У тыко в чуме стол грязный

зато он кисть держал как надо,

зато себя держал как надо!

Вот редкость — гордость он имел!

Гордость — не то слово, конечно… Вылка не был горд, он был добросердечен и храбр, он был Учитель. Он учил не только ненцев, но и русских, он говорил: не бойтесь жить, в жизни есть высокий смысл и радость, жизнь трудна, но и прекрасна, будьте мужественными и терпеливыми, когда вам трудно!

Он не только учил мужеству, он всю жизнь деятельно творил добро. В юности он заботился о своих престарелых родителях. Потом пришлось ему взять на себя заботу о прокормлении и воспитании многочисленной семьи погибшего брата. А всю вторую половину жизни он заботился — в качестве председателя островного Совета — уже о сотнях людей. Каждый год ездил он в Архангельск, проводя месяцы в неустанных трудах, доставая для охотников продовольствие, катера, боеприпасы, утварь, — и в неустанных заботах о сохранении поголовья зверя и птицы — единственного источника жизни на Новой Земле.

Он не издавал книг с описаниями своих полярных путешествий, не ездил по городам Европы с лекциями. Известность его во время жизни на Новой Земле была ограниченной. Всего несколько сот ненцев и русских знали его лично, говорили с ним, слушали его поучения. Но те, кто его знал, любили его безмерно.

Живи он не там, а в каком‑нибудь ином месте, кто знает, не имели бы мы теперь в его лице еще одного святого? Или национального гения, какого норвежцы имеют в лице Фритьофа Нансена?

Гляжу на его картины, на его чистые, как бы несмелые краски, на его бесхитростные сюжеты… Жизнь, остановленная на полотне кистью Вылки, так не похожа на нашу жизнь! Ледники, на которых, по словам В. Русанова, выживают лишь немногие виды бактерий, заливы, окруженные скалами, выброшенный на берег плавник, чумы, тихие, задумчивые ненцы вокруг костра, прекрасно переданная округлость белых медведей, кровь на снегу возле разделываемого тюленя, мистическое полярное сияние и тут же лампочка на столбе — такой милый человеческий свет, мешающийся с космическим светом, перебивающий его! Картины Вылки — как привет друга, долетевший к нам из другого мира, из других времен.

Кто научил Вылку рисовать?! Архангельский журналист В. Личутин пишет, что Вылка будто бы не был учеником художника А. Борисова, зимовавшего в Маточкином Шаре в 1900–1901 годах. Но если не Борисов, тогда кто же? Кто дал Вылке краски, картон, холсты, бумагу, кисти? Если даже Борисов и не учил Вылку живописи специально, то очень может быть, что любознательный, одаренный ненецкий мальчик (Вылке было тогда 14 лет) сопровождал Борисова, когда тот ходил на этюды, бывал у него в доме, наблюдал за его работой и пытался самостоятельно что‑то нарисовать? И, может быть, Борисов, уезжая, подарил Вылке остатки красок и прочее?

Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Вылки и стал бы он столичным профессиональным художником, или богемой, или никем вообще, если бы не случилось рокового несчастья с его братом и Вылка не остался бы на Новой Земле навсегда.

А судьба его могла сложиться иначе: в 1910 году он уже жил в Москве, учился живописи у известных художников В. Переплетчикова и А. Архипова, выставлялся, о нем много писали.

«Осенью 1910 года, как‑то утром, — вспоминает В. Переплетчиков, — пришли ко мне два незнакомых человека: один высокий, блондин, свежий, энергичный, живой, другой низенький, коренастый, с лицом монгольского типа. Это были: начальник новоземельской экспедиции, обошедшей летом 1910 года северный остров Новой Земли, Владимир Александрович Русанов, другой — самоед Тыко Вылка.

Тыко Вылка приехал в Москву учиться живописи. Он никогда не видел города, и вся его прежняя жизнь проходила среди северных ледяных пустынь Новой Земли.

Как бы там ни было, в жизни Вылки должна была произойти большая перемена. Его не могли не заметить, ему не могли не помочь стать самобытным профессиональным художником или профессиональным же полярным исследователем — слишком талантлив, слишком заметен, слишком уж редкостное явление был он по тем временам.

Уже газеты печатают его биографию, уже его награждают и отмечают: «В 1909 году Вылка участвовал в экспедиционном отряде В. А. Русанова, исследовавшего северный остров Новой Земли от Крестовой губы до полуострова Адмиралтейства.

В 1910 г. Вылка входил в состав экспедиции Русанова, обогнувшей впервые под русским флагом северную оконечность Новой Земли.

За экспедицию 1910 г. Вылка высочайше награжден нагрудной золотой медалью на Анненской ленте.

Проучившись зиму 1910/11 года в Москве, Вылка собирался опять ехать учиться…

Но тогда новоземельские ненцы, возможно, никогда бы не узнали Вылку–учителя, Вылку — председателя островного Совета.

Архангельский писатель Е. Коковин подарил мне фотографию, на которой он снят вместе с Тыко Вылкой и С. Писаховым. У Вылки на этой фотографии круглое лицо, пухлые веки, старческие уже брови, широкий нос. Он в старомодных очках, и видно, что очки не к лицу, неудобны ему, режут переносицу.

Известна фотография и молодого Вылки. Там он большеглазый, с жесткой, густой щеткой усов, с густыми, черными, жесткими же волосами. Скулы почти не выдаются, глаза блестят, губы прекрасно вылепленные, несколько даже негритянские, лицо полно энергии. Лицо мужественного человека.

Во время последней вспышки чумы в столице под угрозой заражения оказались постояльцы "Националя" и всё руководство Наркомздрава.

В апреле 1885 года родился Симон Горелик. Внимательность и дотошность этого столичного врача позволили быстро остановить последнюю в истории вспышку чумы в Москве в 1939 году. Со времён екатерининской эпохи эта смертельная болезнь никогда не была настолько близко к стенам Кремля, как в тот декабрьский день, когда из Саратова на конференцию Наркомата здравоохранения приехал микробиолог, заражённый самой опасной и трудно диагностируемой формой чумы — лёгочной.

В 1926 году штамм чумы, названный EV (инициалы умершего человека), был получен от скончавшегося больного в Мадагаскаре. На основе этого штамма в 30-е годы во многих странах мира началось создание противочумной вакцины. Тогда же штамм попал в СССР, где также начались работы над созданием вакцины от болезни, веками наводившей ужас на человечество.

Исследования вакцины велись в Государственном институте микробиологии и эпидемиологии Юго-Востока СССР в Саратове (ныне НИИ "Микроб"). Ведущую роль в этих исследованиях играли авторитетные в СССР специалисты по чуме Евгения Коробкова и Виктор Туманский. В состав комиссии, курировавшей испытания, вошёл также микробиолог Абрам Берлин.

Опыты, проведённые на морских свинках, подтвердили, что разработанная вакцина весьма эффективна. На следующем этапе исследований добровольцы из числа научных сотрудников сами привились полученной вакциной. И вновь испытание было признано успешным. Однако возникла проблема.

Созданная вакцина защищала организм от возбудителей бубонной чумы, но было совершенно не ясно, может ли она противостоять лёгочной форме чумы. По ряду параметров она была даже страшнее бубонной. Во-первых, она была ещё более заразной. Во-вторых, её было значительно труднее диагностировать.

В 1939 году испытания в Саратове продолжились, но на этот раз уже по лёгочной чуме. Правда, возникла проблема. Морских свинок оказалось весьма непросто заразить этим заболеванием. Закапывание бактериальной культуры в нос оказалось неэффективным. Тогда решено было использовать особые пульверизаторы. Работы проводились в специальном боксе, призванном защитить экспериментаторов от случайного заражения. Однако уберечься не удалось.

Чума у стен Кремля

В декабре 1939 года Абрам Берлин был отправлен в Москву. Он должен был выступить перед коллегией Наркомздрава с докладом об эффективности их исследований в Саратове. Уважаемому специалисту выделили номер в престижной гостинице "Националь". Отель в сотне-другой метров от Кремля и в те времена предназначался не для простых смертных. Там жили особо привилегированные иностранцы и разного рода заслуженные деятели Советского Союза во время поездок в Москву. Соответственно, и обслуживание там было статусным, как в лучших "капиталистических" гостиницах.

В "Национале" Берлин вызвал парикмахера, был побрит, а затем отправился на заседание коллегии Наркомздрава. Коллегия — это не просто какая-то комиссия, а руководящий орган наркомата, в который входили и нарком, и его заместители, и всё остальное высшее руководство ведомства.

Вернувшись после выступления в гостиницу, Берлин почувствовал себя плохо. Началась лихорадка, сильная боль в груди, состояние ухудшалось с каждым часом. К постояльцу вызвали врача. Однако лёгочную форму чумы, как уже говорилось, не так просто распознать без специальных бактериологических исследований. Прибывший на вызов врач поставил самый логичный диагноз из всех, какие только могли быть при подобных симптомах, — "крупозное воспаление лёгких". Больного отправили в Ново-Екатерининскую больницу на Страстном бульваре.

