Думать только о холере

Чехов А. П. Письмо Суворину А. С., 16 августа 1892 г. Мелихово // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Письма: В 12 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1983.

Т. 5. Письма, Март 1892 — 1894. — М.: Наука, 1977. — С. 103—107.

1210. А. С. СУВОРИНУ

16 августа 1892 г. Мелихово.

Больше писать я не стану, хоть зарежьте. Я писал в Аббацию, в St. Мориц, писал раз десять по крайней мере. До сих пор Вы не присылали мне ни одного верного адреса, и потому ни одно мое письмо не дошло до Вас и мои длинные описания и лекции о холере пропали даром. Это обидно. Но обиднее всего, что после целого ряда моих писем о наших холерных передрягах Вы вдруг из веселого бирюзового Биаррица пишете мне, что завидуете моему досугу! Да простит Вам аллах!

Ну-с, я жив и здрав. Лето было прекрасное, сухое, теплое, изобильное плодами земными, но вся прелесть его, начиная с июля, вконец была испорчена известиями о холере. В то время, как Вы в своих письмах приглашали меня то в Вену, то в Аббацию, я уже состоял участковым врачом Серпуховского земства, ловил за хвост холеру и на всех парах организовал новый участок. У меня в участке 25 деревень, 4 фабрики и 1 монастырь. Утром приемка больных, а после утра разъезды. Езжу, читаю лекции печенегам, лечу, сержусь и, так как земство не дало мне на организацию пунктов ни копейки, клянчу у богатых людей то того, то другого. Оказался я превосходным нищим; благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь 2 превосходных барака со всею обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство даже от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень. Одним словом, А. П. Коломнин должен гордиться, что учился в той же гимназии, где и я. Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, — это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московск уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается и что запятая начинает терять свою силу. Надо также думать, что она сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас. Интеллигенция работает шибко, не щадя ни живота, ни денег; я вижу ее каждый день и умиляюсь, и когда при этом вспоминаю, как Житель и Буренин выливали свои желчные кислоты на эту интеллигенцию, мне делается немножко душно. В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах. Жаль, что Вы не врач и не можете разделить со мной удовольствия, т. е. достаточно прочувствовать и сознать и оценить всё, что делается. Впрочем, об этом нельзя говорить коротко.

Способ лечения холеры требует от врача прежде всего медлительности, т. е. каждому больному нужно отдавать по 5—10 часов, а то и больше. Так как я намерен употреблять способ Кантани — клистиры из таннина и вливание раствора поваренной соли под кожу, — то положение мое будет глупее дурацкого. Пока я буду возиться с одним больным, успеют заболеть и умереть десять. Ведь на 25 деревень только один я, если не считать фельдшера, который называет меня вашим высокоблагородием, стесняется курить в моем присутствии и не может сделать без меня ни единого шага. При единичных заболеваниях я буду силен, а если эпидемия разовьется хотя бы до пяти заболеваний в день, то я буду только раздражаться, утомляться и чувствовать себя виноватым.

Когда узнаете из газет, что холера уже кончилась, то это значит, что я уже опять принялся за писанье. Пока же я служу в земстве, не считайте меня литератором. Ловить зараз двух зайцев нельзя.

Во всех своих письмах я назойливо задавал Вам один вопрос, на который, впрочем, Вы можете не отвечать мне: где вы будете жить осенью и не хотите ли вместе со мною прожить часть сентября и октября в Феодосии и Крыму? Мне нестерпимо хочется есть, пить, спать и разговаривать о литературе, т. е. ничего не делать и в то же время чувствовать себя порядочным человеком. Впрочем, если Вам противно мое безделье, то я могу пообещать написать с Вами или около Вас пьесу, повесть. А? Не хотите? Ну бог с Вами.

Была два раза астрономка. В оба раза мне было с нею скучно. Был Свободин. Он становится всё лучше и лучше. Тяжелая болезнь заставила его пережить метаморфозу душевную.

Видите, как я длинно пишу, хотя и не уверен, что это письмо дойдет до Вас. Вообразите мою холерную скуку, мое холерное одиночество и вынужденное литературное безделье и пишите мне побольше и почаще. Ваше брезгливое чувство к французам я разделяю. Немцы куда выше их, хотя их почему-то и называют тупыми. А франко-русские симпатии я так же люблю, как Татищева. Что-то ёрническое в этих симпатиях. Зато приезд к нам Вирхова мне ужасно понравился.

У нас уродился очень вкусный картофель и дивная капуста. Как Вы обходитесь без щей? Не завидую ни Вашему морю, ни свободе, ни хорошему настроению, какое испытывается за границею. Русское лето лучше всего. А, сказать кстати, за границу мне не особенно хочется. После Сингапура, Цейлона и, пожалуй, нашего Амура Италия и даже кратер Везувия не кажутся обольстительными. Побывав в Индии и Китае, я не видел большой разницы между заграницей и Россией.

У меня часто бывает и подолгу сидит поп, прекрасный парень, вдовец, имеющий незаконных детей.

Пишите же, а то беда.

1210. А. С. СУВОРИНУ

16 августа 1892 г.

Печатается по автографу ( ГБЛ ). Впервые опубликовано: Письма , т. IV, стр. 124—128.

Год устанавливается по упоминанию о холере.

. ни одно мое письмо не дошло до Вас. — Предыдущим письмом Чехова к Суворину скорее всего и было письмо от 1 августа, в котором идет речь о холере. См. также примечания к письму 1207.

В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса . — См. письмо 1207 и примечания к нему.

. франко-русские симпатии. — Начиная с 1887 г., когда Александр III путем личного обращения к Вильгельму I предотвратил нападение Германии на Францию, началось сближение России и Франции, оформленное сначала негласным (в 1889 г.), а затем и гласным союзом.

. своему доктору. — А. А. Кашинцеву.

Его сестра, графиня

как будто я пришел к ней наниматься . — М. В. Орлова-Давыдова. Сохранились ее письма к брату, но Чехов в них не упоминается ( ГБЛ ).

Перед отъездом гр. Орлова-Давыдова я виделся с его женой . — М. Е. Орлова-Давыдова, урожденная Толстая. Как видно из письма М. В. Орловой-Давыдовой к брату от 13 июля 1892 г., отъезд семьи за границу состоялся в середине июля. Следовательно, Чехов побывал в Отраде в июне или первой половине июля.

У меня часто бывает и подолгу сидит поп. — Из деревни Васькино, как указано, вероятно со слов М. П. Чеховой, в ПССП (т. XV, стр. 583).

Хотел было я в Булони, от крайней скуки, пописать, чтоб обмануть время и себя, но это не удалось по причине той же скуки. Да еще от купанья и от осеннего равноденствия у меня делались приливы крови к голове. — Была там и холера, и в иные дни умирало человек 12, а большею частию — не более 6 и 4-х человек в день. Я слышал что-то об этом, но не обращал внимания, пока в моей отели у горничной не умерла мать. А до тех пор я никак понять не мог, отчего на меня с таким ужасом смотрят прохожие, когда я возвращаюсь с рынка с ежедневной своей порцией винограду и двух больших груш, несомых мною в руках открыто. Я думал, что им странно, что барин сам ходит с фруктами по улицам. Узнавши о холере, я стал завертывать груши в бумагу, совестно стало. Погода была такая, что по утрам три-четыре человека только приходило купаться — конечно, англичане и я. А в одно утро — один я, ей-богу.

Я охотно верю Здекауэру, который пророчит холеру. Это опытный старик. Трепещу заранее. Ведь во время холеры никому так не достанется, как нашему брату эскулапу. Объявят Русь на военном положении, нарядят нас в военные мундиры и разошлют по карантинам. Прощай тогда субботники, девицы и слава!

Уехать я никуда не могу, так как уже назначен холерным врачом от уездного земства (без жалованья). Работы у меня больше чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам и проповедую там холеру. Завтра санитарный съезд в Серпухове. Холеру я презираю, но почему-то обязан бояться ее вместе с другими. Конечно, о литературе и подумать некогда. Утомлен и раздражен я адски. Денег нет, и зарабатывать их нет ни времени, ни настроения. Собаки неистово воют. Это значит, что я умру от холеры или получу страховую премию. Первое вернее, так как тараканы еще не ушли. Дано мне 25 деревень, а помощника ни одного. Одного меня не хватит, и я разыграю большого дурака. Приезжайте к нам, будете бить меня вместе с мужиками.

Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, — это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московск уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается и что запятая начинает терять свою силу. Надо также думать, что она сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас. Интеллигенция работает шибко, не щадя ни живота, ни денег; я вижу ее каждый день и умиляюсь, и когда при этом вспоминаю, как Житель и Буренин выливали свои желчные кислоты на эту интеллигенцию, мне делается немножко душно. В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах. Жаль, что Вы не врач и не можете разделить со мной удовольствия, т. е. достаточно прочувствовать и сознать и оценить всё, что делается. Впрочем, об этом нельзя говорить коротко.

Способ лечения холеры требует от врача прежде всего медлительности, т. е. каждому больному нужно отдавать по 5–10 часов, а то и больше. Так как я намерен употреблять способ Кантани — клистиры из таннина и вливание раствора поваренной соли под кожу, — то положение мое будет глупее дурацкого.Пока я буду возиться с одним больным, успеют заболеть и умереть десять. Ведь на 25 деревень только один я, если не считать фельдшера, который называет меня вашим высокоблагородием, стесняется курить в моем присутствии и не может сделать без меня ни единого шага. При единичных заболеваниях я буду силен, а если эпидемия разовьется хотя бы до пяти заболеваний в день, то я буду только раздражаться, утомляться и чувствовать себя виноватым.

И напоследок — Маяковский в неопубликованных стихах 1926 года — о карантине для прибывающих в Америку сифилитиков, которого не было — а зря.

Пушкин, Чехов, Грибоедов и другие русские писатели - о карантине

Каждый английский школьник должен знать, что во время карантина в эпидемию чумы 1606 года Вильям ШЕКСПИР сочинил “Короля Лира”, а каждый русский - что в Болдинскую осень, когда обе российские столицы были закрыты на карантин, Александр Сергеевич ПУШКИН написал половину своего собрания сочинений, в частности все сказки, тридцать “мелких” стихотворений, “прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется” (“Повести Белкина”) и большую часть “Евгения Онегина”. Таких карантинов в российской истории было немало. В память о своем вынужденном заточении великие русские классики оставили нам “карантинные письма”.

Александр ГРИБОЕДОВ - Вильгельму КЮХЕЛЬБЕКЕРУ, 1 октября 1822 - конец января 1823 г., Тифлис

“. Пожалей обо мне, добрый мой друг! помяни АМЛИХА, верного моего спутника в течение 15 лет. Его уже нет на свете. Потом ЩЕРБАКОВ приехал из Персии и страдал на руках у меня; вышел я на несколько часов, вернулся - его уже в гроб клали. Кого еще скосит смерть из приятелей и знакомых? А весною, конечно, привлечется сюда cholera morbus, которую прошлого года зимний холод остановил на нашей границе. Трезвые умы, КОЦЕБУ, например, обвиняют меня в малодушии, как будто сам я боюсь в землю лечь; других жаль сторично пуще себя. Ах, эти избалованные дети тучности и пищеварения, которые заботятся только о разогретых кастрюльках etc., etc. Переселил бы я их в сокровенность моей души, для нее ничего нет чужого, страдает болезнию ближнего, кипит при слухе о чьем-нибудь бедствии; чтоб раз потрясло их сильно, не от одних только собственных зол. Сокращу печальные мои выходки, а все легче, когда этак распишешься.

