В чем главный нерв пьес чехова

В писательском почерке Чехова много общего с его великими предшественниками и в то же время он отличался творческой оригинальностью. Чехов пишет сжато и просто, как Пушкин, поэтично и нежно, как Тургенев, строго и правдиво, как Лев Толстой, и все-таки пишет, как Чехов.

Талант - это еще и оригинальность. Никакая работа над стилем, над литературной техникой не поможет писателю стать оригинальным, ибо самобытность всякого автора заключена в его видении мира и понимании жизни: писатель должен быть не только художником, но и мыслителем, понимающим правду жизни.

Чехов - художник особой палитры, многокрасочного, неяркого, но необычайно богатого колорита. Не прямыми призывами, декларацией, а как бы обнажив кровоточащие раны народных бед, он приковывает внимание читателя к судьбам русского народа.

Это важные признания писателя. Они лишний раз подтверждают общую для всех мастеров искусства особенность: любимый труд вызывает приятное творческое самочувствие, появляется вдохновение. А вдохновение - важный фактор творческой работы, но оно не является чем-то таинственным, неожиданным, приходящим к художнику извне; оно результат напряженного творческого труда.

Чехов - великий труженик в искусстве слова. Понимая значение большого, напряженного труда в творческом процессе и учитывая свой опыт, Чехов постоянно советовал беллетристам много и кропотливо работать:

Интуиция, как и вдохновение, не является какой-то сверхъестественной силой, рождающейся из ничего. Интуиция - своеобразный момент в творческом процессе, подготовленный предварительными исканиями и раздумьями художника.

Начиная с середины 80-х годов, Чехов уделял большое внимание волновавшему его вопросу о роли мировоззрения. Мировоззрение самого Чехова было сложным и противоречивым единством, и оно определяло содержание и направление всех компонентов творческого процесса писателя (наблюдение, отбор фактов жизни, их осмысление и типизация, работа подсознательной сферы по заданию разума и прочее). Чехов сознавал, что только при наличии передового мировоззрения писатель может раскрывать всю глубину содержания жизненных фактов.

Чехов был исключительно зорким писателем. Он умел видеть пестроту фактов действительности, сложность и противоречивость жизненных явлений - смешное и грустное, забавное и трагическое, ничтожное и великое, пошлое и прекрасное. Чехов умел подсмотреть в самой обыденной обстановке неожиданную подробность, никем до него не замеченную, увидеть новое, необыкновенное в обыкновенных явлениях, делать открытия в жизни, обогащающие читателя, заставляющие работать его мысль и воображение.

Факты действительности, жизненные впечатления обогащались творческим воображением Чехова, наполняясь ассоциативным содержанием и превращаясь в типические образы и типические детали, раскрывающие существенные стороны быта, психологии человека, человеческих отношений в их неповторимой, индивидуальной характерности.

Объективно Чехов отразил в трагической судьбе Иванова кризис интеллигенции после разгрома народовольческого движения, когда значительная часть русской интеллигенции отошла от революционной борьбы и переживала процесс мещанского перерождения. Иванов переживает сложный душевный кризис, начинает понимать бесцельность своего существования и неспособность изменить жизнь. Образ Иванова раскрыт в манере, свойственной Чехову: мягкое и вместе с тем лишенное снисходительности осуждение человека, хорошего по натуре, но не способного к активному вмешательству в жизнь. Чехов обвиняет и растерявшегося перед жизнью интеллигента, и грубую буржуазно-мещанскую действительность.

Творческая индивидуальность Чехова отличается исключительной оригинальностью и многогранностью. Одной из особенностей его писательского почерка является музыкальность.

Чехов, обладавший большой общей и эстетической культурой, понимавший значение смежных искусств для творческой деятельности в любой области искусства, особенно оценил роль музыки в своей творческой практике. Музыкальность Чехова-писателя нашла отражение в художественном содержании и стиле его произведений, в творческом методе изображения действительности, в характеристике героев. Чехов очень любил музыку. Ни у одного русского писателя XIX века не представлено так богато и многозначительно музыкальное начало, как в произведениях Чехова. Отдельные явления природы, литературного искусства, профессиональной деятельности человека Чехов воспринимал через призму музыкального искусства.

Музыкальные моменты и эпизоды в произведениях Чехова выполняют разнообразную функцию, выступают главным образом как: 1) средство изображения душевного состояния героев; 2) выразительный штрих в положительной или отрицательной характеристике персонажей; 3) бытовая деталь в жизни героев.

Исследователи драматургии Чехова указали еще на одну особенность драматической сферы применения языковых приемов, когда речь героев представляет собой прерывистый, раздвоившийся поток, в котором струя внутренней речи то вырывается наружу, то уходит внутрь. Если Лескова можно назвать мастером ритмической прозы, то Чехов много поработал над ритмичным построением фразы.

Включение тополя в картины природы и в контекст философских раздумий о жизни и о человеке свидетельствует об интимно-художественной значительности для Чехова образа тополя.

Статья раскрывает художественные особенности пьес А.П.Чехова.

Скачать:

Вложение	Размер
khudozhestvennye_otkrytiya_a._p._chekhova_v_dramaturgii.docx	51.11 КБ

Предварительный просмотр:

А. П. ЧЕХОВА В ДРАМАТУРГИИ.

Вопреки таким прогнозам пьеса Чехова стала классикой отечественного театра. Художественные открытия Чехова в драматургии, его особое видение жизни отчетливо проявились в этом произведении.

В дочеховской драматургии действие, разворачивающееся на сцене, должно было быть динамичным и строилось как столкновение характеров. Интрига драмы развивалась в рамках заданного и четко разработанного конфликта, затрагивающего преимущественно область социальной этики.

«Л о п а х и н. Надо окончательно решить — время не ждет. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет? Только одно слово!

Любовь Андреевна. Кто это здесь курит отвратительные сигары. (Садится.)

Гаев. Вот железную дорогу построили, и стало удобно. (Садится.) Съездили в город и позавтракали. желтого в середину! Мне бы сначала пойти в дом, сыграть одну партию.

Любовь Андреевна. Успеешь.

Лопахин. Только одно слово! (Умоляюще.) Дайте же мне ответ!

Гаев. (зевая). Кого?

Чехов показывает противостояние различных жизненных позиций, но не борьбу характеров. Лопахин умоляет, просит, но его не слышат, точнее, не хотят слышать. В первом и втором действиях у зрителя сохраняется иллюзия, что именно этому герою предстоит сыграть роль покровителя и друга и спасти вишневый сад.

Кульминация внешнего сюжета — продажа с аукциона двадцать второго августа вишневого сада совпадает с развязкой. Надежда на то, что все как-нибудь само собой устроится, растаяла, как дым. Вишневый сад и имение проданы, но в расстановке действующих лиц и их судьбах ничего не изменилось. Более того, развязка внешнего сюжета даже оптимистична:

Время в пьесе Чехова становится не только сюжетообразующим фактором, но и главным действующим лицом, заключающим в себе глубокий философский подтекст.

"Любовь Андреевна. . Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом.

Гаев ( в глубоком раздумье ). Дуплет в угол. Круазе в середину.

Любовь Андреевна. Уж очень много мы грешили.

Л о п а х и н. Какие у вас грехи.

Диалог персонажей во втором действии после появления Прохожего построен на несовпадении прямого и подразумеваемого значений реплик, обнажающем психологическую природу происходящего:

«Варя (испуганная ). Я уйду. я уйду. Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.

Любовь Андреевна. Что ж со мной, глупой, делать! Я тебе дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеич, дадите мне еще взаймы.

Л о п а х и н. Слушаю.

Любовь Андреевна. Пойдемте, господа, пора. А тут, Варя, мы тебя совсем просватали, поздравляю.

Варя (сквозь слезы ). Этим, мама, шутить нельзя.

Л о п а х и н. Охмелия, иди в монастырь.

Гаев. А у меня руки дрожат: давно не играл на биллиарде.

Л о п а х и н. Охмелия, о нимфа, помяни меня в твоих молитвах!

Любовь Андреевна. Идемте, господа. Скоро ужинать.

Варя. Напугал он меня. Сердце так и стучит.

«Л о п а х и н. . Я забыл все и люблю вас, как родную. больше, чем родную.

В классической драме герои совершают поступки, произносят монологи, побеждают или погибают. В соответствии с их ролью в развитии действия они подразделяются на положительных и отрицательных, главных и второстепенных.