Прибывшего пациента осмотрел врач Симон Горелик, человек с весьма интересной судьбой. Сын богатого купца-лесопромышленника, который сочувствовал революции и щедро одаривал подпольщиков средствами. Все дети Горелика-старшего, включая Симона, получили образование в престижных европейских университетах. Симон учился медицине во Франции и Швейцарии. Земляком и мужем его родной сестры был старый большевик Григорий Шкловский, в дореволюционные годы входивший в число самых близких Ленину людей.

Горелик был опытным доктором, но пациент его немало озадачил. С одной стороны, симптомы больного действительно напоминали крупозное воспаление лёгких. С другой — в наличии не было одного из важных признаков болезни.

Крупозная пневмония и лёгочная чума обладают схожими симптомами. И в том и в другом случае заболевание характеризуется стремительным началом и таким же стремительным прогрессированием. У больного резко повышается температура, появляются боли в груди, одышка и кашель, сопровождаемый характерной мокротой. Отличие заключается в том, что у больного чумой выраженных изменений в лёгких практически не происходит, тогда как при крупозном воспалении они являются характерным признаком. И у больного Берлина отсутствовал именно этот последний характерный симптом.

Тогда Горелик догадался сделать то, что не пришло в голову первому врачу, — выяснить конкретную специфику деятельности пациента. Берлин, периодически впадавший в забытьё, успел сообщить, что работает в закрытом институте над вакциной от чумы. Пазл сложился, и, ставя пациенту диагноз, Горелик одновременно подписывал смертный приговор самому себе. Осматривая пациента и прослушивая его лёгкие, он просто не мог не заразиться.

Стоит отдать должное мужеству врача. Он не запаниковал, а сразу же отдал ряд грамотных распоряжений. Прежде всего — изолировать его вместе с больным в помещении, куда не будет доступа посторонним. Проследить, чтобы никто не покидал больницу, и сообщить о диагнозе в Наркомздрав.

Ситуация по всем параметрам была из ряда вон выходящей. В нескольких метрах от Кремля несколько дней находился человек с чрезвычайно заразной болезнью. Лёгочная чума передаётся воздушно-капельным путём при простом общении. При этом болезнь отличается 100-процентной смертностью (стрептомицин, который эффективно лечит чуму, был открыт только в 1943 году) и крайне быстрым течением — больной умирает за один-три дня.

Всем оказавшимся в больнице тут же было приказано оставаться на местах и не покидать её стен. Вскоре она была оцеплена внутренними войсками, посты расставили возле всех входов и выходов. Аналогичные меры были приняты и в гостинице "Националь". Начались поиски всех, с кем за несколько дней мог контактировать больной. На всякий случай на карантин отправили всю бригаду поезда, которым Берлин ехал из Саратова в Москву, а также всех его попутчиков, кого удалось разыскать, и врача, который первым осматривал больного в гостинице.

Поскольку перед ухудшением самочувствия Берлин выступал перед коллегией Наркомздрава, под угрозой заражения страшной болезнью оказалось всё медицинское руководство Советского Союза: сам нарком Георгий Митерёв (всего три месяца назад возглавивший ведомство), руководители отделов и так далее. Все они также были отправлены на карантин, единственным из руководителей наркомата, оставшимся на свободе, оказался заместитель Митерёва, пропустивший заседание.

Берлин скончался в тот период, когда противочумные мероприятия только начинали разворачиваться. Чтобы исключить вероятность ошибки, необходимо было провести вскрытие. Ответственную миссию возложили на одного из самых авторитетных патологоанатомов Советского Союза — Якова Рапопорта. Одетый в костюм химзащиты патологоанатом проводил вскрытие прямо в комнате, где умер больной. Бактериологические исследования подтвердили, что больной умер от чумы. Рапопорт вспоминал, что слухи среди врачей распространились очень быстро, и в первое время после смерти Берлина по Москве прокатилась волна панических настроений среди медиков. Едва он вернулся после вскрытия тела Берлина, как его опять отправили на вскрытие в другую больницу. Там врач, увидевший у скончавшегося пациента сыпь на теле, перепугался и поднял панику, будучи уверенным, что тот тоже умер от чумы. Однако второй случай не подтвердился, и вскоре волна паники пошла на спад.

Жертвами последней вспышки чумы в Москве стали три человека. Вслед за Берлиным умер Горелик, который поставил страшный диагноз и своему пациенту, и самому себе. Третьим скончался тот самый парикмахер, который брил Берлина после приезда в столицу. Через несколько дней, по истечении характерного для чумы инкубационного периода, карантин сняли, все "подозреваемые" вернулись к привычному образу жизни.

Благодаря счастливому стечению обстоятельств, дотошности Горелика и быстро принятым противоэпидемическим мерам последняя вспышка чумы в Москве была пресечена в зародыше.

А по ночам, глядя на малиновый солнечный круг на переборке (низкое солнце светило в иллюминатор), на раскачивающуюся на вешалке одежду, я вспоминал картины Тыко Вылки, которые видел в Архангельске, и старался представить себе Новую Землю. Мне почему‑то воображалась тишина, прозрачные ручьи, водопады, лед, тундровые озера, дымок от костра, летящие вверху, освещенные ночным солнцем гуси… И старые каменистые могилы с истлевшими, повалившимися крестами, развалившиеся избушки — слабые следы жизни полярных исследователей на этом диком острове.

Как же жил там долгие годы неведомый мне Тыко Вылка, как находил он поэзию на этой бедной земле, в этом поистине ужасающем вертепе ледяной стужи и мрака?

Первый лед нам встретился при подходе к семьдесят первой параллели. Он появился на северо–востоке и дал знать о себе сначала странной окраской неба, а потом едва уловимой белой полоской на горизонте. Через полдня на нас уже надвигались и окружали со всех сторон первые льдины. Они были небольшие сперва и походили издали на стаю лебедей. Подводная часть льдин, когда мы проходили близко, просвечивала сквозь воду необычайной голубизны. А какие фигуры можно было увидеть над водой! Одни льдины были похожи на гриб атомного взрыва, каким его изображают на плакатах, другие — на притаившегося белого медведя, третьи были как застывшие кучевые облака. Качка совершенно прекратилась, и вода в разводьях стала как стекло. На дальних льдинах спали между торосами морские зайцы. То и дело по сторонам высовывались нерпы, глядели на нас во все глаза, а когда, наглядевшись, ныряли — медленные круги расходились по воде.

То ли еще будет на Новой Земле, думал я, какая там рыба в реках, сколько дичи, может быть, увидим диких северных оленей или белых медведей…

Нам открылись черные скалы в прожилках ледников, с робкими зелеными пятнами травы на южных склонах. Когда заглушили мотор, настала такая тишина, лед был так первозданно бел, а скалы вдали так зловещи и безжизненны, что я как бы провалился на минуту в доисторические времена и мне показалось, что жизнь на земле еще не начиналась. Двое суток простояли мы в ожидании — не начнется ли подвижка льда, не погонит ли его от берега… Потом как‑то сразу подступил туман, и это было тем более дико, что небо по–прежнему сияло голубизной, берег скрылся, мы повернули и пошли в Карское море.

В безбрежном океане воды, неба и льдов маленькая наша шхуна была единственным организованным, созданным людьми существом среди доисторического мира. Никогда не забуду, как меня отвезли на охоту на дальнюю льдину и уехали, и все смолкло, и я остался один. Такое вдруг беззащитное одиночество полоснуло меня по сердцу, что я даже в азарте охоты нет–нет да оглядывался, чтобы увидеть крошечную точку шхуны на горизонте, как бы висящую в воздухе.

Но однажды на одном из тундровых холмов, среди пятен снега, появились два чума, и по вечерам, в тихую погоду, в бинокль хорошо было видно, как струятся над ними дымки. Несколько дней мы собирались к ненцам в гости, наконец, собрались, спустили катер и поехали.

Лохматые собаки яростно встретили нас и, побрехав, с удовольствием помахивая хвостами, побежали впереди, как бы показывая нам дорогу. Несколько больных оленей лежали возле чумов. Там и сям разбросаны были нарты, какие‑то тюки, рваная оленья упряжь, и вялилась на кольях рыба. Кое‑как залатанные ветхие чумы испускали дым изо всех своих щелей. При виде нас поднялись с нарт два ненца, до сих пор сидевшие неподвижно, подошли поздороваться, попросили закурить. Долго разглядывали нас красными щелками глаз. Потом один из них, откашлявшись, спросил с надеждой:

— Шпирту? Зачем тебе шпирт, нету у нас шпирта! — быстро, с неудовольствием сказал ему наш стармех Илья Николаевич.

— А–а… — протянул ненец и пошел к нартам.

Я попробовал заглянуть в дымное чрево одного из чумов. Там, спасаясь от комаров, молча сидели ненецкие женки. Лиц их я разглядеть не смог.

Я отошел немного и присел на теплый мох. Комары облаком висели надо мной. Нестерпимое летнее солнце заливало тундру светом. На дальних холмах то расширялось, то сжималось бурое пятно — там паслись олени. Блестели озера. С океана едва слышно потягивало ледяным ветерком. Тишина, покой… На сотни километров ни в ту, ни в другую сторону не было ни становища, ни какого‑нибудь поселения. Разве вот такие чумы да редкие фактории…

И опять мне пришел на ум Тыко Вылка и его жизнь, его юность, его дела — не здесь, а севернее, на Новой Земле, шестьдесят лет назад!

Тыко Вылка родился в 1886 году, значит, в 1907 году, когда В. Русанов впервые приехал на Новую Землю, Вылке исполнился двадцать один год.

Тыко Вылка родился и прожил часть своей жизни в мире, который был создан Творцом изначально. В мире, который был идеален в своей первозданности.

Это было задолго до появления в тех местах отца Гавриила. Очень-очень задолго до того. Отец Гавриил в ту пору еще даже не родился.

И как-то раз Тыко Вылка захотел нарисовать этот мир, в котором жил. И ему это удалось. Тыко Вылка нарисовал рай.

Тыко Вылка нарисовал женщину в красном платке, стоящую к нам спиной на фоне очень холодного моря.

Тыко Вылка нарисовал рыбака в лодке, который тащил из воды невод.

Тыко Вылка нарисовал человека, свежующего тюленью тушу на улице в становище Лагерное, есть такой населенный пункт на Новой Земле.

А еще Тыко Вылка нарисовал семушный забор, на острове такие часто ставили.

Он нарисовал айсберги, которые были привычными гостями в его краях, и забавную белую медведицу с двумя медвежатами на пристани, и северное сияние, а еще свою семью возле своего дома.

Тыко Вылка был художником.

Рисовать Тыко Вылка начал с раннего возраста, первые картинки он рисовал костью нельмы на ошметках тюленьих шкур, очень красиво получалось.

Когда родился Тыко Вылка , люди с материка не жили на острове, они появлялись пару раз в год, приплывали на железных кораблях, а после стали прилетать на самолетах и вертолетах.

Тыко Вылка был зачарован биноклем, он разглядывал в него кита и не мог насмотреться на однажды уже виденный хвост и громадную голову. Он не мог поверить, что это возможно — увидеть кита так близко с берега. А стоящий рядом полярник, который и дал ему бинокль, рассмеялся и погладил мальчика по голове.

Когда отец Гавриил через много-много лет увидит этот холст, он сам удивится тому, что дышать ему сразу станет легче. Но до того момента произойдет много разных событий. Когда все началось, отец Гавриил еще даже не родился.

Тыко Вылка рос и продолжал рисовать, а людей с материка становилось на острове все больше. Это были сильные и смелые люди. Однажды они спасли всю семью Тыко Вылки . Случилось это в год большого голода. Такое случалось на острове нечасто, последний раз большой голод был очень давно, так давно, что даже дед Тыко Вылки знал о нем из рассказов своего отца, одного из немногих выживших. В этот раз все было, как в рассказе предка. Ушла вся еда — и рыба, и тюлени (люди с материка называли это аномальной миграцией). Люди съели своих собак, а оленей они съели до того. И начали умирать. Они бы и умерли, если бы не люди с материка, те вызвали помощь с большой земли, и помощь пришла.

Тыко Вылка не помнил, как к берегу подошло большое судно, и с него сгрузили ящики с едой, которую стали раздавать голодающим. К тому моменту мальчик был уже без сознания. Тыко Вылка выжил в тот год и продолжил рисовать.

Тыко Вылка нарисовал белую медведицу с детенышами, у него она получилась добродушной и вовсе не опасной. На самом деле Тыко Вылка очень боялся белых медведей, один белый медведь однажды его чуть не поймал, но Тыко Вылке удалось убежать. Он убегал так, как его и всех детей учили убегать от белых медведей: надо бежать изо всех сил, во весь дух, и обязательно бросить в сторону шапку, чтобы отвлечь медведя, а потом бросить в другую сторону рукавицы, чтобы отвлечь зверя еще раз, тогда есть шанс спастись. Тыко Вылка так и сделал, и ему удалось добежать до становища, а там медведя отпугнули взрослые выстрелами из ружей, и медведь ушел. Наверно, был не очень голоден, а может, просто хотел поиграть и вовсе не собирался есть Тыко Вылку .

Когда отец Гавриил переехал на остров, его тоже научили этому способу убегать от белых медведей: бросить в одну сторону шапку и бежать, а потом бросить в другую сторону рукавицы и продолжать бежать что есть духу.

— Тогда можно спастись, батюшка, — объяснил ему полковник, командир воинской части, в которой служил свою службу отец Гавриил. — Разумеется, без оружия здесь лучше не ходить, — добавил он.

Это было время достатка и покоя. У Тыко Вылки было шестеро детей.

И вскоре Тыко Вылка получил письмо. В том письме было сказано, что принято решение перевезти всех людей с острова на материк, для их же пользы и безопасности, и Тыко Вылке было поручено провести разъяснительную работу. Конечно, Тыко Вылка объяснил людям, как это будет хорошо для них — переехать, и люди очень обрадовались, потому что они ему верили, а жизнь на острове оставалась очень суровой и опасной.

К острову подошли корабли, и на них погрузили все, что было у людей Тыко Вылки : чумы, собак, оленей, лодки и инструменты, ничего не забыли, всему нашлось место на этих кораблях. И народ Тыко Вылки перебрался на материк, туда, где не так холодно, где климат больше подходит для человека, и нет нужды убегать от белых медведей.

Стали они жить возле больших городов, а некоторые поселились и в самих городах. Тыко Вылка получил квартиру в большом кирпичном доме на третьем этаже, и там для него установили тот же телефон, чтобы он мог звонить и говорить, что еще нужно для переселенцев.

Много удивительных и полезных вещей было у людей с материка, и они охотно объясняли, как ими пользоваться, и делились ими. И была у них одна удивительная вещь, которую нельзя было никому показывать и которой нельзя было ни с кем делиться. Этой вещью была громадная бомба, ее привезли на остров, когда людей на нем уже не осталось. Остров был нужен для испытания этой бомбы, самой большой в мире, местных потому и попросили пожить на материке.

Бомбу привезли на корабле, установили на специальной площадке и взорвали. Взрыв был такой силы, что взрывная волна обогнула земной шар три раза, это зафиксировали специальные приборы. Как будто волшебный кит ударил хвостом по планете. А в квартире Тыко Вылки и во всем городе, куда он переехал, неожиданно задрожали оконные стекла, но Тыко Вылка не знал, в чем причина, он вообще-то так и не привык к городской жизни.

Это было в тот год, когда родился отец Гавриил, он родился в тот момент, когда испытание это состоялось.

Отец Гавриил приехал на остров через 47 лет после того взрыва, за эти годы на острове было проведено много испытаний, бомбы взрывали на поверхности острова, под землей, в специальных шахтах и в прибрежных водах. У каждого взрыва своя специфика, свой характер, своя разрушительная сила, и людям надо было это все досконально изучить. Этим занимались военные, только они и жили на острове, на построенной для них военной базе. Некоторые офицеры привезли на остров свои семьи, жен и детей. И однажды кто-то из больших начальников в Москве решил, что было бы хорошо, если в маленьком военном поселении на дальнем севере был бы храм. Идея пришлась по душе и другим начальникам, и было принято решение открыть на Новой Земле православный храм. Это был самый северный приход в мире, ни у кого не было храма так далеко на севере. И вскоре на остров в разобранном виде прислали церковь и всю необходимую утварь, а церковное начальство назначило священника, им и был отец Гавриил. И стал отец Гавриил служить, и прослужил он на острове три года.

Утром того дня отец Гавриил так и сказал командиру части, полковнику Николаеву:

— Три года уже прошло, как я принял храм.

— Да, быстро время летит, — ответил полковник.

Они находились в диспетчерском отсеке аэродрома и ожидали прибытия самолета, самолет должен был прилететь еще вчера, но погода не позволила принять борт. И вот сегодня утром диспетчер объявил, что в снежной буре, которая бушевала уже несколько суток, наметилось окно и получено разрешение на посадку.

Отец Гавриил очень хорошо помнил свой первый день на Новой Земле: как и всякому новоприбывшему, ему полагалось пройти инструктаж.

— Один звуковой сигнал — опасность, передвижение поодиночке запрещено. Два звуковых сигнала — движение разрешено только на тяжелом транспорте. Три звуковых сигнала — не покидать жилой сектор без специального разрешения.

— А я услышу сигнал? — спросил тогда отец Гавриил.

— Ну разумеется, — улыбнулся полковник.

Сигнал трудно было не услышать, это был ревун с пограничного катера, временами отцу Гавриилу казалось, что он был основным звуком, который он слышал за эти три года, и все равно не мог к нему привыкнуть. Еще он не мог привыкнуть к климату, точнее к очень низкому содержанию кислорода в воздухе, дышать ему было трудно.

— Для меня великая честь, батюшка, что самый северный приход в мире находится на территории вверенного мне воинского подразделения, — сказал полковник, когда отец Гавриил прибыл на остров.

Полковник был симпатичен отцу Гавриилу, он был похож на русского богатыря, какими их изображают в школьных учебниках, и временами его тексты соответствовали этому образу.

К своим обязанностям он относился чрезвычайно добросовестно. На встречу самолета отец Гавриил пришел по его просьбе. Пару дней назад у них состоялся разговор.

— В рамках планируемого мероприятия решено провести выставку художника из местных. Поскольку клуб в вашей епархии, вы уж помогите с организацией. Человек заслуженный, народный деятель культуры.

— Он прибудет? — спросил отец Гавриил.

— Нет, он умер уже давно, одно слово — классик.

— Не смогу, рад бы, да не смогу, весь личный состав задействован, комиссию ждем, вы уж как-нибудь сами, батюшка.

— У рядовых это случается, — с досадой объяснял ему полковник Николаев.

Лица и тела людей, живущих на острове, были невероятно рельефны. Через полгода пребывания на острове внешность человека изменялась, он становился каким-то другим.

— Мы в здешних местах меняемся, батюшка, — однажды признался полковник. — Человек тут жить не должен.

Было получено разрешение на посадку, самолет приземлился, и из него стали выходить члены правительственной комиссии и гости, среди них были и штатские. Все шло по плану, полковник отрапортовал старшему, представился, и вновь прибывшие направились к служебному отсеку базы.

А из самолета начали выгружать ящики, в которые были упакованы картины, и с ними появилась девушка лет двадцати по имени Нюцхе , она была ответственная за выставку от художественного музея.

Нюцхе была продвинутая девчонка, почти панк. Ей казалось, что ее одежда точно отражает ее национальную принадлежность — Нюцхе была этнографом и была поглощена изучением истории своего народа, предки которого в незапамятные времена перебрались в здешние места из Полинезии. Именно об этом она писала свою дипломную работу по антропологии. Нюцхе очень ждала этой поездки, и когда появилась возможность принять участие в мероприятии, не преминула ею воспользоваться.

Солдаты перенесли ящики, в количестве десяти штук, в примыкающий к храму армейский клуб, и отец Гавриил с Нюцхе принялись устраивать выставку Тыко Вылки .

Конечно, вначале отец Гавриил, как и подобает радушному хозяину, напоил Нюцхе чаем и показал красный уголок воинской части, где был установлен макет бомбы и висело множество фотографий, которые Нюцхе внимательно рассмотрела. Отец Гавриил счел также необходимым объяснить этой милой девушке, что объект, где они находятся, очень важен для обороноспособности их родины, но Нюцхе это и сама знала, Нюцхе много чего знала об этом острове, больше чем отец Гавриил.

Знакомое уже ощущение, предшествующее потере сознания, накатило, как это всегда с ним бывало, неожиданно. Отец Гавриил успел хорошо изучить эту симптоматику: у него потемнело в глазах, и он стал задыхаться. Первый раз это случилось с ним здесь, на острове, в самый неподходящий для священнослужителя момент.

Отец Гавриил чуть было не утопил годовалую девочку Настеньку, дочку лейтенанта Егорова, во время обряда крещения. Он потерял сознание, когда погрузил маленькое тельце в купель. К счастью, стоящая рядом мама девочки, жена лейтенанта, подхватила ребенка.

— Плохо вам, батюшка, — сказала она, — это поначалу у всех так, здесь кислорода мало, со временем привыкнете.

Но отец Гавриил за три года так и не смог привыкнуть, и врач, к которому он обратился, не мог ему ничем помочь. Вот и сегодня приступ случился крайне не вовремя.

— Вам плохо? — встревоженно спросила Нюцхе .

— Сейчас пройдет, — успокоил ее отец Гавриил, — это из-за недостатка кислорода. Надо нам приниматься за работу, — он указал на ящики.

— Сидите, я сама справлюсь, — сказала Нюцхе и принялась вскрывать крышку первого ящика.

И тогда отец Гавриил впервые в жизни увидел картины Тыко Вылки . Нюцхе открывала ящики, один за одним доставала холсты и расставляла их вдоль стены.

— Как красиво, — сказал отец Гавриил. — Это все наш остров?

— Конечно, это наш остров, — удивилась Нюцхе , — кроме него Тыко Вылка ничего не рисовал.

— Никогда не думал, что здесь так… — он задумался, пытаясь подобрать нужное слово.

— А давно вы здесь?

— Ну еще поживете — оцените, — успокоила его Нюцхе .

Отец Гавриил ничего не ответил, он продолжал рассматривать картины, и ему вдруг сделалось очень хорошо и спокойно, так, как никогда не было за все время пребывания на этой земле.

Солдаты, прапорщики и офицеры под руководством полковника Николаева показали свою выучку и военную подготовку, они торжественно промаршировали по плацу, и все немногочисленное население острова собралось посмотреть на этот парад. А потом военнослужащие продемонстрировали комиссии, как быстро они умеют готовить к пуску ракетную установку, но эту часть мероприятия гражданским на показали — из соображений секретности, эта часть мероприятия была организована специально для прибывших генералов, они в этом разбираются. Генералы похвалили полковника Николаева, и он очень обрадовался и даже немножко смутился.

А потом наступило время культурной программы, и она тоже прошла на должном уровне. Фольклорный ансамбль областного дома культуры исполнил ритуальный танец, и Нюцхе тоже танцевала, ведь Нюцхе была специалистом по национальным танцам северных народов. Она била в бубен, задавая ритм пяти танцорам, которые языком танца доходчиво изображали сценки из жизни людей, еще не успевших приобщиться к цивилизации.

А в завершение юбилейных торже ств вс е собрались в клубе, где отец Гавриил и Нюцхе развесили картины. И один из генералов сказал прочувствованную речь о том, сколько еще бомб можно будет взорвать на этом замечательном острове и как это важно для науки и обороноспособности страны, и все присутствующие дружно зааплодировали. А потом выступила Нюцхе и вкратце рассказала о том, каким замечательным художником был Тыко Вылка , и ей тоже зааплодировали. А потом все стали смотреть картины. А после был торжественный ужин, которым и завершилось мероприятие. Юбилейные торжества, посвященные 50-летию первого испытания ядерного оружия на Новой Земле, прошли на высшем уровне.

На следующее утро отец Гавриил и Нюцхе пили чай в красном уголке. Еще оставалось время до отлета.

Однажды, за много лет до испытания бомбы, красный телефон зазвонил, и Тыко Вылка взял трубку. Поздравляем вас, дорогой Тыко Вылка , сказал голос в трубке, у вас состоится большая выставка в Кремле, поедете в Москву, можете там остаться на постоянное жительство и быть московским художником.

— У меня вчера брата медведь убил, — сказал Тыко Вылка , — вдова осталась и шестеро детей. Я не полечу.

И Тыко Вылка остался на Новой Земле.

— Тыко Вылка женился на его вдове и стал отцом для его детей, у нас такой обычай, поэтому у меня на одного прадедушку больше, — засмеялась Нюцхе .

— Я и не знал, что вы потомок классика, — улыбнулся отец Гавриил. — А как он погиб?

— Его медведь загрыз, — ответила Нюцхе .

Картины были упакованы в ящики. Выставке предстояло вернуться обратно в музей. Солдатики под руководством старшины понесли ящики к самолету.

— Это была моя идея — хоть на день привезти их на его родину, — сказала Нюцхе . — Ну, мне пора.

Самолет пошел на посадку, в иллюминаторе стала видна земля.

— Конечно, наше племя новоземельных ненцев было другим, чем те из нашего народа, кто жил на материке, — подумала Нюцхе сквозь дремоту. — Мы были разведчиками, первопроходцами, пионерами этих неведомых человечеству земель, края света. Мы и наши сородичи, которые дошли до Гренландии с другой стороны Земли.

Земля приближалась, и вот уже стали видны дорога, домики и деревья. А маленькая девочка, Настенька, которая родилась на Новой Земле и никогда не выезжала на материк, та, которую отец Гавриил чуть не утопил в купели, посмотрела в иллюминатор и вдруг закричала:

— Мама, мама! Смотри, здесь есть ровные деревья! — Настенька никогда не видела таких деревьев, потому что там, где она выросла, прямых деревьев не бывает, все деревья на Новой Земле скрюченные, не выше человека.