммунизация и вакцинация населения и войск. был введен строгий карантин для прибывающих в город, был издан приказ об обязательной госпитализации всех лиц с высокой температурой неясного происхождения.

Весна 1942 года явилась критическим периодом в эпидемиологическом отношении. были приняты меры об очистке города. сотни тысяч листощенных ленинградцев бросили все силы на очистку города.
В 1943 году в Москве и других городах вспыхнул грипп "В", в Ленинграде был налажен карантинный врачебный досмотр всех прибывающих.

В начале марта 1942 года в одном районе города почти одновременно вспыхнуло три очага сыпного тифа. Источником был подросток, который пришел в город с окупированной немцами территории и был помещен в детский дом Фрунзенского района. Сыпной тиф охватил детский дом, пеебросился на эвакопункт, где жили беженцы , и на больницу для истощенных( эти учреждения были связаны между собой). В данном случае нельзя исключить бактериологическую диверсию врага. Перед медицинской службой стояла тяжелая задача не допустить стихийного распространения инфекции. Были приняты меры предосторожности, издан приказ об обязательном строгом карантине для всех лиц, прибывающих в Ленинград. Принятые меры купировали угрозу стихийного распространения болезни.

Никакого роста распространения брюшного тифа в зимний период не наблюдалось, за исключением одного очага, возникшего среди прибывших с оборонных работ учеников ремесленного училища, оказавшихся не привитыми. Вспышка была быстро ликвидирована.
Дизентерия удерживалась на высоком уровне, завязывались новые очаги. Течение приняло эпидемический характер. Спад начался лишь со второй половины апреля 1942 года.

Нет ответа на исключительное явление - исчезновение эпидемичности скарлатины с наступлением зимы 1941-1942 года. Все капельные инфекции эжтой зимой, кроме дифтерии, упали до небывало низкого уровня. Вряд ли имеется в данный момент возможность дать обоснованное достоверное объяснение этому факту. Но он заслуживает самого тщательного, хотя бы ретроспективного исследования. К сожалению, не накоплены данные. для ответа на вопрос о причинах исключительного явления , каким, безусловно, приходится считать исчезновение эпидемичности скарлатины в Лениграде с наступлением зимы 1941-1942 года.

Резкий спад дифтерии наступил лишь в 1943 году параллельно с нормализацией питания. Дифтерия 1941-1942 года отличалась от других инфекционных болезней того времени прежде всего, высокой заболеваемостью, большим количеством токсических форм и высокой летальностью.

В ноябре 1942 года появился и начал быстро распространяться иктерогеморрагический лептоспироз. Вспышка была быстро ликвидирована в связи с эффективной борьбой с крысами.

За время блокады имели место следующие эпидемии:

1) кори - октябрь-ноябрь 1941г.
2) дизентерии - лето 1941-лето 1942 гг.
3) дифтерии - осень1941-1943 гг.
4) лептосмпирозная желтуха - ноябрь 1942 г.
5) гриппа - декабрь 1944 - высокая заболеваемость с легким течением и низкой летальностью

Из книги О.И.Базан "Патологоанатомическая служба в блокадном Лениниграде" ( научнывй анализ, личные воспоминания)

turan01

Обсуждение. Часть 3

Мне попались любопытные рассказы о том, как во время мартовских субботников 1942 года чистили подвалы Смольного, и оттуда вычищали испорченные томаты в бочках. Понятно, что людям сказали это выкинуть, ну кто же из голодающих выкинет? Даже испорченные огурцы набирали в банку и уносили. Одна блокадница (ред. Гречина О.Н. Спасаюсь, спасая: Воспоминания о блокаде) просто описывает (это не какой-то миф или слух), что получила банку, в банке какое-то количество помидоров, и "мне сказали, что это из подвала Смольного, там работал брат", и там это всё было…

Это единственный раз, когда он выступил. А то, что творилось в других местах, и тоже зафиксировано в этих архивных документах? Как ходили поезда, как терялись продукты… Ну я уже не говорю о преступности, которая в городе имела место.

Я думаю, что публикация этих материалов и Андреем Сорокиным… И сейчас опубликовал очень интересные письма: просьба Попкова, председателя Ленгорисполкома, о выдаче хлеба Никите Андреевичу Ломагину. Люди дошли до такой степени… Там есть одно письмо, написанное стихами, где человек просит хлеба. Можете себе представить, до какой степени дошел человек, если он просит хлеба в стихах. Понятно, что он надеется, что это как-то обратит внимание. Потому что многие просили хлеба, а только вот один в стихах просил, да. Ну не пройдут мимо, скажут: забавный документ, надо дать там. Дали, кстати, ему этот кусок хлеба.

Ну вот сколько таких? Есть уникальные материалы, я думаю, что они когда-нибудь будут изданы, материалы Продбюро. Это материалы сотрудников бюро, которые проверяли людей, потерявших карточки. Люди писали объяснительные, в какой ситуации они живут. Понятно, что там краски были сгущены, иначе нельзя было разжалобить этих людей, но, вы понимаете, даже чтение одного такого документа – тяжелое чтение, в какой ситуации живет потерявший карточки, а таких документов тьма, сотни таких страшных документов. Вот издать их, они лежат, и есть документы, они из ГАСПБ (Государственного Архива Санкт-Петербурга). Тоже боятся за них браться, потому что это тяжелейший труд. Потом, вы понимаете, требуется ведь не только это, требуется ведь еще и некий канон, а то, что в канон не влезает, это всегда как-то вызывает большую настороженность…

Слушатель: Скажите, пожалуйста, можно ли говорить о том, что ситуация в блокадном Ленинграде уникальна с точки зрения примера голода и бытования больших масс людей именно в городской среде, потому что, допустим, описан голод в Поволжье, крестьянский голод, и есть определенная специфика. Ленинград в этом смысле – это нечто уникальное в мире? Когда вы говорили, что разрушалась городская среда, людская, и так далее. Можно ли говорить, что в мировом опыте это единственный длительный голод? А если нет, то есть ли какие-то примеры XX века? Понятно, до этого были бы какие-то намного меньшие (поскольку мы знаем, что масштабы в XX веке увеличились), но, тем не менее, есть ли какие-то другие примеры, и как они описывались, существуют ли?

Сергей Яров: Я понял Ваш вопрос. Все голодовки похожи одна на другую: начинаются они попытками что-то скопить, а кончаются они, простите, каннибализмом, поеданием мха и коры деревьев. В Ленинграде, может быть, до мха и не доходили, но травы там не было, траву ели. Причем эта удивительная особенность, травы в городе не существовало, не о крапиве речь идет, вообще травы не было. Есть эти образцы, тут видите, в чем дело… Голод Поволжья… Человек мог сбежать. Вот он голодает, он побежит в Сибирь. Ну, понятно, что далеко не убежишь, голодный и так далее. Но все-таки был какой-то выход, Ленинград был закупорен, закупорен от начала и до конца. Понимаете, это ад, который человек не после смерти проходил, а при жизни. В этом-то и была особенность ленинградской трагедии, уйти человек не мог. Я пишу об этом в одном из своих предисловий, что когда он понял, что в какую яму он попал, он не мог уйти из этой ямы, всё, всё закрыто.

На самом деле, все эти голодовки характеризовались высокой степенью мифологизации. Какие-то сюжеты выпадали, а другие сюжеты акцентировались. Выпадал сюжет помощи американцев, акцентировался сюжет того, как правительство заботилось. Хотя мы отлично знаем, сколько там было нераспорядительности. Понятно, что никто не хотел губить этих людей, понятно, что власть работала, собирала, и тут ее надо поблагодарить. Но все было сделано не по-американски, давайте честно скажем. Сделали всё так на скорую руку, неорганизованно, плохо, и вот эти чудовищные голодовки, которые существовали, могли ведь предугадать, что и как это было.

Самое страшное время блокады, как ни странно, оказались последние три дня января 42-го года, когда три дня не выдавали хлеб. Почему три дня не выдавали хлеб? Потому что остановились фабрики и заводы из-за того, что замерзла вода в трубах. Почему замерзла вода в трубах? Потому что не подавалось электричество. Почему не подавалось электричество? Потому что было в городе было мало топлива. Проблема техническая: посчитай, сколько топлива осталось, сосчитай, сколько это топливо будет поддерживать работу труб, сосчитай, когда остановятся эти фабрики (поскольку шансов на получения сырья не было), и до этого времени (не тогда, когда люди будут умирать, три дня стоя в этих страшных очередях на морозе) выработай меры, какие людям необходимы, чтобы они не стояли три дня в очередях.

А мера была только одна – выдать муку. Других мер не было. Но муку выдавать как-то было не принято. Потому что там соответствующая организация производства, надо отчитываться перед Москвой, почему это мукой, где, как, что. И лучше подождать. Понимаете, ждали три дня, уже знали отлично, что всё это рушится, и три дня решали, пока стояли люди, умирали (а умерло в одном районе за один день 4500 человек на улицах; что было в домах, я уже даже не представляю), вместо того, чтобы выдать им до этого времени, чтобы они не умирали в очередях, а чтобы они взяли эту муку, и могли пойти с ней домой.

Слушатель: Вы сказали, что есть большая литература на Западе о блокадном Ленинграде. А есть ли еще какая-то литература о таком массовом голоде в городской среде, когда бы то ни было?

Сергей Яров: Самый типичный пример голода в городской среде, может быть, это хрестоматийный пример, и он не относится даже к нашему тысячелетию, это осада Иерусалима Титом Флавием Феспасианом в 70 году н.э. Я как-то случайно началчитать эту историю (ред. Иосиф Флавий "Иудейская война". Пятая книга, глава 10), и вдруг поразился тому, как много из блокадного Ленинграда… Казалось бы, блокада Иерусалима в 1-ом веке, когда Тит его осадил, и блокада Ленинграда, казалось, несоизмеримые вещи, но как люди ведут себя точно также, как две тысячи лет назад.

Видимо, существуют какие-то психические константы у людей или какие-то приемы поведения во время голода. Если уже брать не осаду Иерусалима, а брать, собственно говоря, XX век, то не было таких случаев, когда бы 2,5 миллионный город подвергался закупорке, и, так сказать, полной герметизации. Киев, как вы знаете, сдали, а других каких-то примеров, чтобы город выдерживал даже несколько месяцев, об этом речи нет. Вы знаете, это парадокс.

Слушатель: Западное общество не может понять…

Лев Московкин: Очень коротко. Я не знаю, может быть, это кощунственный вопрос, но невозможно не задать его. Сейчас, действительно, много книг о блокаде, в книге Вишневецкого (ред. Игорь Вишневецкий "Ленинград") я прочитал нечто, действительно, новое, чего не увидел, вопреки вашим словам. Андрей Сорокин вопреки вашим словам ничего такого особенного не рассказывает, он тоже следует неким установкам. Мне, на самом деле, страшно от этого интереса к прошлому, что это даст, я не знаю. Когда рассказывают об ужасах Украины, понятно, есть какой-то слабый аргумент, что может быть можно заставить этого больше не делать. А то уже сделано, и [председатель ПАСЕ Анн] Брассер, которая сейчас приехала сюда, напоминает того самого проверяющего в яслях, ее очень хорошо здесь кормят. Я не понимаю этого всего, я ничего нового на этой лекции не узнал, только очень много плохого, и эти ожидания плохого в обществе пугают сами по себе, что это повториться.

Сергей Яров: Вы знаете, в чем дело: моя книга посвящена не столько блокаде, сколько описывает аморальность и жестокость войны. Блокада – это только повод для того, чтобы показать эту жестокость. Это может быть и другой эпизод, это может быть событие в государстве, это может быть геноцид. Есть книга Павла Поляна о немецком концлагере. О варшавском гетто знают все, и людей можно было довести до такого состояния в любом месте, не только в Ленинграде, но и в том же гетто, а потом снять пропагандистский фильм (что Геббельс, кстати, и сделал): смотрите, как себя евреи ведут, когда они оказываются в гетто. Но мы отлично понимаем, что точно так же можно снять фильм и про ленинградцев, как себя ленинградцы ведут, когда они окружены, или когда они осуждены, ну, по сути, так себя ведут другие.

Я не стал, это в первой книге есть, как он сидел у помойного бачка и обгладывал кости, которые там где-то рядом со столовой. Вот эта женщина, которая питалась головами селедок, потому что ей из жалости давали на кухне в госпитале, вот эти люди. Вот как они страдали, вот, что такое война, вот, что такое жестокость, вот к чему она ведет.

Слушатель: Скажите, пожалуйста, а фиксировалось ли такие явления как самоубийства? Люди добровольно старались прекращать эти ужасы?

Что такое самоубийство в блокадном городе? Это когда человек понимает, что ему осталось жить мало времени, и он практически себя обрекает на это самоубийство, он отдает этот кусок хлеба, он отлично знает, что он отдаст кусок хлеба, и сам он умрет. Это такое маркированное самоубийство. Но все понимали, что это уже был конец, и если хочешь выжить, ты должен есть. Если ты не хочешь выживать, поделись своим куском хлеба с другим человеком, а он, может быть, и выживет, хотя это не всегда ясно. Но ты-то точно умрешь. Это тоже было замаскировано.

Что касается собственно суицида, как таковых, то статистики по ним не велось. В блокадных воспоминаниях об этом говорится очень мало. Вы знаете, мы говорим: есть разные воспоминания, есть разные мемуары, есть разные дневники, которые по-разному оценивают разные стороны жизни блокады, но все-таки, я сказал в одном из интервью, что ни один блокадник не начинает свое повествование с бодрого рассказа о том, как он посещал Театр музыкальной комедии. Понимаете, он сначала будет рассказывать о тех страданиях и лишениях, которым он подвергся.

И если бы в городе было большое количество суицидов, он, конечно, начал бы только с них, только бы с них начал. Понимаете, так устроен человек. О суицидах, честно вам скажу: в той огромной литературе, которую я изучил, почти ничего нет. Не знаю, может быть, они и были, но, повторяю, официальной статистики точно нет, а в документах они выделялись лишь как какие-то исключительные случаи.

Борис Долгин: Спасибо большое!