Чеховские персонажи обычно раскрываются не в действиях, а в монологах-самохарактеристиках:

Авторские ремарки в монологах-признаниях героев указывают на несовпадение внешней формы и подтекста:

Эти субъективные признания — одна из множества возможных точек зрения. Полифоническое звучание пьесе придают высказывания персонажей друг о друге. Чаще всего они строятся на сопряжении двух контрастных оценок и выражают внутреннюю нестабильность образа:

Каждый персонаж в чеховской пьесе индивидуален. Он прост и в то же время сложен, он не задан изначально. Представление о нем возникает на пересечении различных точек зрения, выраженных в самохарактеристиках персонажей и стилевой разноплановости их речи, в оценках героев другими действующими лицами, в авторских комментариях, содержащихся в ремарках.

Любовь Андреевна. Вам понадобились великаны. Они только в сказках хороши, а так они пугают.

В глубине сцены проходит Епиходов и играет на гитаре.

(Задумчиво.) Епиходов идет.

Аня (задумчиво). Епиходов идет.

Гаев. Солнце село, господа.

Гаев (негромко, как бы декламируя) . О, природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь.

Варя (умоляюще). Дядечка!

Аня. Дядя, ты опять!

Трофимов. Вы лучше желтого в середину дуплетом.

Г а е в. Я молчу, молчу.

Внутренний сюжет уравнивает всех, независимо от каких бы то ни было различий: уходит время — проходит жизнь.

«Гаев. . Ты не забыла, Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?

Чехов сочетает различные речевые темы, создавая причудливый рисунок течения жизни и атмосферу утраты, прощания, ухода.

В общей партитуре пьесы важна тема автора. Наиболее отчетливо авторская точка зрения выражена в ремарках. Язык героев Чехова — обманчивая реальность, сквозь которую поверх слов и их значений, вопреки сказанному, нужно уловить истинное состояние. В соответствии с авторскими указаниями персонажи совершают действия, расходящиеся с содержанием реплик. И эти действия — проявление истинных чувств, они выражают внутренний настрой персонажей.

Один из важнейших смысловых элементов, пьесы — реплика-пауза. Она означает иной, вне конкретного значения слов, уровень душевного общения и глубины чувств. Семантическое наполнение этой ремарки различно: миг абсолютного понимания, тупик общения, предел человеческих возможностей. В третьем действии звучит монолог Лопахина — нового хозяина вишневого сада. Параллельно с речевой темой этого персонажа Чехов мастерски выстраивает сюжет переживаний других героев:

«Любовь Андреевна. Кто купил?

Лопахин. Я купил.

Самостоятельно звучащие речевые партии создают ансамбль чеховской пьесы с неизбежными и необходимыми паузами, когда важно понять то, о чем молчат.

В драматургии произведение обычно имеет центр — событие (персонаж), вокруг которого развивается действие. В пьесе Чехова этот традиционный подход утрачен.

Вокруг образа вишневого сада строится интрига пьесы, он объединяет все персонажи. У каждого из них складываются свои отношения с садом. Он высвечивает духовные возможности каждого из действующих лиц. В саду не живут, его не созидают, но им грезят, его созерцают.

Вишневый сад — это и глубинная тема о соотношении прекрасного и пошлого в действительности. Жизнь груба — она может предстать в обличье Лопахина с топором, порой нелепа — и тогда промелькнет легкой тенью, подобно Раневской. В вишневом саде сосредоточена поэтическая энергетика пьесы. Это ее важнейший символ, в котором есть лирическое, трагическое, комическое, ироническое, поэтическое начала.

Сад углубляет философскую проблематику пьесы: одиночество никем не любимых героев в вечном круговороте жизни. Это одиночество отзывается в судьбе прекрасного, но невостребованного сада, таящего в себе безмолвную иронию по отношению к хозяевам — и старым, и новым.

В этой пьесе юмор выступает как форма осмысления жизни в ее странных и грустных противоречиях, за которой просматривается попытка автора заглушить тревожные предчувствия, навеянные временем.

Напоминаем, что учебник рассчитан на базовый уровень и написан так, что его интересно читать не только гуманитарно ориентированному школьнику.

“Это не комедия, не фарс, как Вы писали, — это трагедия, какой бы исход к лучшей жизни Вы ни открывали в последнем акте”, — убеждал автора К.С. Станиславский (20 октября 1903 года).

Однако, посмотрев постановку в Московском Художественном театре, Чехов всё равно не соглашался: “Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? Немирович и Алексеев (настоящая фамилия Станиславского. — И.С.) в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что оба они ни разу не прочли внимательно моей пьесы” (О.Л. Книппер-Чеховой, 10 апреля 1904 года).

Режиссёры, конечно же, внимательно читали пьесу во время работы над спектаклем. Их спор с автором объяснялся тем, что они понимали жанровое определение комедия традиционно, а Чехов придавал ему какой-то особый, индивидуальный смысл.

Действительно, не только Епиходов или Симеонов-Пищик, комизм поведения которых на поверхности, но и почти все персонажи временами попадают в зону комического. Линии поведения Раневской и Гаева выстроены таким образом, что их искренние переживания в определённом контексте приобретают неглубокий, “мотыльковый” характер, иронически снижаются.

Взволнованный монолог Раневской в первом действии: “Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, всё плакала”,— прерывается резко бытовой, деловитой репликой: “Однако же надо пить кофе”.

Чехов заботится о том, чтобы не остаться непонятым. Во втором действии этот приём повторяется. Длинная исповедь героини (“О, мои грехи…”) завершается таким образом:

“Любовь Андреевна. …И потянуло вдруг в Россию, на родину, к девочке моей… (Утирает слёзы.) Господи, Господи, будь милостив, прости мне грехи мои! Не наказывай меня больше! (Достаёт из кармана телеграмму.) Получила сегодня из Парижа… Просит прощения, умоляет вернуться… (Рвёт телеграмму.) Словно где-то музыка. (Прислушивается.)

Гаев. Это наш знаменитый еврейский оркестр. Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас.

Любовь Андреевна. Он ещё существует? Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок”.

Звуки музыки помогают Раневской быстро утешиться и обратиться к вещам более приятным.

Точно так же в третьем действии, в сцене возвращения с торгов, реплика Гаева: “Столько я выстрадал!” — существенно корректируется иронической авторской ремаркой: “Дверь в бильярдную открыта; слышен стук шаров… У Гаева меняется выражение, он уже не плачет”.

Как страус прячет голову в песок, люди пытаются спрятаться от больших жизненных проблем в бытовые мелочи, в рутину. И это, конечно, смешно, нелепо.

Но в пьесе легко увидеть и обратное. Не только трагедия или драма превращаются в фарс, но и сквозь комизм, нелепость вдруг проглядывает лицо драмы или трагедии.

Чувство вдруг вырвалось из оков высокопарных банальностей. В душе этого героя вдруг зажёгся свет, за простыми словами обнаружилась реальная боль.

Практически каждому персонажу, даже самому нелепому (кроме “нового лакея” Яши, постоянно и безмерно довольного собой), дан в пьесе момент истины, трезвого сознания себя. Оно болезненно — ведь речь идёт об одиночестве, неудачах, уходящей жизни и упущенных возможностях. Но оно и целительно — потому что обнаруживает за весёлыми водевильными масками живые страдающие души.

Епиходова каждый день преследуют его “двадцать два несчастья” (“Купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить, скрипят так, что нет никакой возможности”; “Сейчас пил воду, что-то проглотил”).

Все силы Симеонова-Пищика уходят на добывание денег (“Голодная собака верует только в мясо… Так и я… могу только про деньги… Что ж… лошадь хороший зверь… лошадь продать можно…”).

Шарлотта вместо обязанностей гувернантки постоянно исполняет роль домашнего клоуна (“Шарлотта Ивановна, покажите фокус!”).

Этот монолог — своеобразная “пьеса в пьесе” со своим текстом и подтекстом, с богатством психологических реакций, с переплетением серьёзного и смешного. Оказывается, и смешного помещика посещают мысли о смерти, он способен жалеть и сострадать, он стыдится этого сострадания и не может найти нужных слов.

Аналогично строится монолог Шарлотты в начале второго действия. Она ест огурец и спокойно размышляет об абсолютном одиночестве человека без родины, без паспорта, без близких: “Всё одна, одна, никого у меня нет и… кто я, зачем я, неизвестно…”

Сходное чувство вдруг обнаруживается в монологах недотёпы Епиходова, проглядывает сквозь “галантерейные” словечки и бесконечные придаточные. “Я развитой человек, читаю разные замечательные книги, но никак не могу понять направления, чего мне собственно хочется, жить мне или застрелиться, собственно говоря, но тем не менее я всегда ношу при себе револьвер” (д. 2). Ведь это гамлетовское “быть или не быть”, только по-епиходовски неуклюже сформулированное!

Но на ином уровне, во внутреннем сюжете возникает общая лирическая стихия, которая подчиняет себе голоса отдельных персонажей.

“Вы уехали в Великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь? Милая моя. Заждались вас, радость моя, светик…

Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные трогательные глаза глядели на меня, как прежде…

Какие чудесные деревья! Боже мой, воздух! Скворцы поют.

О, сад мой! После темной, ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя…”

Атмосфера: нервность и молчание

Чеховских героев любили называть “хмурыми людьми” (по названию его сборника конца 1880-х годов). Может быть, более универсальным и точным оказывается другое их определение — нервные люди. Самое интересное в них — парадоксальность, непредсказуемость, лёгкость переходов из одного состояния в другое.

В русских толковых словарях слово “нервный” появилось в начале XIX века. Но литературе оно практически неведомо. У Пушкина “нервный” встречается только однажды, да и то в критической статье. Но дело, конечно, не в слове, а в свойстве. У Пушкина и его современников нервность — редкая черта, лишь изредка использующаяся в характеристике отдельных персонажей (скажем, сентиментальной барышни). Сам же художественный мир Пушкина, Гоголя, потом — Гончарова, Тургенева, Толстого может быть трагичен, но всё-таки стабилен, устойчив в своих основах.

“Руки трясутся, я в обморок упаду” (Дуняша). — “Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство” (Аня). — “Я не переживу этой радости…” (Раневская). — “А у меня дрожат руки: давно не играл на бильярде” (Гаев). — “Сердце так и стучит” (Варя). — “Погодите, господа, сделайте милость,
у меня в голове помутилось, говорить не могу…” (Лопахин).

Ритм существования чеховских героев очень похож на современный. Только сегодня чеховскую “нервность”, вероятно, обозначили бы иным понятием, которое давно вышло за специальные рамки и стало одним из символов века, — стресс.

Пауза — ещё один постоянный способ обнаружения второго сюжета. Выходя из паузы, очнувшись, герои делают свои простые открытия, обнаруживают истинное положение вещей.

“Любовь Андреевна. Не уходите, прошу вас. С вами всё-таки веселее… (Пауза.) Я всё жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом” (д. 2).

“Трофимов. …Человечество идёт к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!

Лопахин. Дойдёшь?

Трофимов. Дойду. (Пауза.) Дойду или укажу другим путь, как дойти. (Слышно, как вдали стучат топором по дереву.)” (д. 4).

(Пауза заставляет “вечного студента” умерить свои претензии, стук топора напоминает, что в реальности торжествует Лопахин.)

“Варя. Я? К Рагулиным… Договорилась к ним смотреть за хозяйством… в экономки, что ли.

Лопахин. Это в Яшнево? Вёрст семьдесят будет. (Пауза.) Вот и кончилась жизнь в этом доме…” (д. 4).

Ритм нервных монологов, ожесточенных споров и внезапных пауз тоже создаёт особую атмосферу чеховской пьесы.

Молчание героев оказывается частью подтекста. Однако в чеховской комедии есть и своеобразный надтекст.

Символы: сад и лопнувшая струна

Уже В.Г. Короленко заметил его особое место в структуре пьесы: “Главным героем этой последней драмы, её центром, вызывающим, пожалуй, и наибольшее сочувствие, является вишнёвый сад, разросшийся когда-то в затишье крепостного права и обречённый теперь на сруб благодаря неряшливой распущенности, эгоизму и неприспособленности к жизни эпигонов крепостничества”.

Когда-то, в конце 1880-х годов, Чехов сделал главным героем своей повести “степь, которую забыли”. Людские судьбы там проверялись природой, “пейзаж” оказывался важнее “жанра”.

Как и другие персонажи, Вишнёвый Сад принадлежит двум сюжетам. Даны его конкретные, бытовые приметы: в окна дома видны цветущие деревья, когда-то здесь собирали большие урожаи, про сад написано в энциклопедии, в конце его рубят “весёлые дровосеки”.

Но во внутреннем сюжете сад превращается в простой и в то же время глубокий символ, позволяющий собрать в одно целое разнообразные мотивы пьесы, показать характеры вне прямого конфликта. Именно вокруг сада выстраиваются размышления героев о времени, о прошлом и будущем. Именно сад вызывает самые исповедальные монологи, обозначает поворотные точки действия…

“С появлением чеховской пьесы, — возразил А.В. Эфрос, — эта бунинская правда (а быть может, он в чём-то и прав) переставала казаться правдой. Теперь такие сады в нашем сознании есть, даже если буквально таких и не было”.

С образом сада связан и второй ключевой символ пьесы — звук лопнувшей струны.

Но ближе всего к Чехову оказывается всё-таки Л.Н. Толстой.

Вот она и лопнула, эта натянутая струна, хотя в финале чеховской пьесы этого ещё никто, кроме автора, не расслышал. Общая катастрофа воспринимается героями как личная неудача (или удача).

Если вишнёвый сад — смысловой центр изображённого мира, символ красоты, гармонии, счастья, то звук лопнувшей струны — знак конца этого мира во всей его целостности, без успокоительного деления на грешников и праведников, правых и виноватых.

Герои — практически все — бегут от настоящего, и это приговор ему. Но, с другой стороны, гибель вишнёвого сада, конечно в разной степени,— приговор тем людям, которые не смогли или не захотели спасти его.

“Слышится отдалённый звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.

В самом начале XX века Чехов угадывает новую формулу человеческого существования: расставание с идеалами и иллюзиями прошлого, потеря дома, гибель сада, выход на большую дорогу, где людей ожидает пугающее будущее и жизнь “враздробь”.

“С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

— Представление окончилось. Публика встала.

— Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Но ни шуб, ни домов не оказалось”.

Один французский критик утверждал, что чеховский комплекс сада определил собой ХХ век. И в новом веке содержание человеческой жизни, кажется, не изменилось.

Покинутый дом — потерянный рай.

Пушкин и Чехов, начало и конец великой русской литературы, как эхо, перекликаются в пространстве ХIХ века.

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Русский канон. Книги XX века (И. Н. Сухих, 2013) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Когда погребают эпоху,

Надгробный псалом не звучит,

Украсить ее предстоит.

И только могильщики лихо

Работают. Дело не ждет!

И тихо, так, Господи, тихо,

Что слышно, как время идет.

Путь драмы к читателю и зрителю сопровождался привычным разноречием осведомленных и неосведомленных современников.

Внешне в пьесе сталкиваются не социальные типы, а социальные исключения. Индивидуальное в чеховских героях – причуды, капризы, психологические тонкости – явно важнее, чем социальные маски, которыми они порой с удовольствием наделяют друг друга (еще охотнее это делали критики).

Но – вот второй парадокс этой странной комедии – персонажи-исключения, в конце концов, разыгрывают предназначенные им историей социальные роли.

Так, уходя от прямолинейной социальности, Чехов в конечном счете подтверждает логику истории. Мир меняется, сад обречен – и ни один добрый купец не способен ничего изменить. На всякого Лопахина найдется свой Дериганов.

Действительно, принцип повтора, регулярного напоминания и возвращения здесь почти так же важен, как в стихах.

Свою постоянную тему имеет едва ли не каждый персонаж. Без конца жалуется на несчастья Епиходов, лихорадочно ищет деньги Симеонов-Пищик, трижды упоминает телеграммы из Парижа Раневская, несколько раз обсуждаются отношения Вари и Лопахина, вспоминают детство Гаев, Раневская, Шарлотта, Лопахин.

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем.

(Какая, кажется, и здесь философия?)

В конце второго действия лихорадочные монологи о будущем декламирует Трофимов.

Приобщенность к двум сюжетам придает большинству персонажей пьесы психологическую и эмоциональную объемность.

«ЛЮБОВЬ АНДРЕЕВНА. …И потянуло вдруг в Россию, на родину, к девочке моей… (Утирает слезы.) Господи, Господи, будь милостив, прости мне грехи мои! Не наказывай меня больше! (Достает из кармана телеграмму.) Получила сегодня из Парижа… Просит прощения, умоляет вернуться… (Рвет телеграмму.) Словно где-то музыка. (Прислушивается.)

ГАЕВ. Это наш знаменитый еврейский оркестр. Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас.

Звуки музыки помогают Раневской быстро утешиться и обратиться к вещам более приятным.

Но в пьесе легко увидеть и обратное. Не только трагедия или драма часто превращаются в фарс, но и сквозь водевильность, комизм, нелепость вдруг проглядывает лицо драмы или трагедии.

Чувство вдруг вырвалось из оков затверженных стереотипов. В душе этого человека словно зажегся свет, за простыми словами обнаружилась реальная боль.

«Вы уехали в Великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь? Милая моя. Заждались вас, радость моя, светик…

Какие чудесные деревья! Боже мой, воздух! Скворцы поют.

Свидетельство тому – не только исторические детали внешнего сюжета, но сам ритм существования чеховских персонажей, пульсация их коллективной души. Самое интересное в них – парадоксальность, непредсказуемость, легкость эмоциональных переходов, резкое сближение полюсов.

И вдруг все вздрогнуло, поплыло под ногами. Крик, истерика, припадок стали не исключением, а нормой.

Кажется, что теория атмосферы Чехова-актера возникает прежде всего как результат осмысления художественных принципов Чехова-драматурга.

И – внезапное, как из-под земли, появление прохожего, существа иного мира.

И – звук лопнувшей струны как знак свыше.

Пауза – постоянный способ обнаружения второго сюжета. Выходя из паузы, очнувшись, герои проговаривают свои простые открытия, обнаруживают истинное положение вещей.

«ТРОФИМОВ. …Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!

«ВАРЯ. Я? К Рагулиным… Договорилась к ним смотреть за хозяйством… в экономки, что ли.

Действительно, об одних персонажах пьесы говорится больше, о других – меньше, но разница эта скорее количественная, а не качественная, ибо каждый из них имеет в сюжете свою звездную минуту, когда из персонажа он превращается в героя.

Но в сюжете внутреннем сад превращается в простой и в то же время глубокий охватывающий символ, позволяющий собрать в одно целое разнообразные мотивы пьесы, показать характеры вне прямого конфликта. Именно вокруг сада выстраиваются размышления героев о времени, о прошлом и будущем, именно он провоцирует самые исповедальные монологи, обозначает поворотные точки действия.

«АНЯ. Я дома! Завтра утром встану, побегу в сад…

ЛОПАХИН. Местоположение чудесное, река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить… например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить старый вишневый сад…

ЛЮБОВЬ АНДРЕЕВНА. Вырубить? Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад.

ЛОПАХИН. Замечательного в этом саду только то, что он очень большой…

ГАЕВ. Сад весь белый. Ты не забыла, Люба? Вот эта длинная аллея идет прямо, прямо, точно протянутый ремень, она блестит в лунные ночи. Ты помнишь? Не забыла?

ЛЮБОВЬ АНДРЕЕВНА. О, мое детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничего не изменилось.

АНЯ. Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад.

ТРОФИМОВ. Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест…

ЛОПАХИН. Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь…

С ним связан и второй ключевой символ пьесы – звук лопнувшей струны.

Вот она и лопнула, эта натянутая струна, хотя в финале чеховской пьесы этого еще никто, кроме автора, не расслышал. Общая катастрофа воспринимается героями как личная неудача (или удача).

Если вишневый сад – смысловой центр изображенного мира, то звук лопнувшей струны – знак, символ его конца во всей его тотальности, без успокоительного деления на грешников и праведников, правых и виноватых.

Герои – практически все – бегут от настоящего, и это приговор ему. Но, с другой стороны, гибель вишневого сада, конечно в разной степени, – приговор тем людям, которые не смогли или не захотели спасти его.

Покинутый дом – потерянный рай.

И от судеб защиты нет.

«Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.

«С лязгом, скрипом, визгом опускается над Русскою Историею железный занавес.

– Представление окончилось. Публика встала.

– Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Читайте также: