Хроники плоти чума нагорный александр

Несмотря на всю свою мощь, Нер’зул не мог исполнить веление Кил’джедена в одиночку, поэтому он попытался найти себе союзников из числа тех, кто тоже жаждал власти. Так он привлек внимание одного из самых могущественных магов Даларана, Кел’Тузада. Кел’Тузад поддался уговорам таинственного существа, которое обещало ему невероятную силу, и отправился на север, к Азжол-Нерубу и Наксрамасу. Когда маг наконец встретился с Королем-личом, он испугался увиденного и попытался бежать, но Нер’зул остановил его и четко дал понять, что время для раздумий прошло. Так Кел’Тузад стал служить своему повелителю при жизни, зная, что ожидает его после смерти. Поначалу маг тяготился своей участью, но потом проявил неподдельный интерес к экспериментам с нежитью. Он стал преданным слугой Короля-лича и получил особое задание – создать в Лордероне культ Плети.

Чтобы выполнить это задание, Кел’Тузад принял облик добродетельного и религиозного проповедника и отправился в королевство людей. Там он обращался с речами к крестьянам и дворянам, якобы желая приободрить их и обеспечить стабильность в государстве. Люди слушали обещания лучшей жизни и охотно верили некроманту, не зная, что тот призывает их служить повелителю нежити. Этот секрет был известен лишь доверенным лицам Кел’Тузада, а тех, кто присоединялись к культу в поисках лучшей жизни для себя и своих близких, ждало лишь забвение. Они становились жертвами экспериментов некроманта и продолжали служить ему после смерти. Так возник Культ Проклятых.

Кел’Тузад быстро собрал целую армию сторонников и обосновался в Некроситете – древней крепости, расположенной на территории, ныне известной как Западные Чумные земли. В катакомбах Некроситета некромант упражнялся в темных искусствах – похищал людей и терзал их разум и плоть в надежде создать чуму, которая могла бы распространиться по всему миру и обратить в нежить как можно больше жертв.

Перед тем как покинуть Нордскол, Кел’Тузад вывел особый штамм чумы. В Лордероне он модицифировал этот штамм, чтобы вирус стал устойчивее ко внешней среде и мог долгое время существовать за пределами лаборатории. Так появилась чума Плети, которая существует по сей день. С ее помощью Кел’Тузад рассчитывал уничтожить весь Лордерон, но на это требовалось немало времени. В общем и целом на создание культа и чумы ушло целых три года, а мир между тем жил своей жизнью и решал совсем другие проблемы.

Примерно в те годы в Альянсе образовался раскол. Связи между расами, появившиеся в Первую и Вторую войну, рушились. Правители Кель’Таласа, Генн Седогрив из Гилнеаса и другие лидеры все чаще задумывались о том, чтобы отделиться от людей. Альянс продемонстрировал свою несостоятельность в военных делах – предводитель орков Оргрим Молот Рока бежал из тюрьмы, и многие заговорили об угрозе Третьей войны с Ордой. Впрочем, вскоре Альянсу действительно пришлось воевать, но противник в той войне был совсем другой…

Вскоре после того, как Тралл освободился из рабства в крепости Дарнхольд, он с помощью Оргримма Молота Рока и Громмаша Адского Крика сплотил под своими знаменами всех орков и дал им цель, ради которой можно было жить и сражаться. Эти события породили очередной внутренний конфликт в Альянсе – главы королевств не доверяли друг другу, им казалось, что соседи не смогут защитить себя в случае опасности. Не доверяли они и Штормграду, который не слишком хорошо следил за своими пленниками. Добавила проблем и леди Престор, также известная как Ониксия. Дочь падшего Хранителя Земли Нелтариона намеренно сеяла смуту и панику среди народа и пыталась поссорить между собой лидеров рас.

Одним словом, спокойствие в Азероте пошатнулось, и Кил’Джеден это заметил. Верховный эредар немедленно связался с Королем-личом и велел ему пустить в дело чуму Плети.

Альянс слишком сильно боялся столкновения с Ордой и совершенно не следил за тем, что происходило в Нордсколе. Появление Культа Проклятых стало для него полной неожиданностью, поэтому Кел’Тузад смог без труда воплотить свой замысел. Долгие годы его последователи устанавливали связи с главами влиятельных семейств Лордерона, поэтому в нужный момент они устроили диверсию в роскошных лесных угодьях, которые позже превратились в Чумные земли. Члены Культа Проклятых заразили земли модифицированной чумой. Кел’Тузад совершенствовал чуму неспроста – он знал, что в какой-то момент ее потребуется снова улучшить, поэтому он постарался сделать так, чтобы симптомы чумы не были заметны, а сам штамм мог адаптироваться к новым условиям и жил в них как можно дольше, дожидаясь появления подходящих целей.

План Кел’Тузада сработал превосходно. Чума охватила королевство, но поначалу никто ее не замечал. Спустя несколько дней после заражения у некоторых жителей Лордерона начали проявляться симптомы привычных болезней. Люди жаловались на жар и головную боль, внезапно теряли сознание, но это выглядело вполне обычно, и никто не придавал этому значения – все думали только о предстоящем вторжении Орды Тралла. Люди заболевали целыми семьями и даже деревнями, а потом внезапно пропадали. Власти не могли игнорировать подобные события и снаряжали специальные отряды жрецов и магов, которые должны были расследовать таинственные исчезновения. Быстро выяснилось, что виной всему была чума, но никто не мог понять, откуда она взялась. Никто не знал, что она станет предвестницей нового вторжения Пылающего Легиона.

Пока Кел’Тузад занимался Культом Проклятых и чумой в Лордероне, Нер’зул стал тяготиться своим положением в Нордсколе. Каждая минута, проведенная им в плену у повелителей ужаса и Кил’джедена, казалась ему вечностью. Нер’зул хотел освободиться от гнета и прервать свое служение Пылающему Легиону.

Нер’зул был силен, но магические ледяные доспехи не позволяли ему передвигаться. А еще он хотел повелевать миром единолично и безо всяких ограничений, поэтому ему нужен был помощник, свободный от влияния Кил’джедена, преданный только Королю-личу и способный обрушить на врагов гнев армии Проклятых. Впрочем, повелители ужаса вряд ли позволили бы Нер’зулу воплотить в жизнь этот план. Они внимательно следили за Королем-личом и пресекали любые попытки действовать самостоятельно, без одобрения Кил’джедена. Поэтому Нер’зул решил перехитрить повелителей ужаса. Он тщательно изучил своих противников и попытался сыграть на их чувствах. Натрезимы следили за Королем-личом, но и он следил за ними. Он знал все их секреты, включая главный страх – повелители ужаса боялись, что Кел’Тузаду не удастся заразить чумой все Восточные Королевства, и Кил’джеден покарает всех, кто был к этому причастен.

Поэтому Нер’зул предложил натрезимам найти посредника, который помог бы с распространением чумы, но представил все так, будто эту идею выдвинули они сами. Он притворился, что подчиняется решениям повелителей ужаса, а не руководит их действиями сам. Нер’зул убедил натрезимов в том, что Плети не помешает лишняя помощь, и привел в пример Кел’Тузада, который практически в одиночку создал Культ Проклятых и активно старался погубить Лордерон. Это был весомый аргумент, и повелители ужаса согласились с Нер’зулом. Заручившись их поддержкой, Король-лич сбросил свой рунный меч, Ледяную Скорбь, с вершины Цитадели Ледяной Короны, чтобы его помощник в нужный момент нашел легендарное оружие и попытался с его помощью спасти свой народ. Впрочем, оружие сулило народу не спасение, а гибель. Нер’зул знал, что Ледяная Скорбь неизбежно завладеет разумом того, кто ее подберет, а значит он, Король-лич, сможет управлять владельцем клинка и заставить его сразиться с Пылающим Легионом.

Об этом плане знал только Кел’Тузад. Нер’зул без оглядки верил некроманту и делился с ним всеми секретами. Такое поведение было вполне оправданным, ведь Кел’Тузад на самом деле был самым преданным слугой Короля-лича. Некромант обещал, что предаст Легион следом за хозяином, когда придет время, и этот момент приближался с каждым днем. Нер’зул неумолимо двигался к своей цели, постепенно разрывая свои связи с Легионом. Ему оставалось лишь найти еще одного достойного помощника…

"Чума" Альбера Камю -это роман-притча. В город приходит страшная болезнь – и люди начинают умирать. Отцы города, скрывая правду, делают жителей заложниками эпидемии. И каждый стоит перед выбором: бороться за жизнь, искать выход или смириться с господством чумы, с неизбежной смертью. Многие литературные критики "прочитывают" в романе события во Франции в период фашистской оккупации.

Часть вторая 11

Часть третья 28

Часть четвертая 32

Альбер Камю
Чума

Если позволительно изобразить тюремное заключение через другое тюремное заключение, то позволительно также изобразить любой действительно существующий в реальности предмет через нечто вообще несуществующее.

Перевод с французского Н.М. Жарковой

Компьютерный дизайн Ю.М. Мардановой

Печатается с разрешения издательства Editions Gallimard.

Часть первая

Любопытные события, послужившие сюжетом этой хроники, произошли в Оране в 194… году. По общему мнению, они, эти события, были просто неуместны в данном городе, ибо некоторым образом выходили за рамки обычного. И в самом деле, на первый взгляд Оран – обычный город, типичная французская префектура на алжирском берегу.

Надо признать, что город как таковой достаточно уродлив. И не сразу, а лишь по прошествии известного времени замечаешь под этой мирной оболочкой то, что отличает Оран от сотни других торговых городов, расположенных под всеми широтами. Ну как, скажите, дать вам представление о городе без голубей, без деревьев и без садов, где не услышишь ни хлопанья крыльев, ни шелеста листвы, – словом, без особых примет. О смене времени года говорит только небо. Весна извещает о своем приходе лишь новым качеством воздуха и количеством цветов, которые в корзинах привозят из пригородов розничные торговцы, – короче, весна, продающаяся вразнос. Летом солнце сжигает и без того прокаленные дома и покрывает стены сероватым пеплом; тогда жить можно лишь в тени наглухо закрытых ставен. Зато осень – это потопы грязи. Погожие дни наступают только зимой.

Самый удобный способ познакомиться с городом – это попытаться узнать, как здесь работают, как здесь любят и как здесь умирают. В нашем городке – возможно, таково действие климата – все это слишком тесно переплетено и делается все с тем же лихорадочно-отсутствующим видом. Это значит, что здесь скучают и стараются обзавестись привычками. Наши обыватели работают много, но лишь ради того, чтобы разбогатеть. Все их интересы вращаются главным образом вокруг коммерции, и прежде всего они заняты, по их собственному выражению, тем, что "делают дела". Понятно, они не отказывают себе также и в незатейливых радостях – любят женщин, кино и морские купания. Но, как люди рассудительные, все эти удовольствия они приберегают на субботний вечер и на воскресенье, а остальные шесть дней недели стараются заработать побольше денег. Вечером, покинув свои конторы, они в точно установленный час собираются в кафе, прогуливаются все по тому же бульвару или восседают на своих балконах. В молодости их желания неистовы и скоротечны, в более зрелом возрасте пороки не выходят за рамки общества игроков в шары, банкетов в складчину и клубов, где ведется крупная азартная игра.

Мне, разумеется, возразят, что все это присуще не только одному нашему городу и что таковы в конце концов все наши современники. Разумеется, в наши дни уже никого не удивляет, что люди работают с утра до ночи, а затем сообразно личным своим вкусам убивают остающееся им для жизни время на карты, сидение в кафе и на болтовню. Но есть ведь такие города и страны, где люди хотя бы временами подозревают о существовании чего-то иного. Вообще-то говоря, от этого их жизнь не меняется. Но подозрение все-таки мелькнуло, и то слава Богу. А вот Оран, напротив, город, по-видимому, никогда и ничего не подозревающий, то есть вполне современный город. Поэтому нет надобности уточнять, как у нас любят. Мужчины и женщины или слишком быстро взаимно пожирают друг друга в том, что зовется актом любви, или же у них постепенно образуется привычка быть вместе. Между двумя этими крайностями чаще всего середины нет. И это тоже не слишком оригинально. В Оране, как и повсюду, за неимением времени и способности мыслить люди хоть и любят, но сами не знают об этом.

Зато более оригинально другое – смерть здесь связана с известными трудностями. Впрочем, трудность – это не то слово, правильнее было бы сказать некомфортабельность. Болеть всегда неприятно, но существуют города и страны, которые поддерживают вас во время недуга и где в известном смысле можно позволить себе роскошь поболеть. Больной нуждается в ласке, ему хочется на что-то опереться, это вполне естественно. Но в Оране все требует крепкого здоровья: и капризы климата, и размах деловой жизни, серость окружающего, короткие сумерки и стиль развлечений. Больной там по-настоящему одинок… Каково же тому, кто лежит на смертном одре, в глухом капкане, за сотнями потрескивающих от зноя стен, меж тем как в эту минуту целый город по телефону или за столиками кафе говорит о коммерческих сделках, коносаментах и учете векселей. И вы поймете тогда, до чего же некомфортабельна может стать смерть, даже вполне современная, когда она приходит туда, где всегда сушь.

Будем надеяться, что эти беглые указания дадут достаточно четкое представление о нашем городе. Впрочем, не следует ничего преувеличивать. Надо бы вот что особенно подчеркнуть – банальнейший облик города и банальный ход тамошней жизни. Но стоит только обзавестись привычками, и дни потекут гладко. Раз наш город благоприятствует именно приобретению привычек, следовательно, мы вправе сказать, что все к лучшему. Конечно, под этим углом жизнь здесь не слишком захватывающая. Зато мы не знаем, что такое беспорядок. И наши прямодушные, симпатичные и деятельные сограждане неизменно вызывают у путешественника вполне законное уважение. Этот отнюдь не живописный город, лишенный зелени и души, начинает казаться градом отдохновения и под конец усыпляет. Но справедливости ради добавим, что привили его к ни с чем не сравнимому пейзажу, он лежит посреди голого плато, окруженного лучезарными холмами, у самой бухты совершенных очертаний. Можно только пожалеть, что строился он спиной к бухте, поэтому моря ниоткуда не видно, вечно его приходится отыскивать.

После всего вышесказанного читатель без труда согласится, что происшествия, имевшие место весной нынешнего года, застали наших сограждан врасплох и были, как мы поняли впоследствии, провозвестниками целой череды событий чрезвычайных, рассказ о коих излагается в этой хронике. Некоторым эти факты покажутся вполне правдоподобными, зато другие могут счесть их фантазией автора. Но в конце концов летописец не обязан считаться с подобными противоречиями. Его задача – просто сказать "так было", если он знает, что так оно и было в действительности, если случившееся непосредственно коснулось жизни целого народа и имеются, следовательно, тысячи свидетелей, которые оценят в душе правдивость его рассказа.

К тому же рассказчик, имя которого мы узнаем в свое время, не позволил бы себе выступать в этом качестве, если бы волею случая ему не довелось собрать достаточное количество свидетельских показаний и если бы силою событий он сам не оказался замешанным во все, что намерен изложить. Это и позволило ему выступить в роли историка. Само собой разумеется, историк, даже если он дилетант, всегда располагает документами. У рассказывающего эту историю, понятно, тоже есть документы: в первую очередь его личное свидетельство, потом свидетельства других, поскольку в силу своего положения ему пришлось выслушивать доверительные признания всех персонажей этой хроники, наконец, бумаги, попавшие в его руки. Он намерен прибегать к ним, когда сочтет это необходимым, и использовать их так, как ему это удобно. Он намерен также… Но видимо, пора уже бросить рассуждения и недомолвки и перейти к самому рассказу. Описание первых дней требует особой тщательности.

Утром шестнадцатого апреля доктор Бернар Риэ, выйдя из квартиры, споткнулся на лестничной площадке о дохлую крысу. Как-то не придав этому значения, он отшвырнул ее носком ботинка и спустился по лестнице. Но уже на улице он задал себе вопрос, откуда бы взяться крысе у него под дверью, и он вернулся сообщить об этом происшествии привратнику. Реакция старого привратника мсье Мишеля лишь подчеркнула, сколь необычным был этот случай. Если доктору присутствие в их доме дохлой крысы показалось только странным, то в глазах привратника это был настоящий позор. Впрочем, мсье Мишель занял твердую позицию: в их доме крыс нет. И как ни уверял его доктор, что сам видел крысу на площадке второго этажа, и, по всей видимости, дохлую крысу, мсье Мишель стоял на своем. Раз в доме крыс нет, значит, кто-нибудь подбросил ее нарочно. Короче, кто-то просто подшутил.

Вечером того же дня Бернар Риэ, прежде чем войти к себе, остановился на площадке и стал шарить по карманам ключи, как вдруг он заметил, что в дальнем, темном углу коридора показалась огромная крыса с мокрой шерсткой, двигавшаяся как-то боком. Грызун остановился, словно стараясь удержаться в равновесии, потом двинулся к доктору, снова остановился, перевернулся вокруг собственной оси и, слабо пискнув, упал на пол, причем из его мордочки брызнула кровь. С минуту доктор молча смотрел на крысу, потом вошел к себе.

Вальтер Шайдель. Великий уравнитель. АСТ, 2019. Пер. с нем. О. Перфильева

Примерно в конце 1320-х годов в пустыне Гоби зародилась чума, распространившаяся по большей части Старого Света. Возбудителем чумы является бактерия Yersinia pestis, или чумная палочка, обитающая в пищеварительном тракте блох. Самые распространенные переносчики — крысиные блохи, но переносить блох с чумной палочкой могут десятки различных видов грызунов. Эти блохи покидают свою естественную среду обитания, как правило, только когда популяция их хозяев уменьшается; в таких случаях инфекция распространяется и среди людей. Чума проявляется в трех формах, самая распространенная из которых — бубонная. Она известна прежде всего тем, что при заболевании заметно увеличиваются лимфатические узлы в паху, подмышках или на шее — распространенных местах укусов блох. Из-за внутреннего кровотечения опухоль разрастается и наполняется кровью, из-за интоксикации отмирают клетки и повреждается нервная система. Через несколько дней умирают от 50 до 60 % зараженных. Вторая, еще более опасная форма, легочная, передается непосредственно от человека к человеку воздушно-капельным путем. Смертность при ней достигает 100 %. Очень редко патоген передается насекомыми, что вызывает так называемую септическую чуму, которая протекает очень быстро и с неизбежным фатальным исходом.

Во второй четверти XIV века грызуны перенесли зараженных блох на восток в Китай, на юг в Индию и на запад через Ближний Восток в Средиземноморье и Европу. Путями переноса служили караванные маршруты Центральной Азии. В 1345 году эпидемия достигла Крымского полуострова, откуда ее в район Средиземноморья привезли итальянские торговые суда. Благодаря источникам того времени удается проследить ее до генуэзского поселения Каффа в Крыму: когда среди осаждавших крепость татар разразилась чума, их предводитель Джанибек якобы приказал перебрасывать с помощью катапульт через стены трупы умерших, чтобы заразились и генуэзцы. Но этого и не требовалось, и вряд ли такой способ заражения был эффективен, потому что бубонная чума распространяется с помощью паразитов, а для легочной чумы хозяева должны быть живы. Для распространения зараженных грызунов и блох было достаточно существовавших торговых путей.

В конце 1347 года чума охватила Константинополь, и наиболее подробным описанием ее симптомов мы обязаны оставившему трон императору Иоанну IV Кантакузину:

Никакое врачебное мастерство не помогало, да и болезнь не проходила одинаково у всех; некоторые, неспособные сопротивляться, умирали в тот же день, иные и через несколько часов. Тех же, кто сопротивлялся два или три дня, сначала охватывала жестокая лихорадка, и в таких случаях болезнь переходила в голову. У других зло нападало не на голову, но на легкие, и тотчас же начиналось воспаление, причинявшее очень острую боль в груди. Мокрота выделялась вперемешку с кровью, вместе с отвратительным запахом изнутри. Обожженные горло и язык чернели и наполнялись кровью. На плечах и предплечьях возникали гнойники, у некоторых на челюсти, а у немногих на других частях тела. Показывались черные волдыри. Некоторые покрывались черными пятнами по всему телу; у некоторых пятна были малочисленными, но очень заметными; у других — неясными и плотными. Большие гнойники появлялись на ногах или на руках, откуда, если их разрезать, вытекало большое количество дурно пахнущего гноя. Если люди заболевали, то уже не питали надежду на выздоровление, но, поддаваясь отчаянию, усугублявшему их состояние и обострявшему их болезнь, сразу же умирали.

После того как смертоносный груз прошел через Босфор и Дарданеллы, чума в 1348 году поразила арабские города Александрию, Каир и Тунис. На следующий год эпидемия охватила весь арабский мир; сообщалось о больших потерях, особенно в городских центрах.

Что касается западных регионов, то генуэзские корабли из Крыма завезли чуму на Сицилию осенью 1347 года. Через несколько месяцев она распространилась по большей части Южной Европы, опустошив такие города, как Пиза, Генуя, Сиена, Флоренция и Венеция, наряду со многими более мелкими. В январе 1348 года эпидемия достигла Марселя, после чего быстро прокатилась по югу Франции и по Испании. О том, как она распространилась дальше на север, известно меньше: она поразила Париж весной 1348 года, затем перешла во Фландрию и Нидерланды. Из Скандинавии, куда чума добралась в 1349 году, она переместилась в еще более отдаленные Исландию и Гренландию. Осенью 1348 года чума вошла в Англию через южные порты, а на следующий год обосновалась в Ирландии. Не обошла она стороной и Германию, хотя эта страна пострадала меньше других регионов Европы.

Очевидцы событий повествуют об отчаянии, страданиях и смерти, а также об общем смятении, хаосе и том, как люди пренебрегали похоронными обычаями. Особенно ярко описывали свои впечатления обитатели крупных городов. Аньоло ди Тура оставил потрясающий отчет о чуме в Сиене, тем более проникновенный, что автор повествует и о своих собственных горестях:

Смерти в Сиене начались в мае. Это было жестокое и ужасное событие, и я не знаю, с чего начать, чтобы поведать о чудовищности и безжалостности. Похоже, все были одурманены зрелищем боли. Невозможно человеческому языку найти выражения, чтобы поведать весь этот ужас. И в самом деле, того, кто не видел такие ужасы, можно назвать счастливым. Жертвы умирали почти мгновенно. У них появлялись опухоли в подмышках и в паху, и они падали с ног прямо во время разговора. Отцы бросали детей, жены — мужей, брат — брата; ибо казалось, что болезнь поражает на расстоянии взора и дыхания. И так они умирали. И никто не отваживался хоронить ни за деньги, ни по дружбе. Родственники бросали умерших в канавы, как могли, без священников, без богослужения. Не бил и похоронный колокол. Во многих местах в Сиене были вырыты огромные ямы, и туда бросали множество умерших. Люди умирали сотнями, днем и ночью, и всех бросали в эти рвы и засыпали землей. А когда эти рвы заполнялись, рыли новые. И я, Аньоло ди Тура. похоронил своих пятерых детей своими собственными руками. Умерло так много народа, что все верили, что настал конец света.

Массовые захоронения, о которых пишет Аньоло, упоминаются и в других повествованиях, придавая мрачный масштаб грандиозной картине смерти. Вот классическое описание чумы во Флоренции у Джованни Боккаччо:

Так как для великого множества мертвых тел. не хватало освященной земли, необходимой для совершения похоронного обряда. то на переполненных кладбищах при церквах рыли преогромные ямы и туда опускали целыми сотнями трупы, которые только успевали подносить к храмам. Клали их в ряд, словно тюки с товаром в корабельном трюме, потом посыпали землей, потом клали еще один ряд — и так до тех пор, пока яма не заполнялась доверху.

Эти повествования подтвердились с обнаружением массовых захоронений в различных частях Европы, иногда содержащих ДНК-свидетельства чумы.

Разорение сельской местности, в которой в Средние века проживало большинство населения, привлекало гораздо меньше внимания. Боккаччо специально требуется напоминать своим читателям о том, что в раскиданных там и сям усадьбах и в селах крестьяне с семьями, все эти бедняки, голяки, оставленные без лечения и ухода, днем и ночью умирали на дорогах, в поле и дома — умирали так, как умирают не люди, а животные .

К 1350 году чума в Средиземноморье подошла к концу, а на следующий год затихла и по всей Европе — но лишь временно. Приводить здесь оценки потерь, составленные средневековыми очевидцами, мало смысла, поскольку они пытались измерить неизмеримое и часто прибегали округлениям или стереотипным цифрам. Но даже при этом рассчитанный папой Климентом VI печальный итог в 23 840 000 жертв чумы не так уж далек от реальных масштабов катастрофы. По современным оценкам, потери составили от 25 до 45 % населения. Согласно последней реконструкции Паоло Маланимы, население Европы сократилось с 94 миллионов в 1300 году до 68 миллионов в 1400 году, то есть более чем на четверть. Особенно пострадали Англия и Уэльс, которые, предположительно, потеряли до половины населения (до чумы оно составляло около 6 миллионов и достигло прежнего уровня только к началу XVIII века), а также Италия, где погибла по меньшей мере треть населения.

Если оставить в стороне подробности, то в том, что Черная смерть оказала огромнейшее влияние на общество, сомневаться не приходится. Как писал Ибн Хальдун в одном из своих исторических сочинений, цивилизации как на Востоке, так и на Западе посетила разрушительная чума, разорившая целые государства и погубившая много народа. Изменился весь обитаемый мир.

Мир и в самом деле изменился. В годы, когда свирепствовала чума, и непосредственно после пандемии наблюдался упадок человеческой активности. В долгой перспективе болезнь и вызванные ею потрясения оставили свой след в отношении к жизни и в различных общественных институтах: авторитет церкви ослаб, бок о бок процветали гедонизм и аскетизм, люди больше занимались благотворительностью, как из страха, так и оставшись без наследников; чума повлияла даже на искусство, не говоря уже о том, что медики были вынуждены пересмотреть свои считавшиеся незыблемыми принципы.

Наиболее фундаментальные перемены произошли в сфере экономики, особенно на рынке труда. Черная смерть пришла в Европу в период массивного роста населения — в два, а то и в три раза за три столетия. Начиная с 1000 года н. э. технологические достижения, улучшенные сельскохозяйственные методы выращивания и сбора урожая, а также относительная политическая стабильность в своей совокупности выразились в расширении поселений, привели к увеличению производства и росту численности людей. Города увеличивались как в размерах, так и по количеству жителей. И все же к концу XIII века этот продолжительный расцвет подошел к своему концу. С окончанием средневекового климатического оптимума обилие голодных ртов подхлестнуло рост цен на продукты питания, одновременно с уменьшением производительности, и спрос начал превышать предложение. Расширение пахотных земель сократилось, а пастбища уменьшались, из-за чего сократилось поступление белка и во все более скудной диете преобладали зерновые. Демографическое давление уменьшило стоимость труда и, как следствие, реальные доходы. В лучшем случае уровень жизни замер на одной точке. В начале XIV века произошло очередное ухудшение, когда из-за нестабильных погодных условий неурожайные годы привели к катастрофическому голоду. И хотя численность населения снизилась в первую четверть столетия, последующие кризисы продолжались еще одно поколение, а различные болезни животных уменьшали численность скота.

Большая часть Европы, похоже, попала в своего рода модифицированную мальтузианскую ловушку, в которой внутренние проблемы, такие как неблагоприятная пропорция земля/труд из-за предыдущего демографического роста и внешние потрясения в виде климатических изменений, снижающих производство, ухудшали жизнь для трудящихся масс и благоприятствовали элитам, контролировавшим средства производства — прежде всего землю. Черная смерть привела к резкому сокращению населения с сохранением физической инфраструктуры. Благодаря увеличенной производительности производство сокращалось меньше, чем население, вследствие чего среднее производство и доход на душу населения росли. Независимо от того, действительно ли чума погубила больше людей трудоспособного возраста, чем молодых и старых, как иногда утверждается, земли по отношению к трудовым ресурсам стало больше. Земельная рента и процентные ставки упали как в абсолютном выражении, так и относительно заработной платы. Землевладельцы теоретически несли убытки, а работники могли надеяться на улучшение качества жизни. Но на практике очень многое зависело от институтов и структур власти, умерявших переговорный потенциал средневековых работников.

Наблюдатели в Западной Европе того времени быстро отметили рост требований и зарплат. Монах-кармелит брат Жанде Венетт писал в своей хронике примерно в 1360 году, что после эпидеми, несмотря на то, что все было в изобилии, цены на все удвоились: на домашнюю утварь и на еду, как и на товары торговцев, наемный труд, фермерских работников и слуг. Единственным исключением оставались недвижимость и дома, которых и до сих пор наблюдается переизбыток.

Читайте также: