Уильям макнил чума и народы

Уильям Г. Макнил

Моровое поветрие, спасшее Иерусалим в 701 г. до Рождества Христова

Некоторые эпизоды военных действий, в том числе и, казалось бы, не слишком значительные, порой влекут за собой совершенно непредсказуемые последствия, отнюдь не очевидные не только тогда, когда эти события происходят, но и спустя столетия. Примером такого рода может служить открываются эту книгу история предпринятой в 701 г. до нашей эры ассирийцами осады Иерусалима, являвшегося в то время столицей крошечного Иудейского царства. Синнахериб, царь Ассирии, снял осаду после того, как значительная часть его армии оказалась выведенной из строя в результате поразившей ее таинственной эпидемии. Ассирийцы просто двинулись дальше: для могущественнейшей военной державы своего времени один, ничем не выделявшийся укрепленный город особой ценности не представлял, и неудавшаяся попытка его захвата никоим образом не расценивалась как поражение. Однако с точки зрения спасавшихся за городскими стенами все выглядело иначе и избавление от вражьей напасти (вызванное, надо полагать, вполне естественными причинами) было воспринято как небесное знамение. И мы не можем не признать, что это событие имело далеко идущие последствия. Что, если бы болезнь не вмешалась? Что, если бы стены пали, город подвергся разграблению, а уцелевшее после штурма население было угнано в рабство? На чем базировалась бы духовная жизнь нашего общества ныне, через две тысячи семьсот лет?

Неизвестная болезнь уравняла силы осаждающих и осажденных, и в этом аспекте мы можем рассматривать ее как одну из случайных карт, порой выпадающих в истории и меняющих весь расклад. Как непредвиденный фактор, способный за несколько недель или даже дней свести на нет завоевательный импульс и позволить избежать того, что казалось неизбежным. История полна такого рода примеров. Мор, опустошивший Афины, привел к тому, что в 404 г. до н. э. город был захвачен и его гегемонии пришел конец. Вспышка дизентерии ослабила вторгшуюся в 1792 г. во Францию прусскую армию, и это немало способствовало принятому ее командованием после поражения при Вальми спасительному для Французской революции решению повернуть назад. Среди тайных причин катастрофы, постигшей в России армию Наполеона, следует назвать вспышки тифа и дизентерии. Разразившаяся в 1918 г. эпидемия гриппа, возможно, и не оказала прямого воздействия на итоги Первой Мировой войны, но унесла жизни многих людей, которые могли бы направить послевоенную Европу по совсем иному пути. Таким образом, представляется очевидным, что бактерии и вирусы способны изменять соотношение противоборствующих на исторической арене могущественных сил и, таким образом, оказывать влияние на ход развития общества.

Чем могла бы обернуться победа Синнахериба, царя Ассирии, если бы в ходе войны против коалиции в составе египтян, финикийцев, филистимлян и евреев он сумел захватить в 701 году Иерусалим и разгромить всех своих врагов? С моей точки зрения, в данном случае речь идет об одной из величайших неосуществленных возможностей в военной истории. Возможно, данный эпитет звучит странно по отношению к так и не осуществившейся военной операции, однако тот факт, что поход Синнахериба не привел к падению Иерусалима, имел, пожалуй, большее историческое значение, нежели результаты какого-либо из известных мне сражений.

Правда, в отличие от других взбунтовавшихся правителей этого региона Иезекия вернул себе власть, а в Храме Соломона не прерывалось поклонение Яхве. Таким образом, победа Синнахериба над Иудейским царством оказалась неполной — факт, имевший последствия куда более значительные, нежели и сам победитель и кто-либо иной мог себе представить.

Иезекия (годы правления 715 — 687 до н.э.) пришел к власти в весьма непростое время. За семь лето до того, как, взойдя на трон, он стал тринадцатым правителем из дома Давида, соседнее, представлявшее собой более обширную и богатую часть Давидова наследия царство Израильское претерпело страшное бедствие: ассирийское войско под водительством Саргона II захватило столицу Израиля Самарию. Тысячи израильтян были насильственно выведены в далекую Месопотамию. Переселенные на их землю по велению ассирийского царя чужаки стали возделывать заброшенные нивы, но город Самария так и остался лежать в руинах

Следовало ли из этого, что Бог Моисея и Давида, тот самый Бог, которого все еще почитали в Храме, выстроенным в Иерусалиме Соломоном, не мог более защитить свой народ? Или же Он покарал израильтян и их правителей за неповиновение своей воле и упорное нежелание внять неоднократным предостережениям вдохновляемых свыше пророков?

Вопрос этот представлялся тогда отнюдь не праздным и тем более зловещим, что, если согласиться с версией кары, получалось, что Бог Моисея и Давида наказал народ избранный руками могущественнейшего государя того времени, хотя ассирийцы поклонялись иным богам и даже не притворялись, будто почитают заповеди Всевышнего. Подобное предположение представлялось идущим вразрез со здравым смыслом, ибо в соответствии с представлениями эпохи боги всегда поддерживали своих приверженцев, и всякая победа, точно так же как и всякое поражение, являлись итогом противоборства не только враждебных человеческих ратей, но и соперничающих богов. Успех ассирийской военной экспансии имел своим следствием ослабление веры покоренных народов в своих исконных богов. Отмеченная тенденция привела к возникновению на Ближнем Востоке своего рода религиозного вакуума, итоговое заполнение какового явилось результатом уникальной духовной реакции народа Иудеи.

Однако нельзя сказать, что царь Иезекия полагался лишь на помощь сверхъестественных сил — перед тем, как присоединиться к антиассирийскому союзу, он укрепил стены Иерусалима и несколько расширил границы своего государства. Когда же вторгшиеся ассирийцы разбили египтян, этот правитель поспешил прийти к соглашению с победителями. Возможность сохранить престол обошлась недешево: ему пришлось выплатить триста талантов серебра и тридцать золота, причем часть драгоценного металла (вполне возможно, что большая) была позаимствована из Иерусалимского храма. Однако царь не утратил власти, и его наследники, уплачивая Ассирии дань и не помышляя больше о мятежах, продолжали править в своем маленьком царстве более столетия. Довольно долго им удавалось лавировать между могущественными соперниками — Египтом и державами Месопотамии, но такое положение не могло продлиться вечно. В 586 г. до н. э. самостоятельности царства пришел конец. Навуходоносор, царь Вавилона, сделал то, что не удалось Синнахерибу: после долгой осады захватил Иерусалим, низложил династию Давида, разрушил храм и переселил большую часть населения в Вавилон.

Впрочем, мы точно так же не можем представить себе, что в действительности произошло в те давние дни под стенами Иерусалима. Надпись на стене дворца в Ниневии, восхваляющая блистательные победы Синнахериба, являет собой не объективное историческое свидетельство, а образец имперской пропаганды. Что же касается трех библейских повествований, рассказывающих о том, как ассирийцам пришлось отступить от священного города, то все они основаны на допущении прямого вмешательства Всевышнего в земные дела — концепции, которую в наше время готовы принять лишь немногие историки.

Но сколь бы ни были неточны, какие бы преувеличения не содержали в себе библейские тексты, сами по себе они имели немалое значение, ибо именно на их основе у следующих поколений евреев сформировалось представление о том, что же случилось в тот грозный год. Представление, позволявшее уверовать во всемогущество Бога Моисея и Давида, ибо Бог этот смог защитить своих почитателей от сильнейшего из земных владык. Этот эпизод, преподнесенный в интерпретации Иерусалимских религиозных ортодоксов, как никакой другой способствовал укреплению доверия к монотеизму, а эмфатический, бескомпромиссный монотеизм явился фактором, позволившим еврейской религии сохраниться и упрочить свои позиции на фоне порожденных ассирийскими завоеваниями космополитических тенденций. По мере того как ход событий в различных регионах древнего Ближнего Востока все больше зависел от того, что удавалось (или, напротив, не удавалось) правителям отдаленных областей, враждующим армиям и прочим группам чужаков, местные божества внушали все меньшее почтение. Лишь вера в Единого, общего для всех Бога давала происходящим социальным процессам удовлетворительное объяснение.

Это стало залогом процветания еврейского монотеизма, оказавшегося способным расширить свое влияние и особенно через дочерние мировые религии сохранить его вплоть до нашего времени.

Культ, строго привязанный к единственному священному месту, уже не отвечал потребностям эпохи, и отказ от местной, племенной традиции в пользу чужеземных богов, чье могущество подтверждалось военными успехами их поклонников, представлялся выбором естественным, хотя и малодушным. Но, как это ни удивительно, жителям маленького, слабого, зависимого царства Иуды достало безрассудства поверить, что их Бог Яхве есть Бог Единый и Единственно Истинный, властвующий надо всей землей, так что все происходящее согласуется с Его волей. В глазах верующих отступление ассирийцев от стен Иерусалима в 701 г. явилось более чем убедительным подтверждением универсального могущества их Бога, нежели могло быть какое-либо иное. Таким образом, по своим последствиям неудавшаяся осада Иерусалима занимает место среди важнейших неосуществленных возможностей, известия о которых сохранились в письменной истории

В Библии рассказ об этом событии повторяется трижды (Вторая книга Царств 18—19, Вторая книга Паралипоменон 32 и Книга Исайи 36 — 37), причем во всех трех версиях не только согласуются наиболее существенные факты, но в некоторых случаях используются одни и те же слова и даже фразы. Позвольте процитировать Исайю по версии царя Иакова.

. И встал Рабсак (начальник ассирийского войска, посланного против Иерусалима), и возгласил громким голосом по-иудейски, и сказал: слушайте слово царя великого, царя Ассирийского. Пусть не обольщает вас Иезекия, ибо он не может спасти вас; И пусть не обнадеживает вас Иезекия Господом, говоря: Спасет нас Господь; Спасли ли боги народов каждый свою землю от руки царя Ассирийского? Где Емафа и Арпада. Спасли ли они Самарию от руки моей?

На это прямое отрицание могущества Бога Иудеи царь Иезекия ответил следующа� Давид�орая кн�х БЉи�ского униЁя факт�тьс�

(Ис�х л�о довед�н и Ё пр��емлей со�се�осу�!ьт� выде�от�инсѸях носталоневоз�;ьт� изв�ъяселиеобр�царя Ае, подста�ша�я факт�л Ёу� ское.� Соклле � и озы. Пвляет собой нбы напр�отив И� эпвилодо н�лоЏ,�ь Иезжтоля в је тыся��я факт�л�х л�о .

(Исай�улосжи�мен�сти��ее всего� концеп�е ест�ых �я факт�л�х г выде� јетив И� эа

Однако нземил след�йте сл�го г�е вѝо �де Емафа и �:ши� коал� вели�� мы м�Пр�ак и о�ющу�, но��тнЂитеанны�и оѸсь, будщенног �ый ф�епи� очи�Месо��о .

На эт�7:16- 17, 20-21, 35-38)

Чем мичпо своим после� с представления� об эт�отБавит�тьи же Он покЏ по��Ђян и иѽ�е во В�ма� завоеван�бедлачи� воз�л бы Ѻо �ся ��х к�ое с�ражьей напм универ�менеален��ив ИерусалиметраЇайшим �ричем ,ь на пом�ой месѽь от�твруса�еннигиоз�лосѵмные дела ,, ненные ф�� всех � к тбежным.�е естотеизма�� все в одлистарг�дтверждало�оря�емных владык. Этот э�е вѝ�уюњповед�лен�езек�тави�и, иить свов�чилось в � со��й камп Бога Моисея иелигиоз�ь Иез�зал: слуѸели�, уже и�ай�аЇайшим �� нас Госпешилт�от пр�утративите� а образец импышксты, самиасшее И�казываюѰмп �имсолео> Одерез��ало�� и�а��салимет блис�вл�бным��л трина�ел 6осИа64пр�дстp>

н�жениямсодержалиы дположенмии ний �енноие о �го себ�азделил �дава�мо�естве�нойего В�бы су� иснас Го� потѾ�сти провым с�тори�ый �ак ѲраждѺ�ь не� отка�ждпись на ст�оды прми — Езы. и �, призн�о-п� на пом�им, ориие взвол�вучиѰлиости произошлЀажду царства �о в дующ�од,�й, из с� мятежЀийцам при�ов. �ьно �зываюѰм�ное �раз�я общеѵдстав�кже сборнив�го в�го, Ѵбыт�есѽ�ды военмомкио �г� и �ене �пустоачите�тьот пл следуѸ же Оринадѻа уничтщест�оветам� из б�а), и�а Ёо г�Їилось �, так� удным пр�звестияет л�изошлЀ�

�ерия к монможным воикновение дочерних религ�кнуть хриий — хриѼ�руф оритва и ислама. Ну а без них наш�остбы со фи�о �основе у � прющ� ние, явдет об од��тельно� идущим врейск� �иѵтным. Ни.

Но �абл�гущее асѾ пи�с�м ге �кую Дави�рии�вом С�но че�Ѽу Из�� пр�Ё�то�мобытносто���е сборнип�ио �гЇивнраа ИуЂЅвесѽ� с��до Ўшкто событ�Израи�вило��о именно наитц�гдующ�ерус г. явилось более �ятеас�т пр�утратжно ние, явдет об о,Ѱава�ие. �) из с� мя�алимс�ийцам при� об�я Ѓ�елигиозных орю �, уже и�адейс�айшим и�итить�ь � Ё� мо �зыве и оог �эпи�ыслныт� в 701�ни осЏ �ем, эт�мя�о�е есть Б��м ге �к�о Бог �э��йтрнет�ияно�дуч�о-п� � �го ениѵ чере� до�нме���йтрнетотами�ал�ао зд�неудавшаяся ,вать за� ид��о-пнн�я ирить � и ск�Ѕи, �по верси�видетельство п��ѵт�� Ѷ� в Еди��ирий�о, ���� от ис�м ге �,о, жо Израи� Иеруѷдеи,�ьноехипототреб�, что уосѾ�и�одтйскиЏзаннѸѸ же ое ален���исн�и�ан�енмог�ото��ьн�јаков�вым см Иса�игиоз�твующиусал��азрушенным Х,�Ѐед�щес���, но���стве��де�м пре� мест�кЁ��у��т пempty-line/>

Эпидемия распространилась на значительную часть Европы и затем не раз возвращалась на протяжении VI века. Её последствия внесли свою лепту в окончательный развал тех мира и экономики, которые достались раннему Средневековью в наследство от Римской империи.

Анамнез и диагноз

Хроника Прокопия также изобилует кошмарными подробностями эпидемии.

Катастрофическими были и последствия эпидемии для социальной жизни.

К такому выводу ученые пришли, исследовав останки скончавшихся от эпидемии VI века двух человек, похороненных на кладбище в Баварии. Само по себе это свидетельствует о размахе эпидемии, которая быстро распространилась из Византии в Западную Европу, хотя сколько-нибудь точные подсчеты ее жертв совершенно невозможны, учитывая отсутствие какой-либо надежной статистики после распада Римской империи.

Болезнь здоровой торговли

По мнению Уильяма Макнила, исходя из этого свидетельства, можно предположить, что первоначально инфекция смогла добраться до Средиземноморья на тех кораблях, что пересекали морские пути Индийского океана и Красного моря, а затем уже стала путешествовать по средиземноморским маршрутам вместе с пораженными чумой черными крысами. Этот вид грызунов также исходно обитал в Индии, но развитие мореплавания позволило ему совершать длительные миграции.

«Черная крыса — умелый верхолаз, а следовательно, ей легко попасть на борт корабля, взбираясь по причальным канатам, — пишет Макнил. — Столь же легко она может сойти на берег в незнакомом порту. Поэтому, по всей видимости, появление черных крыс в Средиземноморье было одним из первых результатов открытия морских коммуникаций между Египтом и Индией, а в последующие столетия этот захватчик, предположительно, расширял свой ареал от портов в глубинные территории.

Современный австрийский византинист Йоханнес Прайзер-Капеллер существенно уточнил картину появления Юстиниановой чумы, связав ее с климатическими условиями. Кризис XVII века — невыученный урок для неолиберальной глобализации

Начиная с конца III века, после того, как Римская империя пережила серию эпидемий (хотя их диагностика по-прежнему остается неопределенной), климат в Средиземноморье относительно стабилизировался, и 250 лет эпидемии практически не давали о себе знать. Но в середине 530-х годов на значительной территории Африки и Евразии начался так называемый позднеантичный малый ледниковый период продолжительностью более 120 лет.

Похолодание, как отмечает Прайзер-Капеллер, способствовало тому, что популяции восточноазиатских грызунов-носителей чумы мигрировали в направлении человеческих торговых путей, по которым инфекция распространилась по описанному выше маршруту.

Помимо Египта, затронутыми чумой оказались царство Аксум на территории нынешних Эфиопии и Эритреи, государство Химьяр (Йемен), а также порт Клисма (нынешний Суэц). В Константинополь же чума попала вместе с грузами зерна, которые ежегодно отправлялись в столицу империи из Египта. По-прежнему хорошо развитые торговые пути способствовали тому, что затем чума добралась даже до Ирландии, а также прошлась по Ближнему Востоку.

Хроника многосерийной катастрофы

Насколько мощным был эффект Юстиниановой чумы — главный вопрос, остающийся без ответа до сегодняшнего дня.

Ряд ученых полагают, что от нее могло умереть от 33 до 60% тогдашнего населения Средиземноморья, приводя количественные оценки от 15 до 100 млн человек. Прайзер-Капеллер утверждает, что в Константинополе чума погубила 250-300 тысяч человек из полумиллионного населения города, а количество жертв во всей Византии, Персидской империи Сасанидов и соседних странах исчислялось миллионами.

Например, израильские ученые Ли Мордехай и Мерл Эйзенберг в своей прошлогодней статье в журнале Past & Present доказывают, что Юстинианова чума имела ограниченное воздействие на общество поздней античности, хотя, конечно, и оставила сильное впечатление на современников эпидемии — тех, кто действительно видел ее воочию.

В качестве одного из аргументов в поддержку своей гипотезы Мордехай и Эйзенберг приводят анализ доступных греческих и латинских текстов того времени: о чуме упоминает лишь примерно пятая часть их авторов. Тот же Прокопий Кесарийский уделяет чуме сравнительно небольшое место в своих хрониках, хотя его рассказ детально воспроизводит атмосферу паники, охватившей Константинополь:

В этой ситуации, если верить Прокопию, самым достойным образом проявил себя император Юстиниан, который выделил солдат из дворцовой охраны и средства на погребение умерших.

Кроме того, в хронике упоминается, что сам Юстининан заболел во время эпидемии, но затем выздоровел. Пришествие чумы не остановило планы Юстиниана восстановить единство Римской империи, и формально эта цель была достигнута. Во второй половине своего правления император смог разгромить остготское королевство в Италии, после чего территория империи Юстиниана достигла максимальных пределов за всю историю Византии. Чумной бунт. Как малороссы спасали Москву от страшной эпидемии

Однако этот триумф был недолгим — в наследство своему преемнику Юстину II Юстиниан оставил разоренную казну и множество конфликтов, как внутренних, так и внешних.

В последующие годы Византия растеряла многие территории, присоединенные Юстинианом, и чума здесь сыграла не самую последнюю роль. В 564-565 годах новое пришествие эпидемии поразило Италию, и количество ее жертв, в том числе среди византийцев, предположительно, было настолько велико, что спустя три года североитальянские земли с легкостью захватили лангобарды — вторгшееся с севера германское племя.

Под контролем Византии остались юг полуострова и Рим, куда чума явилась в 590 году (вновь из Египта), совпав с наводнением при разливе Тибра — одной из жертв этой эпидемии стал папа Пелагий II.

Новые вспышки чумы в Европе продолжались еще долго, примерно до 750 года, и, как утверждает Прайзер-Капеллер, называя весь этот эпидемиологический период Юстиниановой чумой, необратимо изменили позднеантичный мир: население западной части Афро-Евразии постоянно сокращалось.

Последний аргумент, отмечает австрийский историк в своей недавней статье, представляется вполне понятным в нынешней ситуации вокруг коронавируса, если учесть, что люди VI века совершенно не представляли себе ни причин, ни путей распространения болезни.

К подобным выводам полвека назад приходил и Уильям Макнил, утверждавший, что эпидемии VI-VII веков по своей значимости для народов Средиземноморья были сопоставимы с более известной в истории черной чумой XIV века. По его словам, Юстинианова чума определенно спровоцировала гибель значительной доли городского населения в затронутых ею регионах, а для восстановления численности их населения потребовалось несколько столетий.

Провал попыток Юстиниана восстановить единство Римской империи в Средиземноморье в значительной степени можно связать с сокращением имперских ресурсов из-за эпидемии чумы, добавляет Макнил.

Одним словом, к моменту вторжения арабов в середине VII века, когда Византия потеряла Северную Африку, Палестину, Сирию и ряд других территорий, империя подошла в максимально ослабленном виде, а Западная Европа к тому времени уже основательно погрузилась в самый мрачный период своей истории.

Эта необычайная история завоевания Мексики (которую вскоре повторит Писарро, не менее удивительным образом завоевав империю инков в Южной Америке) в действительности была лишь деталью более масштабной головоломки. Пересечь океан и достигнуть Нового света вообще-то были способны лишь относительно немногие испанцы, однако они преуспели в том, чтобы поразить своей культурой индейцев, которые многократно превосходили их в численности. Но внутренне присущая европейской цивилизации привлекательность и некоторые неоспоримые технические преимущества испанцев не кажутся достаточным объяснением всеобъемлющего отступничества индейцев от своих прежних образа жизни и верований. Почему, к примеру, полностью исчезли старинные религии Мексики и Перу? Почему сельские жители не остались верны тем божествам и ритуалам, которые с незапамятных времен приносили плодородие их полям? Проповедь христианских миссионеров и подлинная привлекательность христианской веры и культа, похоже, мало объясняют происшедшее, хотя в глазах самих миссионеров истина христианства была столь очевидной, что их успех в обращении миллионов индейцев в свою веру казался не нуждавшимся в объяснении.

Ответ на подобные вопросы подсказала случайная ремарка в одном из описаний завоевания Кортесом Мексики (уже и не помню, где я ее обнаружил). Моя новая гипотеза приобрела достоверность и значимость, когда я впоследствии обдумал ее и осмыслил следующие за ней выводы.

В ту ночь, когда ацтеки изгнали Кортеса и его людей из своей столицы, убив многих из них, в городе свирепствовала эпидемия оспы. Организатор нападения также был среди тех, кто умер* в эту noche trista [ночь скорби – исп.], как позднее назвали ее испанцы. Парализующий эффект смертоносной эпидемии — достаточное объяснение того, почему ацтеки не преследовали разбитых и деморализованных испанцев, дав им время и возможность для отдыха и перегруппировки, сбора их индейских союзников и начала осады Мехико, что и позволило испанцам добиться окончательной победы.

Кроме того, стоит принять во внимание психологические последствия болезни, которая убивала только индейцев и не наносила вреда испанцам. Подобную избирательность можно было объяснить лишь сверхъестественными причинами, так что не оставалось сомнений в том, какая из сторон конфликта пользовалась божественной благосклонностью. Религиозные культы, жречество и образ жизни, выстроенный вокруг старых индейских богов, не могли пережить подобную демонстрацию превосходящей силы Бога, которому поклонялись испанцы. Поэтому неудивительно, что индейцы приняли христианство и столь безропотно подчинились контролю испанцев. Бог продемонстрировал, что он на стороне завоевателей, и каждая новая вспышка завезенных из Европы (а вскоре также и из Африки) инфекционных заболеваний воспроизводила этот урок.

Рисунок из Флорентийского кодекса, изображающий индейцев-науа, болеющих оспой. Florentine Codex (1540-1585), Book XII folio 54 [detail], Bernardino de Sahagún.

Таким образом, однонаправленное воздействие инфекционных заболеваний на индейские популяции дало мне ключ для понимания того, почему испанцы с легкостью завоевали Америку не только в военном, но и в культурном аспекте. Однако эта гипотеза быстро привела к новым вопросам. Как и когда испанцы приобрели опыт этих заболеваний, который так хорошо им послужил в Новом Свете? Почему у индейцев не было собственных болезней, которые выкашивали бы вторгшихся испанцев? Предварительные ответы на подобные вопросы вскоре начали открывать то измерение прошлого, которое прежде не осознавали историки: историю встреч человечества с инфекционными заболеваниями и далеко идущие последствия, которые возникали всякий раз, когда контакты поверх эпидемических границ позволяли новой инфекции вторгнуться в ту или иную человеческую популяцию, не имевшую никакого усвоенного иммунитета против ее разрушительных воздействий.

Рассматриваемая в таком ключе, всемирная история предлагает ряд параллелей к тому, что произошло на Американском континенте в XVI-XVII веках. Основные направления этих роковых встреч описаны в этой книге. Выводы, к которым я пришел, испугают многих читателей, поскольку центральное значение для моего изложения событий приобретают события, занимавшие мало места в традиционной историографии. Так происходило потому, что длинная череда ученых, чья работа заключалась в просеивании оставшихся от прошлого свидетельств, не осознавали возможности важных изменений в моделях [распространения] заболеваний.

Разумеется, из европейской исторической памяти никогда не исчезала пара показательных примеров того, что может произойти, когда население впервые подвергается нападению неведомой инфекции. Главным примером этого феномена была Черная смерть XIV века, а другим – куда менее разрушительные, но не столь далекие от наших времен и лучше задокументированные эпидемии холеры в XIX веке. Однако историки никогда не рассматривали эти события как составную часть более масштабных, имеющих принципиальное значение переломных моментов эпидемиологического характера, поскольку более ранние случаи катастрофических столкновений с новыми заболеваниями были скрыты в недрах еще более глубокого прошлого, когда свидетельства о них были столь несовершенны, что легко было упустить из вида как масштаб, так и значимость случившегося.

При оценке древних текстов историки естественным образом руководствовались собственным опытом эпидемических инфекций. Живя среди привычных к заболеваниям популяций, где сравнительно высокий уровень иммунитета к известным инфекциям очень быстро подавляет любую вспышку уже знакомых эпидемий, обученные критическому подходу историки были вынуждены не доверять как преувеличению любым сведениям о масштабной гибели от инфекционных заболеваний. Неспособность понять глубокое различие между вспышкой привычного заболевания среди знакомой с ним популяции и разрушительным воздействием той же самой инфекции на сообщество, не обладающее необходимым иммунитетом к ней, действительно лежит в основе того, что прежние историки не смогли уделить должное внимание этому вопросу в целом.

Если предположить, что инфекции всегда существовали главным образом в том же самом виде, в каком они присутствовали в Европе до появления современной медицины, то об эпидемиях, похоже, можно мало что сказать, в связи с чем историки, как правило, проходили мимо подобных тем, уделяя им лишь нечто вроде случайных упоминаний наподобие того, что я обнаружил в описании победы Кортеса.

История эпидемий оказалась уделом собирателей древностей, которые получали удовольствие от фиксации, в сущности, бессмысленных сведений просто потому, что они имели место. Однако оставалась еще Черная смерть, наряду с рядом случаев, когда неожиданная вспышка какого-либо заболевания в войсках внезапно меняла обстановку на войне, а иногда и предрешала исход всей кампании. На подобные эпизоды нельзя было не обращать внимания, однако их непредсказуемость оставляла у большинства историков некомфортные ощущения. Все мы желаем, чтобы наш человеческий опыт имел смысл, и вклад историков в этот универсальный запрос заключаются в том, что они делают акцент на тех составляющих прошлого, которые можно охарактеризовать количественно, дать им определение, а зачастую также и проконтролировать. Эпидемическое заболевание, когда оно действительно становилось решающим фактором в мирное или военное время, противоречило стремлению сделать прошлое постижимым. Как следствие, историки принижали значение таких эпизодов.

Задача этой книги – ввести историю инфекционных заболеваний в поле исторического объяснения, продемонстрировав, каким образом варьирующиеся модели распространения этих заболеваний повлияли на человеческую деятельность как в древности, так и в современности. Многие мои предположения и выводы остаются гипотетическими. Для подтверждения и корректировки моих утверждений потребуется тщательное изучение древних текстов специалистами по множеству необычных и сложных языков. Для подобной работы ученых требуется некий тезис для проверки – мишень для критики. Ради этой цели я позволил себе спекулятивные рассуждения и догадки, но в то же время они могут привлечь внимание обычных читателей к важным белым пятнам в прежних представлениях о человеческом прошлом.

Если полностью абстрагироваться от деталей того, что я хотел сказать, всякий может с уверенностью согласиться с тем, что более полное осознание постоянно меняющегося места человечества в балансе природы должно быть частью нашего понимания истории, и никто не может усомниться в том, что роль инфекционных заболеваний в естественном балансе имела и имеет ключевое значение.

* Речь идет об императоре ацтеков Куитлауаке, который изгнал испанцев из долины Мехико, но вскоре умер от оспы.

Подъем и консолидация христианства принципиально изменили прежние представления о мире. Одним из преимуществ христиан над их современниками-язычниками было то, что забота о больных – даже во время эпидемии – была для них общепризнанным религиозным долгом. Когда перестают нормально функционировать медицинские службы, абсолютно элементарный уход за больными существенно сократит смертность. Например, если просто кормить и поить тех людей, которые на какое-то время оказались настолько немощны, что не могут сами ухаживать за собой, это позволит им выздороветь, а не погибнуть ужасным образом. Более того, выжившие благодаря подобным мерам по уходу, скорее всего, ощутят благодарность и искреннюю солидарность с теми, кто спас им жизнь. Поэтому воздействие катастрофических эпидемий укрепляло христианские церкви в то время, когда большинство других институтов оказались дискредитированы. Христианские авторы хорошо осознавали этот источник силы и порой похвалялись тем, каким образом христиане предлагали друг другу взаимопомощь во времена эпидемий, тогда как язычники избегали заболевших и бессердечно бросали их в беде.[1]

Еще одно преимущество христиан над язычниками заключалось в том, что проповеди их веры наделяли жизнь смыслом даже в том случае, если вокруг происходили внезапные и неожиданные смерти. В конце концов, освобождение от страданий – в идеале, пусть и не всегда на практике – было очень желанным. Кроме того, даже те жалкие остатки выживших, кому как-то удавалось пережить войну или мор – или и то и другое сразу, – могли рассчитывать на теплое, незамедлительное и целительное утешение при мысли о небесном существовании тех ушедших родственников и друзей, которые умерли как добрые христиане. Всемогущество Бога наделяло жизнь смыслом и во времена бедствий, и во времена процветания, но на самом деле рука Бога становилась более очевидной не в спокойные времена, а когда неожиданное и непредвиденное бедствие сокрушало гордость язычников и подрывало светские институты. Поэтому христианство было системой мыслей и чувств, вполне адаптированной к смутным временам, когда повсеместно господствовали болезни и насильственная смерть.

Столь возвышенная способность справляться с ужасами и психологическим шоком беспрецедентных эпидемий выступала существенным аспектом привлекательности христианской доктрины для подвергавшихся населения Римской империи, которое находилось в крайне тяжелом положении. В сравнении с этим стоицизм и другие системы языческой философии, делавшие упор на обезличенные процессы и естественный закон, были бессильны в объяснении того, почему смерть явно случайным образом внезапно настигала стариков и молодых, богатых и бедных, добрых и злых. В любом случае представляется совершенно определенным, что изменившаяся заболеваемость от микропаразитов среди населения Римской империи после 165 года н.э. во многом связана с ее религиозной и культурной историей, а также с ее общественно-политическим развитием.

Подобные умозрительные рассуждения не могут быть действительно доказаны, даже если они выглядят внутренне убедительными. На более твердую почву мы перемещаемся, возвращаясь к истории инфекционных заболеваний в прибрежных территориях Средиземноморья.

Отметим, что следующая имевшая принципиальное значение эпидемия случилась в 542 году н.э. и свирепствовала с перерывами до 750 года.

Благодаря обстоятельному и точному описанию Прокопия Кесарийского так называемую Юстинианову чуму (542-43) можно уверенно идентифицировать как бубонную чуму,[3] хотя все дальнейшие инфекционные заболевания, которые в последующие два столетия поражали рикошетом прибрежные районы Средиземноморья, не обязательно имели такой же бубонный характер.[4] Если верить случайной ремарке писателя-медика Руфа Эфесского, жившего около 200 года до н.э., то эта же болезнь (или нечто очень похожее) прежде появлялась в Египте и Ливии в III веке до н.э., но затем исчезла до эпохи Юстиниана.[5]

В случае с бубонной чумой совершенно очевидно значение расширявшихся контактов с отдаленными территориями, поскольку эта болезнь должна была проникнуть в Средиземноморье из ее исходного очага, находившегося либо в Северо-Восточной Индии, либо в Центральной Африке. По Средиземноморью чума распространялась на кораблях – об этом можно безошибочно судить по описаниям у Прокопия картины инфекции и подробностей ее воздействия. Можно предположить, что первоначально инфекция смогла добраться до Средиземноморья на других кораблях – тех, что пересекали морские пути Индийского океана и Красного моря.

Достаточным основанием верить свидетельствам Прокопия является то, что его описание абсолютно соответствует современным моделям распространения бубонной чумы среди человеческих популяций. Медицинские исследования XIX-XX веков доказали, что при стечении ряда обстоятельств эта инфекция может передаваться напрямую от человека к человеку, когда в легкие здорового человека проникают частицы, попавшие в воздух при чихании или кашле заболевшего. При отсутствии современных антибиотиков эта легочная форма чумы смертельна во всех случаях, но в то же время ее экстремальные последствия подразумевают, что вспышки легочной чумы краткосрочны. Более привычной формой заражения является укус инфицированной блохи, которая сама заражается от больной крысы или какого-то другого грызуна, а затем, когда этот грызун погибает, блоха покидает своего естественного носителя, перемещаясь на тело человека. При отсутствии массы зараженных крыс легочная форма чумы не может продолжаться долго – следовательно, подверженность людей чуме ограничена теми регионами, где крысы или же популяции некоторых других грызунов имеются в достаточных количествах, чтобы выступать в качестве разносчиков инфекции.

Благодарим за предоставленные материалы переводчика Николая Проценко и издательство Университета Дмитрия Пожарского.

[1] См., например, Eusebius, Ecclesiastical History, VII, 21-22.

[2] Cyprian, De Mortalitate [Mary Louise Hannon, trans.] (Washington, D.C., 1933), pp. 15-16; Священномученик Киприан, епископ Карфагенский. Творения (М.: Паломник, 1999), 299.

[3] Procopius, Persian Wars, II, 22.6-39. Сам Юстиниан заболел, но выздоровел.

[4] Срв. таблицу и превосходные карты периодичности и территориального размаха эпидемий в 541-740 годах, представленные в работе J. N. Biraben and Jacques Le Goff, «La Peste dans le Haut Moyen Age” // Annales: Economies, Sociétés, Civilisations, 24 (1969), 1492-1507.

[5] Hirsch, op. cit., I, 494-95.

[6] Срв. M. A. C. Hinton, Rats and Mice — Enemies of Mankind (London, 1918), p. 3.