Объявляю тебе отъезд мой за тридевять земель, словно на мне отягчело пророчество: И будет ти всякое место в предвижение. Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом. А там, авось ли еще хуже будет. Давича, например, приносили шубы на выбор: я, года четыре, совсем позабыл об них. Но как же без того отважиться в любезное отечество! Тяжелые. Плечи к земле гнетут. Точно трупы, запахом заражают комнату всякие лисицы, чекалки, волки. И вот первый искус желающим в Россию: надобно непременно растерзать зверя и окутаться его кожею, чтоб потом роскошно черпать отечественный студеный воздух.

Прощай, мой друг”.

Александр ПУШКИН - Петру ПЛЕТНЕВУ, 9 сентября 1830 г., Болдино

“Я писал тебе премеланхолическое письмо, милый мой Петр Александрович, да ведь меланхолией тебя не удивишь, ты сам на этом собаку съел. Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня Колера МОРБУС. Знаешь ли, что это за зверь? того и гляди, что забежит он и в Болдино да всех нас перекусает - того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь, а ты и пиши мою биографию. Бедный дядя Василий! знаешь ли его последние слова? приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи КАТЕНИНА! и более ни слова. Каково? Вот что значит умереть честным воиным, на щите, le cri de guerre á la bouche (с боевым кличем на устах! - Esquire)! Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора ЩЕГЛОВА, язык и руки связывает. Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выдти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву - я приеду не прежде месяца, а оттоле к тебе, моя радость. Что делает Дельвиг, видишь ли ты его? Скажи ему, пожалуйста, чтоб он мне припас денег; деньгами нечего шутить; деньги вещь важная - спроси у КАНКРИНА и у БУЛГАРИНА”.

Василий ЖУКОВСКИЙ - Луизе ПРУССКОЙ, сентябрь 1830 г.

“Мы в Петергофе, в достаточной безопасности от заразы. Все тихо вокруг нас. Погода великолепная; природа обычно-прекрасная, блистающая и спокойная, как будто с людьми и не совершается никакой беды. И посреди этой всеобщей тишины беспрестанно узнаем мы о кончине кого-либо из знакомых людей. Здесь, на морском берегу, есть пленительный уголок, называемый Монплезиром; это небольшой дворец в нормандском стиле, построенный Петром ВЕЛИКИМ. Возле него терраса, осененная ветвистыми липам, которые теперь цветут. Море расстилается перед этою уединенною террасою; тут любуются прекрасною картиною заходящего солнца. Но, право, совестно наслаждаться даже красотами природы. С этой террасы видны на небосклоне с одной стороны Петербург, с другой - Кронштадт: оба заражены холерою, и воображение невольно переносится к многочисленным сценам страданий и горя; и прекрасная картина тишины, находящаяся перед взорами, тотчас утрачивает свою прелесть: тоска точит сердце, как червь”.

Александр ПУШКИН -Наталье ГОНЧАРОВОЙ, 11 октября 1890 г., Болдино

“Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не правда ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье - все это прекрасно, но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон”.

Федор ТЮТЧЕВ - родителям,31 декабря 1836 - 12 января 1837 г., Мюнхен

“Болезнь, досаждающая нам вот уже три месяца, правда, в значительной мере утратила силу, но по какой-то непонятной причуде последними ее избранниками оказались большей частью люди из общества. Конечно, в большинстве это были пожилые или немощные люди, все же смертные случаи, столь частые и столь внезапные, не могли не вызывать тягостного ощущения, и траур охватил все общество. К этому присоединился и придворный траур, так что мы по уши в черном. Вот в какой мрачной обстановке вступили мы в католический новый год и завершаем наш. Поистине сейчас, как никогда, уместно выразить добрые пожелания на наступающий год, и я от всего сердца шлю вам свои.

На моем здоровье, равно как на здоровье Нелли и детей, окружающая обстановка никак не отразилась, не убавила она и бодрости нашего духа. Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек, и так-то тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью”.

Иван ГОНЧАРОВ - Ивану ТУРГЕНЕВУ, 15-29 сентября 1866 г., Париж

“Хотел было я в Булони от крайней скуки пописать, чтоб обмануть время и себя, но это не удалось по причине той же скуки. Да еще от купанья и от осеннего равноденствия у меня делались приливы крови к голове. Была там и холера, и в иные дни умирало человек 12, а большею частию - не более шести и четырех человек в день. Я слышал что-то об этом, но не обращал внимания, пока в моей отели у горничной не умерла мать. А до тех пор я никак понять не мог, отчего на меня с таким ужасом смотрят прохожие, когда я возвращаюсь с рынка с ежедневной своей порцией винограду и двух больших груш, несомых мною в руках открыто. Я думал, что им странно, что барин сам ходит с фруктами по улицам. Узнавши о холере, я стал завертывать груши в бумагу, совестно стало. Погода была такая, что по утрам три-четыре человека только приходило купаться - конечно, англичане и я. А в одно утро - один я, ей-богу”.

Антон ЧЕХОВ - Лике МИЗИНОВОЙ, 16 июля 1892 г., Мелихово

“Уехать я никуда не могу, так как уже назначен холерным врачом от уездного земства (без жалованья). Работы у меня больше чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам и проповедую там холеру. Завтра санитарный съезд в Серпухове. Холеру я презираю, но почему-то обязан бояться ее вместе с другими. Конечно, о литературе и подумать некогда. Утомлен и раздражен я адски. Денег нет, и зарабатывать их нет ни времени, ни настроения. Собаки неистово воют. Это значит, что я умру от холеры или получу страховую премию. Первое вернее, так как тараканы еще не ушли. Дано мне 25 деревень, а помощника ни одного. Одного меня не хватит, и я разыграю большого дурака. Приезжайте к нам, будете бить меня вместе с мужиками”.

Антон ЧЕХОВ - Алексею СУВОРИНУ, 25 июня 1892 г., Мелихово

“В то время, как Вы в своих письмах приглашали меня то в Вену, то в Аббацию, я уже состоял участковым врачом Серпуховского земства, ловил за хвост холеру и на всех парах организовал новый участок. У меня в участке 25 деревень, четыре фабрики и один монастырь. Утром приемка больных, а после утра разъезды. Езжу, читаю лекции печенегам, лечу, сержусь и, так как земство не дало мне на организацию пунктов ни копейки, клянчу у богатых людей то того, то другого. Оказался я превосходным нищим; благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь два превосходных барака со всею обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство даже от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень. Одним словом, А. П. КОЛОМНИН должен гордиться, что учился в той же гимназии, где и я.

Душа моя утомлена. Скучно. Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры и в то же время быть совершенно равнодушным к сей болезни и к тем людям, которым служишь, - это, сударь мой, такая окрошка, от которой не поздоровится. Холера уже в Москве и в Московск уезде. Надо ждать ее с часу на час. Судя по ходу ее в Москве, надо думать, что она уже вырождается и что запятая начинает терять свою силу. Надо также думать, что она сильно поддается мерам, которые приняты в Москве и у нас. Интеллигенция работает шибко, не щадя ни живота, ни денег; я вижу ее каждый день и умиляюсь, и когда при этом вспоминаю, как Житель и Буренин выливали свои желчные кислоты на эту интеллигенцию, мне делается немножко душно. В Нижнем врачи и вообще культурные люди делали чудеса. Я ужасался от восторга, читая про холеру. В доброе старое время, когда заболевали и умирали тысячами, не могли и мечтать о тех поразительных победах, какие совершаются теперь на наших глазах. Жаль, что Вы не врач и не можете разделить со мной удовольствия, т. е. достаточно прочувствовать и сознать и оценить все, что делается”.

У каждой медали есть две стороны. Мы воспринимаем пандемию коронавируса, как бедствие. И это действительно так. Но по иронии судьбы именно великие эпидемии изменили мир к лучшему и создали современную цивилизацию такой, какой мы ее знаем.

Чума: да здравствует мыло душистое!

Юстинианова чума (551 - 558) выкосила в Европе почти 100 миллионов человек. В России жертвами жертвами эпидемии (1654-1655) годов стали около 700 тысяч человек. Великая Лондонская чума, приключившаяся примерно в это же время унесла жизни почти четверти жителей города. Чуму разносили блохи, а практически каждый человек в Средние века представлял собой ходячий зоопарк, где были представлены самые разнообразные насекомые. Причем порядочными свинтусами были представители всех сословий - блохоловки являлись обязательным аксессуаром аристократок, а в роскошном дворцовом комплексе Версаль первые 100 лет отсутствовали туалеты. Они были оборудованы во дворце по распоряжению Людовика XV лишь в 1768 году.

Несколько столетий понадобилось чуме и другим инфекционным заболеваниям, чтобы приучить людей к чистоплотности. В России мода на нее в дворянских кругах пришла вместе с распространением агломанства. Русские денди - а среди пионеров этого движения на Руси был Александр Пушкин , пропагандировали новую модель телесных привычек. Среди них ежедневная смена белья, утренняя ванна, чистая кожа и подмышки без запаха. Для продвинутых аристократов дендизм являлся способом противопоставить себя дурно пахнущему в массе своей высшему обществу.

Несколько столетий понадобилось чуме и другим инфекционным заболеваниям, чтобы приучить людей к чистоплотности. Фото: EAST NEWS

О том, как в среде дворянства укоренялись новые привычки, сохранилось не так много письменных свидетельств, ну разве что знаменитая пушкинская фраза из Евгения Онегина “Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей”. Однако, существует бесценный источник - циркуляры закрытых женских институтов, наиболее известным из которых было Воспитательное общество благородных девиц или Смольный институт. Это были передовые для своего времени заведения по части санитарии и гигиены. Институтский устав предписывал немыслимое - не реже одного раза в 2 недели водить воспитанниц в баню. Попечительница этих учреждений императрица Мария Федоровна вдова Павла I утвердила нормы: два раза в неделю воспитанницам меняли нательное белье, постельное - два раза в месяц. На чистюль смотрели косо. Когда в 1840-х годах Главный совет Ведомства императрицы Марии выступил с инициативой оборудовать в корпусах душевые и ванные комнаты Николай I наложил резолюцию “Эта статья Мне кажется лишней и прихотливой”. Ванны в Смольном институте появились лишь в 1898 году. Надо сказать, что даже к концу XIX века привычка мыться не стала повсеместной. В конце XIX века петербургский врач-гигиенист Александр Вирениус , инспектируя закрытые учебные учреждения писал: “. в общем 47,5%, то есть менее половины учащихся пользуются баней, а остальные или годами в нее не ходят, или ходят в редкие сроки”.

Лишь к середине ХХ века современные нормы личной гигиены получили массовое распространение.

Холера “создала” современные города

Великие мегаполисы прошлого представляли собой жалкое зрелище: скученность, антисанитария - идеальные условия для распространения холеры. Власти боролись с заболеванием, опустошающим города, с помощью карантинов. А крестьяне, которые потеряли возможность выезжать на заработки, устраивали холерные бунты (так это было в России в 1830-31 годах). В Нью- Йорке в 1832 году результате эпидемии погибло 3515 человек из 250 000. Для сегодняшнего 8-миллионного города это эквивалентно гибели 100 000 человек.

Холера беспрепятственно собирала свою дань до тех пор пока во время лондонской эпидемии 1854 года лондонский врач Джон Сноу установил, что причиной болезни является зараженная питьевая вода. Он обратил внимания, что работники пивоваренного завода, которым разрешали пробовать продукт на рабочем месте (поэтому они почти не пили воду) оказались не подвержены болезни. Тогда он нанес все случаи заболевания на карту и обнаружил, что большинство жертв брали воду из общественного насоса в районе Сохо. Выяснилось, что колодец соседствовал с уличным сортиром, в который мама больного холерой ребенка выбросила грязный подгузник. Этот эпизод положил начало великой санитарно-гигиенической революции. Холера подтолкнула власти к идее современных мегаполисов - городов с централизованной системой городского водоснабжения и канализации, вывозом мусора и отсутствием трущоб.

Похороны жертв холеры в Санкт-Петербурге, 1908 г. Фото: EAST NEWS

Кстати, именно холера и подобные ей болезни в определенной степени помогли преодолеть социальное расслоение и кастовую структуру общества. Долгое время при первых признаках эпидемии представители аристократии и состоятельные слои населения бежали из города в свои имения, рассчитывая там пересидеть тяжелые времена. Представителям низов предоставлялось право вымирать в загрязненных и перенаселенных городах - именно плебеи считались виновниками эпидемий, потому что болезни вспыхивали в бедных кварталах. Но с началом промышленной революции и ростом трудовой мобильности населения выяснилось, что социальные барьеры вовсе не являются преградой для вирусов и бактерий. А длительный карантин разорителен и приводит торговлю в упадок. Куда дешевле правильная организация городов и выравнивание уровня жизни горожан, чтобы даже бедняки имели возможность соблюдать элементарные санитарно-гигиенические правила.

Урок холеры в том, чтобы не смотреть на социальную группу людей, среди которых свирепствует болезнь, как на виновников. В ХХ веке мы повторили этот опыт с ВИЧ -инфекцией, - говорит профессор Дэвид Хо, основатель и главный исполнительный директор Центра исследования СПИДа имени Аарона Даймонда. - Точно так же причина заболевания была неизвестна, первыми жертвами были представители специфической касты - белые мужчины-геи и с ними обращались, как с изгоями. Первая реакция общества - клеймить жертв и обвинять в болезни их образ жизни. Но ученые понимали, что болезнь не ограничится гомосексуалистами и станет угрозой для всех.

Эффективные меры медиков, которые помогли оценить масштаб угрозы и ограничить распространение ВИЧ - это в какой-то мере результат общественного прозрения более чем полуторавековой давности. Нынешние сверхмеры по по борьбе с коронавирусом (хотя в основном он опасен пожилым людям) - тоже отчасти родом из прошлого опыта, когда стало окончательно ясно, что для болезни нет привилегированных сословий.

Туберкулез и “Чисто, как в трамвае”

В конце 19 века в мире от туберкулеза умирал каждый седьмой человек. Открытие немецкого врача Роберта Коха , который обнаружил, что виновники болезни - бактерии, привело к отмиранию множества привычек, способных передавать чахотку. Например, хлебать щи из одной посуды, что в крестьянской среде было обычным делом. Или пить из одного стакана. Один из вариантов брудершафта, который был популярен в студенческой среде, заключался в том, чтобы пустить по кругу суповую чашу, наполненную алкоголем. Таким образом все участники возлияния становились между собой на “ты”. Такой обычай описан у Льва Толстого в повести “Юность”.

Под флагом антитуберкулезной компании в начале ХХ века развернулась борьба с привычкой плевать на улицах и в общественным местах. Помните знаменитую фразу Шарикова из “Собачьего сердца” брошенную профессору Преображенскому: “Да что вы всё: то не плевать, то не кури, туда не ходи. Чисто, как в трамвае. Чего вы мне жить не даёте?” Трамвай не нравился Шарикову потому что там повесили таблички “Плевать запрещено”. Для его современников такие ограничения были в диковинку и вызывали законное раздражение. Но со временем, плевать не только в общественных местах, но даже на улицах - стало дурным тоном.

Чему нас научит коронавирус?

Уже сейчас принято считать, что отомрет такой обычай, как здороваться за руку или мода целовать друг-друга при встрече, распространенная среди девушек. Возможно, привычка носить маски переживет коронавирус и возродится дворянский обычай надевать перчатки на улице. Не исключено, что функции автоматического открывания дверей и голосового управления лифтом (чтобы не трогать дверные ручки и кнопки) станут обязательными. Но одно, на мой взгляд очевидно: эта пандемия должна вернуть высокий статус профессии врача. Выяснилось, что от коронавируса не могут защитить не ядерные боеголовки, ни самая передовая в мире экономика, ни всесильные чиновники. Наверное, у нас в обществе почему-то возникли неверные представления о том, что в жизни главное, а что второстепенное. Коронавирус все расставит по своим местам.

Читайте также: