Любовь в период чумы истории людей

Рассказ о врачебном долге и любви.

Илья. И-ль-я. Имя похоже на звон тонкой прозрачной льдинки. Высокий, статный, чуть полноватый юноша. Щегольские усики, щегольское пенсне, которое он то и дело роняет. Рассеянность и невнимательность, достойные войти в анекдоты. Позади Пажеский корпус, Военно-Медицинская академия с отличием, блестящее будущее. А еще позади работа добровольцем на двух эпидемиях холеры. Впереди — китайская граница, Харбин, чума.

Аня. А-н-я. Имя легкое и теплое, как дыхание, как короткое и нежное рукопожатие. Невысокая и худенькая, с темно-русой косой и внимательным взглядом. Позади курсы сестер милосердия, мечты о счастье, книги про любовь. Впереди китайская граница, Харбин, чума.

На окраине Харбина вырос чумной пункт, который жители тут же назовут "Московским" — и неважно, откуда на самом деле приехали работающие там врачи. Четыре чумных барака. Изоляционный барак. Засыпанные хлорной известью и облитые сулемой повозки "летучего" санитарного отряда. Телеги дезинфекционного отряда, груженные бочками с карболкой и той же известью.

Там и встретились Илья Мамонтов и Анна Снежкова.

Трудно придумать менее подходящие декорации для рассказа о любви. Январские морозы, истоптанный грязный снег да пронзительный ветер. Большой, нескладно построенный город — город времянок и хибар с земляными полами и заклеенными бумагой окнами. Саманные хижины-фанзы, в которых теснятся вперемешку здоровые, больные и умершие. Тяжелый густой дым костров, в которых горят зараженное тряпье и трупы. Резкий, едкий запах хлорной извести, сладковатая вонь карболки. Чудовищные грязь, нищета и скученность. Но у Ильи и Ани была молодость. И любовь.

Они так мало знали друг о друге! Им некогда было познакомиться, как знакомятся молодые люди в обычной жизни. Они не успели поговорить о книгах и музыке, о политике и истории. Они так много знали друг о друге! Они знали, как каждый из них умеет работать — до изнеможения, не щадя себя. Они знали, что каждый из них не боится смотреть смерти в лицо. Одно то, что они встретились тут, на чуме, много сказало им друг о друге — тут были только добровольцы.

А смерть уже ходила вокруг них, кашляла им в лицо, отплевываясь кровью. Первым, еще в декабре, умер французский бактериолог Жерар Менье, преподававший в одной из китайских школ медицины и приехавший в Харбин добровольцем, как и все они. Умер первый командир "летучего отряда" студент Лев Беляев — красавец, весельчак и талант. Умерли врачи Мария Александровна Лебедева из Подмосковья и Владимир Мартынович Михель из Томска. И ведь все они, собравшиеся здесь, знали, на что идут — для большинства из них это была не первая эпидемия. Что же привело их сюда, почему они съехались со всей России — из Петербурга и Москвы, Томска и Новосибирска? Профессор Заболотный, созывая врачей, говорил про необходимость "бороться с чумой в ее логове", не допустить страшную болезнь через границу, в Россию. Студент Мамонтов писал в предсмертном письме о необходимости работать ради "будущего счастия человечества". А когда без малого через полвека об этом спросят Исаева, после Беляева возглавившего "летучий отряд", тот весело блеснет глазами: "А интересно было!"

Их любви было отпущено так мало — всего-то около месяца. Им не пришлось кружиться вместе в танце, читать друг другу стихи соловьиными ночами, писать друг другу смешные и трогательные записки. Им не дано было жить вместе долго и счастливо. Они только успели умереть почти в один день.

Сестра милосердия Анна Снежкова работала в изоляционном бараке, куда поступали больные с неясным диагнозом, с неподвержденным подозрением на чуму. По мере уточнения диагноза больных должны были переводить в больницу, в чумные бараки. Но чума зачастую убивала раньше, чем делали анализы в лаборатории — и люди в изоляционном бараке умирали, каждый день умирали.

Пройдет еще 35 лет, прежде чем удастся вылечить человека от легочной чумы. А пока можно только облегчить умирающим последние дни и часы жизни. Подать воды. Вытереть пот. Поддержать уколом камфары слабеющее сердце. Просто пожать руку.

Полный противочумный костюм включает прорезиновый комбинезон под белым халатом, резиновые сапоги и резиновые перчатки, очки-"консервы" и ватно-марлевую повязку, закрывающую половину лица. Последнее, что видят умирающие в бараке — закрытые масками лица санитаров и холодный блеск очков, за которыми не видно глаз. Аня снимала перчатки, чтобы теплыми ладонями пожать умирающему холодеющие руки. Снимала маску, низко склонялась к койке, шептала слова утешения. Она старалась быть осторожной, аккуратно проходила дезинфекцию. Нет, она не рисковала попусту — просто делала свое дело, помогала людям. Помогала чем могла. Так она проработала месяц. Уже начался февраль, и эпидемия уже шла на убыль, когда Аня закашлялась и увидела на платке пятна крови.

В больнице за ней ухаживал Илья. Сидел рядом, поил горячим чаем и бульоном с ложечки, рассказывал про своих мать, сестер, про своего приемного сына — двенадцатилетнего Петьку, осиротевшего на эпидемии холеры. Товарищи просили Илью быть осторожнее — но разве можно осторожничать, когда умирает любимая? Пытались отстранить его от ухода за Аней — но разве мыслимо не быть рядом с ней в последние часы, еще отпущенные им судьбой?

Потом заболел и Илья. Болезнь подкралась к нему исподволь — невысокая температура, несильный кашель, чистые анализы. И появилась уже надежда, что у Ильи действительно простуда. Только в четырнадцатой по счету пробе были обнаружены чумные бактерии.

В палате чумного барака Илья писал письмо маме. Раньше все не получалось написать подробно, некогда было. А сейчас вдруг оказалось немного свободного времени.

"Дорогая мама, заболел какой-то ерундой, но так как на чуме ничем, кроме чумы, не болеют, значит, это она и есть. " Эти слова впоследствии будут сотни раз цитировать и повторять наизусть. И так неожиданно наивно, почти по-детски звучат следующие за ними строчки: "Милая мамочка, мне страшно обидно, что это доставит тебе огорчение, но ничего не поделаешь, я не виноват в этом, так как все меры, обещанные дома, я исполнял."

Илья не знал, что это письмо навеки останется в истории медицины рядом с телеграммой Деминского. Телеграммой, которая будет отправлена через 3 года: "Труп мой вскройте как случай экспериментального заражения человека от сусликов. " И не думал Илья, конечно, ни о каком месте в истории. "Мы не ждали посмертной славы, мы хотели со славой жить. " Впрочем, эти стихи тоже еще не были написаны.

А если бы знал он про свою посмертную славу, то, без сомнения променял бы ее на жизнь. А еще вернее — на жизнь Ани. Хотя про смерть Ани он тоже не узнал.

14 февраля профессор Заболотный принес Илье несколько вялых тюльпанов. Где, как нашел он их в охваченном болезнью городе?

— Отдайте их лучше Анечке!
— У Ани уже есть цветы.

Товарищи так и не сказали Илье, что Аня умерла накануне, и цветы положили к ней в гроб.

А в вечерних сумерках 15 февраля умер и Илья.

Из русской противочумной организации от чумы погибли 39 человек. Из них 2 врача, 2 студента, 4 фельдшера, 1 сестра милосердия, 30 санитаров. Всего же по Манчжурии за время эпидемии погибли 942 медика. Вечная им память. И вечная слава их подвигу, совершенному во имя "будущего счастия человечества", о котором мечтал, умирая, так и не доучившийся студент Илья Мамонтов.

Любовь, как поговаривали Мики и Сильвия в своём хит-сингле 1956 года, напоминает нам, что она удивительна. По мере нашего взросления она становится ещё страннее, пока в какой-то момент смерть не врывается в центр нашего внимания, и вот мы внезапно схвачены меж терминальных дат, уверенно голословя о вечности. Затем, мы можем начать относиться к песням о любви, любовным романам, мыльным операм и всяким подростковым заявлениям обо всём, что касается любви, с возрастающей раздражительностью, не говоря уже о нетерпимости ушей к ним.

С небес увидели они, как видел их Господь Бог, развалины очень древнего и героического города – Картахены-де-лас-Индиас, самого красивого в мире, покинутого в панике перед чумою, после того как на протяжении трех веков он выдерживал многочисленные осады англичан и налеты морских разбойников. Они увидели неповрежденные стены, заросшие сорной травой улицы, крепостные укрепления, изъеденные анютиными глазками, мраморные дворцы и золотые алтари вместе со сгнившими от чумы вице-королями, закованными в боевые доспехи.

Они пролетели над свайными постройками Трохас-де-Катаки, раскрашенными в безумные цвета, где в специальных питомниках выращивали съедобных игуан, а в надозерных садах цвели бальзамины и астромелии. Сотни голых ребятишек бросались в воду, их подначивали громкими криками, и ребятишки прыгали из окон, сигали с крыш домов, через борта каноэ, которыми управляли с поразительной ловкостью, и сновали в воде, словно рыбы-бешенки, стараясь выловить свертки с одеждой, пузырьки с карамельками от кашля и какую-то еду, которую красивая женщина в шляпе с перьями, милосердия ради, швыряла им сверху, из плетеной люльки воздушного шара.

Этот роман также революционен в своей смелости давать клятвы любви, произнесённые с расчетом на бессмертие — юношеский идиотизм, для кого-то может и уважаемый, чью неоспоримость осознаёшь намного позже, когда знаешь жизнь намного лучше. Это фактически означает воскрешение тела, как проходящая через всю историю неизбежность революционной идеи.

Посредством неизменного подрывного устройства художественной литературы, Гарсиа Маркес показывает нам, как правдоподобно всё могло бы быть даже для диких надежд кого-то из присутствующих здесь, вне книжного пространства, даже для неминуемо битых, купленных и перепроданных — какими мы все должны были бы стать спустя годы жизни в калечащем и продажном мире.

Вечная клятва сердца идёт наперекор ограниченному сроку бытия. Конфронтация происходит ближе к концу первой части, рассказывающей о последнем дне доктора Урбино и первой ночи Фермины в статусе вдовы. Затем мы переносимся на 50 лет назад, во времена холеры. Центральные главы освещают жизни трёх главных героев сквозь годы брака Урбино и восхождения Флорентино Аризы в пароходной компании, пока один век инертно перетекает в другой. Последняя глава возвращает нас туда, где заканчивалась первая — к нынешнему Флорентино, в лице которого многие мужчины могут разглядеть серьёзно отверженного, твёрдо решившего ухаживать за Ферминой Дасой вновь и вновь, делая всё для того, чтобы добиться её любви.

Эта история Флорентино – его роман воспитания. Мы ловим себя на одобрении его поступков, пока он зарабатывает отсрочку нашего недоверия, желая успехов его упрямой войне против смерти во имя любви. Но, как и у хороших героев, он настаивает на своей независимости, отказываясь быть кем-то менее колеблющимся, чем человек. Мы должны принимать его таким, каков он есть, преследующим свою судьбу, блуждающую по улицам и любовным убежищам этого города, где он живёт в периоды беспечности, неся с собой возможности для бедствий, от которых он огорожен и спасён комичным, но опасным равнодушием к последствиям, часто граничащим с преступным пренебрежением. Вдова Назарета, одна из многих вдов, коих по воле судьбы он осчастливил, совращает его во время продолжительной ночной бомбардировки. Изящно обставленный дом Аусенсии Сантандер обчищается до нитки, пока она с Флорентино резвится в постели. Девушка, которую он цепляет во время карнавала, оказывается убийственно орудующей мачете беглянкой из местной психушки. Муж Олимпии Сулеты убивает её, когда видит бессовестные следы от ласк, безрассудно оставленные Флорентино, писавшим красной краской на её теле. Его любовная аморальность была причиной не только его личных неудач, но и экологических бедствий: пока он дочитывал до конца книгу, неуёмный аппетит его речной компании к дровам для топки пароходов выпиливал целые роскошные леса, хоть как-то граничащие с речной системой Магдалены, оставляя пустоши,непригодные для жизни.

Он не давал себе труда думать об этом, ослепленный страстью к Фермине Дасе, а когда осознал, как обстоят дела, было поздно что-либо делать, разве что провести новую реку.

На самом деле, глупая удача сделала для Флорентино ровно столько, сколько и сила или чистота его мечты для проведения его через весь этот путь. Большая любовь автора к Флорентино не побеждает сопутствующее коварное свержение этики мачизма, к которой Гарсиа Маркес не очень-то расположен, описывая это в других работах как насильственное присвоение чужих прав. Конечно, как мы и ожидали от этого романа, именно женщины в этой истории и сильнее, и приспособленнее к реальности.

Можно бы было возразить, что это единственный честный путь написания историй о любви, что без мрака и фатальности там может быть романтика, эротика, социальная комедия, мыльная опера — все жанры, к слову, хорошо представлены в этом романе — но только не большая Л. Что для этого требуется, помимо точной выигрышной позиции, точного уровня понимания, это возможность автора контролировать его любовь к своим персонажам, воздерживать читателя от своей всеохватывающей заботы, или иными словами не скатиться до пустословия.

20 марта 2020 13:15

Ся Сысы из Ухани родилась в семье врачей и, став взрослой, решила пойти по стопам родителей. В медицинском училище Ся познакомилась с мужчиной по имени Ву и вышла за него замуж.

Her name is Xia Sisi. She was a gastroenterologist from Wuhan. On January 15, she was infected by the novel coronavirus 2019 while taking care of an elderly patient. She became ill 4 days later. She passed away on February 23, 2020, one month after the Lockdown. She was 29. pic.twitter.com/TuALIjHWC5

В один из рабочих дней в январе Ся закончила ночную смену и уже собиралась уходить домой, когда ее попросили осмотреть последнего пациента — 76-летнего мужчину с подозрением на коронавирус.

Через несколько дней жар спал, Ся стало лучше, и она написала коллегам и мужу, что ее скоро выпишут. Пробы дважды показали отрицательный результат на коронавирус, и женщина рассчитывала в ближайшее время вернуться домой.

Через три недели после начала болезни состояние Ся резко ухудшилось. Ее сердце остановилось. Реаниматологи смогли запустить его снова, но мозг уже пострадал от недостатка кислорода. У женщины отказали почки, она впала в кому и спустя 17 дней умерла. Врачи не знают точно, почему это произошло. Возможно, у нее был ослабленный иммунитет или для этого были какие-то другие неочевидные причины.

82-летняя Севера Белотти и ее 86-летний муж Луиджи Каррара из города Альбино (северная провинция Бергамо) прожили вместе 60 лет. До выхода на пенсию Луиджи работал каменщиком, а его жена была домохозяйкой.

Супруги почти не болели. По словам их сына Луки Каррара, отец, несмотря на возраст, даже не обращался к докторам.

Когда в Италии началась эпидемия коронавируса, Севера и Луиджи тоже заразились. У них поднялась температура, и они попытались вызвать врача. На вызов никто не приехал — провинция Бергамо в тот момент уже стала эпицентром вируса в Италии, больницы были переполнены, а медицинских работников не хватало.

Врачи приехали только спустя восемь дней. Северу и Луиджи доставили в больницу с разницей в день. Еще сутки спустя они умерли — она на полтора часа раньше, чем он.

Луке не удалось увидеть родителей перед смертью, и он не смог прийти на похороны — вместе с женой и детьми он находится дома на карантине.

На этой фотографии — супруги Ван.

Ван Шувэнь работает медсестрой в больнице медицинского университета в городе Сюйчжоу, находящемся примерно в 800 километрах от Ухани. Когда началась эпидемия коронавируса, именно там оборудовали отделение карантина. С тех пор Шувэнь, как и большинство ее коллег, практически не покидает рабочее место. Ее муж Ван Шенькун — полицейский, и тоже работает сутками, чтобы обеспечить безопасность и порядок в закрытом на карантин городе.

Семнадцатилетний сын Шувэнь и Шенькуна учится в полицейской академии и сейчас с разрешения начальства патрулирует улицы вместе с отцом, чтобы иметь возможность почаще видеться с родителями.

Фотография, которую сделал и опубликовал коллега Шенькуна, почти сразу стала вирусной, собрав более 20 тысяч репостов и десятки тысяч лайков.

До эпидемии коронавируса 18-летний Даниил Парфенович из Красноярска учился в университете в Ухани, а Инна Савинцева из Кировской области помогала с бизнесом друзьям в Циньчжоу. Когда объявили эвакуацию россиян из Китая, оба они приехали в один и тот же аэропорт в Ухани. Там и познакомились.

Всю дорогу молодые люди разговаривали в самолете, а в Тюмени, куда всех эвакуированных доставили на карантин, оказались в одном санатории. К тому времени Даниил и Инна еще ни разу не видели друг друга без медицинских масок, но уже чувствовали взаимную симпатию. После распределения по палатам общаться лично всем запретили, поэтому пара стала переписываться в соцсетях.

Даниил запустил ютуб-канал о жизни в санатории и давал интервью журналистам о карантине. В одном из них он рассказал и о знакомстве с Инной. После этого СМИ решили превратить историю их только что начавшихся отношений в сказку о большой любви в изоляции. Даниил охотно делился с журналистами подробностями отношений с Инной, рассказывал, как они ссорятся, мирятся, просят врача о встрече в больничном холле, строят планы на будущее и мечтают.

Во время последней вспышки чумы в столице под угрозой заражения оказались постояльцы "Националя" и всё руководство Наркомздрава.

В апреле 1885 года родился Симон Горелик. Внимательность и дотошность этого столичного врача позволили быстро остановить последнюю в истории вспышку чумы в Москве в 1939 году. Со времён екатерининской эпохи эта смертельная болезнь никогда не была настолько близко к стенам Кремля, как в тот декабрьский день, когда из Саратова на конференцию Наркомата здравоохранения приехал микробиолог, заражённый самой опасной и трудно диагностируемой формой чумы — лёгочной.

В 1926 году штамм чумы, названный EV (инициалы умершего человека), был получен от скончавшегося больного в Мадагаскаре. На основе этого штамма в 30-е годы во многих странах мира началось создание противочумной вакцины. Тогда же штамм попал в СССР, где также начались работы над созданием вакцины от болезни, веками наводившей ужас на человечество.

Исследования вакцины велись в Государственном институте микробиологии и эпидемиологии Юго-Востока СССР в Саратове (ныне НИИ "Микроб"). Ведущую роль в этих исследованиях играли авторитетные в СССР специалисты по чуме Евгения Коробкова и Виктор Туманский. В состав комиссии, курировавшей испытания, вошёл также микробиолог Абрам Берлин.

Опыты, проведённые на морских свинках, подтвердили, что разработанная вакцина весьма эффективна. На следующем этапе исследований добровольцы из числа научных сотрудников сами привились полученной вакциной. И вновь испытание было признано успешным. Однако возникла проблема.

Созданная вакцина защищала организм от возбудителей бубонной чумы, но было совершенно не ясно, может ли она противостоять лёгочной форме чумы. По ряду параметров она была даже страшнее бубонной. Во-первых, она была ещё более заразной. Во-вторых, её было значительно труднее диагностировать.

В 1939 году испытания в Саратове продолжились, но на этот раз уже по лёгочной чуме. Правда, возникла проблема. Морских свинок оказалось весьма непросто заразить этим заболеванием. Закапывание бактериальной культуры в нос оказалось неэффективным. Тогда решено было использовать особые пульверизаторы. Работы проводились в специальном боксе, призванном защитить экспериментаторов от случайного заражения. Однако уберечься не удалось.

Чума у стен Кремля

В декабре 1939 года Абрам Берлин был отправлен в Москву. Он должен был выступить перед коллегией Наркомздрава с докладом об эффективности их исследований в Саратове. Уважаемому специалисту выделили номер в престижной гостинице "Националь". Отель в сотне-другой метров от Кремля и в те времена предназначался не для простых смертных. Там жили особо привилегированные иностранцы и разного рода заслуженные деятели Советского Союза во время поездок в Москву. Соответственно, и обслуживание там было статусным, как в лучших "капиталистических" гостиницах.

В "Национале" Берлин вызвал парикмахера, был побрит, а затем отправился на заседание коллегии Наркомздрава. Коллегия — это не просто какая-то комиссия, а руководящий орган наркомата, в который входили и нарком, и его заместители, и всё остальное высшее руководство ведомства.

Вернувшись после выступления в гостиницу, Берлин почувствовал себя плохо. Началась лихорадка, сильная боль в груди, состояние ухудшалось с каждым часом. К постояльцу вызвали врача. Однако лёгочную форму чумы, как уже говорилось, не так просто распознать без специальных бактериологических исследований. Прибывший на вызов врач поставил самый логичный диагноз из всех, какие только могли быть при подобных симптомах, — "крупозное воспаление лёгких". Больного отправили в Ново-Екатерининскую больницу на Страстном бульваре.

Прибывшего пациента осмотрел врач Симон Горелик, человек с весьма интересной судьбой. Сын богатого купца-лесопромышленника, который сочувствовал революции и щедро одаривал подпольщиков средствами. Все дети Горелика-старшего, включая Симона, получили образование в престижных европейских университетах. Симон учился медицине во Франции и Швейцарии. Земляком и мужем его родной сестры был старый большевик Григорий Шкловский, в дореволюционные годы входивший в число самых близких Ленину людей.

Горелик был опытным доктором, но пациент его немало озадачил. С одной стороны, симптомы больного действительно напоминали крупозное воспаление лёгких. С другой — в наличии не было одного из важных признаков болезни.

Крупозная пневмония и лёгочная чума обладают схожими симптомами. И в том и в другом случае заболевание характеризуется стремительным началом и таким же стремительным прогрессированием. У больного резко повышается температура, появляются боли в груди, одышка и кашель, сопровождаемый характерной мокротой. Отличие заключается в том, что у больного чумой выраженных изменений в лёгких практически не происходит, тогда как при крупозном воспалении они являются характерным признаком. И у больного Берлина отсутствовал именно этот последний характерный симптом.

Тогда Горелик догадался сделать то, что не пришло в голову первому врачу, — выяснить конкретную специфику деятельности пациента. Берлин, периодически впадавший в забытьё, успел сообщить, что работает в закрытом институте над вакциной от чумы. Пазл сложился, и, ставя пациенту диагноз, Горелик одновременно подписывал смертный приговор самому себе. Осматривая пациента и прослушивая его лёгкие, он просто не мог не заразиться.

Стоит отдать должное мужеству врача. Он не запаниковал, а сразу же отдал ряд грамотных распоряжений. Прежде всего — изолировать его вместе с больным в помещении, куда не будет доступа посторонним. Проследить, чтобы никто не покидал больницу, и сообщить о диагнозе в Наркомздрав.

Ситуация по всем параметрам была из ряда вон выходящей. В нескольких метрах от Кремля несколько дней находился человек с чрезвычайно заразной болезнью. Лёгочная чума передаётся воздушно-капельным путём при простом общении. При этом болезнь отличается 100-процентной смертностью (стрептомицин, который эффективно лечит чуму, был открыт только в 1943 году) и крайне быстрым течением — больной умирает за один-три дня.

Всем оказавшимся в больнице тут же было приказано оставаться на местах и не покидать её стен. Вскоре она была оцеплена внутренними войсками, посты расставили возле всех входов и выходов. Аналогичные меры были приняты и в гостинице "Националь". Начались поиски всех, с кем за несколько дней мог контактировать больной. На всякий случай на карантин отправили всю бригаду поезда, которым Берлин ехал из Саратова в Москву, а также всех его попутчиков, кого удалось разыскать, и врача, который первым осматривал больного в гостинице.

Поскольку перед ухудшением самочувствия Берлин выступал перед коллегией Наркомздрава, под угрозой заражения страшной болезнью оказалось всё медицинское руководство Советского Союза: сам нарком Георгий Митерёв (всего три месяца назад возглавивший ведомство), руководители отделов и так далее. Все они также были отправлены на карантин, единственным из руководителей наркомата, оставшимся на свободе, оказался заместитель Митерёва, пропустивший заседание.

Берлин скончался в тот период, когда противочумные мероприятия только начинали разворачиваться. Чтобы исключить вероятность ошибки, необходимо было провести вскрытие. Ответственную миссию возложили на одного из самых авторитетных патологоанатомов Советского Союза — Якова Рапопорта. Одетый в костюм химзащиты патологоанатом проводил вскрытие прямо в комнате, где умер больной. Бактериологические исследования подтвердили, что больной умер от чумы. Рапопорт вспоминал, что слухи среди врачей распространились очень быстро, и в первое время после смерти Берлина по Москве прокатилась волна панических настроений среди медиков. Едва он вернулся после вскрытия тела Берлина, как его опять отправили на вскрытие в другую больницу. Там врач, увидевший у скончавшегося пациента сыпь на теле, перепугался и поднял панику, будучи уверенным, что тот тоже умер от чумы. Однако второй случай не подтвердился, и вскоре волна паники пошла на спад.

Жертвами последней вспышки чумы в Москве стали три человека. Вслед за Берлиным умер Горелик, который поставил страшный диагноз и своему пациенту, и самому себе. Третьим скончался тот самый парикмахер, который брил Берлина после приезда в столицу. Через несколько дней, по истечении характерного для чумы инкубационного периода, карантин сняли, все "подозреваемые" вернулись к привычному образу жизни.

Благодаря счастливому стечению обстоятельств, дотошности Горелика и быстро принятым противоэпидемическим мерам последняя вспышка чумы в Москве была пресечена в зародыше.

О мужском эгоизме или почему во время чумы любви все-таки не было

После прочтения я ознакомилась с несколькими рецензиями - и была очень удивлена. Практически в один голос читатели утверждают, что это книга о великой любви. О том же написано и в аннотации к ней:

На мой же взгляд книга эта вовсе не о великой любви. Эта книга о великом эгоизме.

Сюжет произведения довольно незамысловатый - молодой и, на первый взгляд, романтичный юноша влюбляется в девушку, она, первоначально отвечая ему взаимностью, внезапно меняет решение и предпочитает ему гораздо более выгодную во всех отношениях партию - двадцативосьмилетнего перспективного врача, обладающего среди жителей города внушительным авторитетом и не менее внушительным состоянием. Казалось бы, на этом любовную историю можно было бы и завершить. Однако Флорентино Ариса - именно так звучит имя главного героя - не желает смиряться с таким положением вещей и решает во что бы то не стало осуществить свою главную мечту - жениться-таки на своей неверной возлюбленной, даже если для этого потребуются долгие и долгие годы.

Так почему же я так упорно не желаю признавать эту книгу историей великой любви, спросите вы. Ведь все признаки налицо - мужчина пронес любовь к одной женщине сквозь десятилетия.

Только вот дело в том,что женщины в жизни Флорентино не ограничивались только Ферминой Даса. Конечно, главный герой - свободный мужчина, его возлюбленная замужем за другим человеком, он никому ничего не должен и никому ничем не обязан. Но все же как-то не вяжутся его якобы светлые и искренние чувства к Фермине с таким откровенно аморальным образом жизни, который он ведет. Ну не может идеальный романтик заводить тетрадь, в которую старательно будет вносить все свои победы на "интимном фронте", не может в этой тетради количество "побед" дойти до ужасающей цифры - 650 . Не может человек, испытывающий такие возвышенные чувства, коллекционировать женщин, использовать их, ломать им судьбы, ни на минуту не пожалев об этом. Чего стоит только одна история интрижки с женой заводчика голубей. И совсем уж не вяжется с романтическим образом педофилия и инцест, имеющие место в конце книги.

На мой взгляд главный герой не может заслуживать ничего, кроме презрения и отвращения. Его чувства к Фермине не более чем реакция на отказ уязвленного мужского самолюбия. И очень спорный вопрос, что стало бы с ней, ответь она на его ухаживания в молодости. С большой долей вероятности ее постигла бы судьба остальных 650 женщин из списка, быть униженной, раздавленной, растоптанной ну или просто незаслуженной забытой. Флорентино любит не столько ее, сколько свою любовь к ней и испытывает жалость прежде всего к себе. Что это как не эгоизм?

В целом главный герой книги очень сильно напомнил мне "Великого Гэтсби" Фицджеральда, с той лишь разницей, что Гэтсби гораздо более романтизирован, а Ариса более приземлен, более развратен и более пуст внутри, как интеллектуально, так и морально.

Однако несмотря на всю аморальность героя и несуразность любовной истории, я не могу сказать, что эта книга ужасна, что она мне не понравилась и я ее никому бы не рекомендовала к прочтению. Напротив -помимо прочего это и энциклопедия семейного быта (в книге подробно и красочно описываются бытовые взаимоотношения героини со своим мужем) и натуралистичное описание латиноамериканской жизни.

Жанр, в котором работал Гарсиа Маркес принято называть "магическим реализмом". И реализм здесь действительно магический - я еще не встречала таких книг, которые бы не отпускали меня до самой последней страницы, несмотря на то, что по ходу развития действия меня иногда трясло от негодования, а иногда от омерзения. Что это как не магия?