Лишаев с а метаморфозы слова

Подборка литературы по системной лингвистике и филологии

Заботкина В.И. - Слово и смысл

В книге собраны труды доктора филологических наук, профессора В.И. Заботкиной, написанные в разные периоды ее творческой деятельности. Автор предлагает концепцию, объясняющую соотношение семантического, прагматического и когнитивного аспектов порождения нового слова. Под когнитивным углом зрения рассматриваются основные тенденции соотношения конвенциональности и креативности в лексиконе, а также излагаются взгляды на изменения в концептуальной и языковой картинах мира современного англоязычного общества.

Лишаев С.А. - Метаморфозы слова

В книге анализируются культурные, антропологические и социальные последствия трансформации пространственной локализации слова. Рассматриваются переходы от устной речи к письменному слову, от рукописи к печати, от печати к экрану. Особое внимание уделяется анализу изменений в поведении автора и читателя в ситуации "информационного стресса", а также судьбе печатного слова в эпоху цифровых технологий. Во второй части книги исследуется влияние русского языка на формирование проблемно-тематического поля отечественной философии, анализируются семантические поля таких слов, как "правда", "истина", "дух", "другое", проясняется характер их воздействия на отечественную философию и культуру.

Апресян Ю.Д. (ред.) - Языковая картина мира и системная лексикография

Монография является теоретическим обобщением лексикографических исследований, проведенных авторами в ходе разработки Нового объяснительного словаря синонимов русского языка Она состоит из девяти частей. В первой части излагаются основные принципы и понятия Московской семантической школы интегрального описания языка н системной лексикографии — установка на реконструкцию языковой картины мира, принцип интегральнoсти, понятие лексемы и ее интегрального лексикографического представления, понятие лексикографического типа. В остальных частях монографии представлены более конкретные исследования различных участков словаря. В них реконструируются определенные фрагменты языковой картины мира и описываются обслуживающие их лексикографические типы. Так выполнено описание целевых и уступительных слов, лексики этикета и этики, прилагательных и глаголов со значением интеллектуальных способностей и действий человека, прилагательных размера и другие. В последней части монографии принципы и понятия, выработанные в синхронической семантике, используются для решения ряда ключевых проблем из области диахронической семантики.

Баранов А.Н. - Дескрипторная теория метафоры

В книге излагаются положения дескрипторной теории метафоры, в основе которой лежит когнитивная теория процессов метафоризации. Метафора описывается как совокупность двух типов дескрипторов: сигнификативных и денотативных. Исследование частоты использования дескрипторов указанных типов позволяет создавать модели функционирования метафорики в дискурсе. Основная направленность дескрипторной теории заключается в том, чтобы создать формализованный аппарат для описания и инвентаризации метафор отдельных дискурсов или их замкнутых фрагментов. При этом широко используются компьютерные методы обработки языковых данных.

Шляхов В.И. - Речевая деятельность. Феномен сценарности в общении

В основу книги положены постулаты когнитивно-коммуникативного направления в лингвистике и психолингвистике. Один из них подчеркивает синтетический характер парадигмы, размывание границ между гуманитарными (и не только) науками. Так, феномен сценарности в общении является объектом всех антропологических наук. Для психолога это поведение человека в стандартных ситуациях общения, воздействие слов на психическое состояние; для социальной психологии - это виды межличностного общения; для философа - происхождение и роль конвенций и стереотипов в познании мира и общества; для психолингвистики - способность человека обобщать языковой опыт, сохранять его, применять в реальных условиях общения; для теории обучения иностранным языкам - это осознание учащимися речевых практик в сценарных обстоятельствах общения, обучение их интерпретировать речевое поведение собеседника в стандартных ситуациях речевого взаимодействия.

Цымбурский В.Л. - Scripta minora. Язык и древность. Гомер и Троя.

Хархордин О.В. (ред.) - Res publica: История понятия.

Данная книга нужна, прежде всего, для того, чтобы исследования по истории понятия res рubliса стали достоянием широкой научной общественности. Специалисты по латыни спокойно прочтут подобные труды по-немецки или по-французски в оригинале, но перевод делает их доступными для всех, кто заинтересован в классической республиканской традиции.

Даниленко В.П. - От предъязыка - к языку: введение в эволюционную лингвистику

Язык - величайшее достояние человеческой культуры. О его происхождении впервые заговорили еще в античности. Понадобилось несколько столетий, чтобы от гипотез о происхождении языка прийти к эволюционной точке зрения на проблему глоттогенеза. Опираясь на эту точку зрения, автор показывает путь к созданию синтетической теории языковой эволюции.

Топологические метаморфозы слова:
от речи к экрану

(к анализу у-словности присутствия) 1

В слове тела обретают место, присутствуют. Имея тело, человек имеет для него место. Бессловесное тело — тела не имеет. Иметь тело — значит быть словесным существом; иметь тело (слово, мысль) — значит именовать. Человек вмещает слово, слово вмещает человека.

Реализация этой цели предполагает описание и анализ основных человеко-образующих (об-у-словливающих мироотношение и мировидение) форм речевой активности человека. Таких форм в первом приближении две: сказывание/вслушивание и письмо/чтение. Письмо/чтение как форма у-словного бытия в мире существенно модифицируется в зависимости от того, каким образом слово оказывается предъявлено читателю. Можно выделить три основных формы письма/чтения, а стало быть — три способа визуализации слова в текстовую реальность: это 1) рукопись, 2) печать и, наконец, 3) виртуальная симуляция текста на экране (графика, печать, экран) 3 . Ниже мы рассмотрим уже реализованные в человеческой истории формы топологической конкретизации слова и те возможности, которые этими формами определяются.

1. Устная речь: говорить и слушать

Исходная локализация слова — устная речь, озвученное дыхание: слово рождается из согласного усилия грудных мышц и голосовых связок, языка и зубов, гортани и губ. Устное слово мы сначала слышим и только потом — видим того, кто его произносит. Видение человека, произносящего слова, факультативно для его восприятия 4 . Говорящий и слушающий не могут находиться далеко друг от друга. Они связаны

Фонетическая форма бытования слова накладывает жесткие ограничения на тематику и объем передаваемых ближним и дальним (потомкам, другим поколениям) посланий. По причине ограниченности пространственного и временного дальнодействия устного слова, а также в силу ограниченности объема индивидуальной и коллективной памяти, бесписьменные культуры владеют устными речевыми жанрами в существенно больших, чем письменные народы, размерах. Коллективное, родовое сознание (слишком пространное для того, чтобы отдельный индивид мог удерживать и хранить его в неструктурированном виде) организуют своеобразные мнемонические машины, позволяющие передавать от поколения к поколению, от человека к человеку не только язык в его лексическом и грамматическом своеобразии, но и пространные повествования о происхождении мира, о богах и героях, о деяниях предков и т. д. Миф, эпос, сказка, притча, песня, пословица, поговорка, загадка, заклинание и т. д. — представляют собой разнообразные мнемонические машины, которые посредством ритма, рифмы, стихотворного размера, распева, устойчивых речевых фигур (тропов) работали на сохранение коллективного сознания народа.

Традиционные техники упорядочения устного слова были одновременно и особыми эстетическими техниками. Слово мифа и эпоса существенно отличалось от языка повседневного общения, это было особенное слово, особым образом сложенная речь. Соответственно, оно требовало людей, способных удерживать его в памяти и достойно воспроизводить (аэды, барды, сказители). Сказители были хранителями, исполнителями и безвестными творцами языка, структурированного в повествование, они же были учителями и воспитателями народа, актуализировавшими своими говорящими (поющими) телом родовое (племенное) сознание в мирособирающее повествование мифа.

Воспроизводимость мира, человека, социальных установлений и т. д. в слове мифа (космогонического, антропогонического, солярного, календарного…) и в слове эпического сказания была священным (для архаического человека) актом воспроизводства космического порядка, включая сюда и порядок человеческой жизни. Особое, общее всему племени (речевое) пространство архаического нарратива (пространство мифа, позднее — пространство эпического сказания) было культурной формой, удерживавшей у-словность человеческого присутствия.

с изобретением письменности, заморозившим подвижную речевую стихию.

2. Записанное слово

(графика речи; к топологии письма и чтения)

Но как ни важно сходство устного и письменного слова, особенно ощутимое на фоне печатных и электронных способов презентации слова, но еще важнее то, что их друг от друга отличает. Уже авторская рукопись представляет собой высказывание, обособленное от тела ее создателя. Автограф — это абстракция тела. Акт переписки рукописи еще глубже отделяет текст от телесного присутствия того, кто его создал (от писателя). Присутствие автора в рукописи становится с этого момента невещественным, абстрагируясь в его логико-смысловой, образно-символической и стилистической целостности. Копия, снятая с автографа, сохраняет при этом связь с телом переписчика, но эта связь уже не имеет никакого отношения к содержательно-стилистическому единству рукописи.

Зафиксированное слово обретает новое качество. Оно уже не звук, исходящий от человека и не имеющий самостоятельного, не зависимого от его тела топоса, но особая вещь, существующая постольку, поскольку хранит на своей поверхности всегда открытые для чтения знаки. Папирус и книга — это вещи, представляющие мысль и образ как нечто существующее отдельно и от человека, и от вещи. Обернувшись последовательностью знаков, человеческая речь, а с ней и человеческий дух отделяются от эмпирического субъекта речи и обретают самостоятельность 1) по отношению к автору, 2) по отношению к реципиенту и 3) по отношению к предмету речи.

Своеобразие письменной речи можно прояснить, прибегнув к аналогии. Представим себе, что за тонированным стеклом шкафа в определенном порядке расположены предметы. Стекло (1) позволяет тому, кто смотрит сквозь него, видеть и сознавать то, что находится за ним (в глубине шкафа), но в то же время, в качестве тонированного, оно может (2) привлечь внимание и к самому себе как к стеклу, став предметом специального рассмотрения. Но глядя на стекло, мы (3) можем увидеть в нем (если особенным образом сфокусируем взгляд и нацелим его на наше отражение в затонированном стекле) самих себя, смотрящих на(сквозь) стекло. Что же происходит, когда наше восприятие смещается?

1) Взгляд, отраженный от вещи, помещенной за стеклом (то есть от предметного содержания высказывания), возвращает мне меня как отличное от вещи сущее, как того, кто созерцает и сознает (как того, кому она дана) то, что происходит в текстовом пространстве на уровне его предметного содержания.

2) Взгляд, отраженный от стекла (от моей записанной речи), возвращает мне меня как отличное от слова сущее (как того, кто владеет словом и кем владеет слово) и побуждает обратить внимание на способность речи представлять моему умному зрению слова-как-вещи, на самостоятельную красоту и глубину языка, логоса.

Письменная речь расширяет горизонты об-у-словленного человеком мира и делает его представления о действительности куда более подробными и детализированными, чем в дописьменную эпоху. Кроме того, письменный текст предрасполагает к анализу; визуальная данность текста взывает к размышлению над его структурой, логикой, стилем, выразительностью и т. д., а вторым шагом — к рефлексии над структурой собственного мышления, исследующего логику текста.

Однако и увеличение единиц хранения в архивах традиционных культур наталкивается на определенные препятствия. Трудоемкость создания и размножения свитка и средневекового кодекса, их высокая стоимость препятствуют широкому распространению рукописных текстов и наращиванию номенклатуры произведений, принятых на хранение. Ремесленный способ изготовления рукописи ограничивал объем и тематическое разнообразие создаваемых на этой основе текстов.

Локализация текста вне человеческого тела существенно расширила тематическое поле связных высказываний, но рукописная форма их фиксации (хотя и не только она) способствовала кристаллизации из массы разнородных рукописей немногих авторитетных текстов. Эти тексты и составили твердое ядро скриптосферы. В древних и средневековых обществах они служили фундаментом, прочным основанием, на котором социум воспроизводил себя, длил свое единство во времени.

Поддерживаемое мощными институциями (церковью, государством) и читательским спросом ручное копирование манускриптов выступало в той же роли, что и позднейшее издание книг типографическим способом. С одной стороны, работа переписчика означала признание ценности текста и утверждение авторитета писателя, с другой, переписка книги уже была обусловлена авторитетностью произведения. Ориентация на авторитет (на образец) способствовала консервации и воспроизводству уже сложившегося в культуре круга базовых для нее идей, образов и символов.

В Средние века университет обязательно включал в себя библиотеку, поскольку образование и здесь основывалось на авторитетной книге: на Библии, на сочинениях отцов Церкви, на метафизике и логике Аристотеля, на изучении кодекса Юстиниана, на сочинениях Птолемея, Эвклида, etc…

"Ребята, кого несёте?" - "Автора". – "А что с ним?" - "Умер. " - "А это кто? " - "Субъект. Не видишь разве?" - "Его-то куда?" - "Туда же. На кладбище, в архив…"

Хммм. Вообще, конечно, подумаешь иной раз, что разговоры о (разумеется, губительной для культуры и разрушительной для человека) смерти автора и субъекта и прочих ужасах постмодерна стоило бы уже, по изъезженности темы, запретить – любые. Даже, пожалуй что, иронические. Смыслы тоже устают: стоит их время от времени отпускать попастись на воле – насытиться перспективами, нагулять потенциал. Впрочем, немного поиронизировав в кратком предисловии-эпиграфе над ходячими сожалениями о том, что-де "неуютно стало в мире", "холодно", что мир вообще "дефрагментировался, распался на составляющие" и закат Европы уж наступил, самарский философ Сергей Лишаев (о книге которого "Старое и ветхое" мне уже случалось здесь с удовольствием писать) быстро переходит к куда более нетривиальной смысловой работе.

Новая его работа о "Метаморфозах слова" делится на две части – настолько, по видимости, разные, что их вполне можно было бы счесть – да и издать – разными книгами.

Первая из них – собственно о метаморфозах слова в современной культуре, которые автор именует "топологическими": связанными с переменами места (следовательно – и самочувствия, и качества) разных форм существования слова в культурном целом. О перераспределении культурного влияния между словом письменным, устным и относительно новорождённым, но чрезвычайно агрессивным электронным, вобравшим в себя черты обоих своих партнёров-соперников. И о том, как каждое из них формирует – а оно непременно это делает! - пользующегося им человека, задавая тому разные дистанции между ним и миром, разное восприятие собеседника, коммуникации с ним, собственной индивидуальности и телесности, разные стили чувствования и мышления. Вообще говоря, всё это – изложенное у Лишаева по преимуществу эссеистически, с обилием красочных метафор и не без публицистических обертонов – очень напрашивается на тщательную, строгую философскую проработку и способно, кажется, быть доращенным до целой антропологии слова.

Вторая часть, "Мысль и язык", представляет некоторые результаты вслушивания (весьма, надо сказать, аргументированное - со словарями в руках) в "семантический потенциал" русских слов, ставших в нашем языке, волею судеб, философскими терминами: "истина" (в её знаменитом отличии от "правды"), "дух", "другой". Смысловые обертоны слов, в разных культурах разные и носителями языка (включая философов), как правило, не замечаемые, оказывают, утверждает автор, сильное, если не решающее, воздействие на представления о предметах, которые они призваны обозначать - тем вернее, что не замечаются. Прояснению этого воздействия – и, по возможности, его использованию, которое, кстати говоря, до сих пор ещё как следует не начиналось - и намерен способствовать Лишаев, предлагая свои "Материалы для терминологического словаря русской философии".

На самом деле можно заметить: обе части книги объединяет – в полном соответствии с названием серии, в которой та издана - внимание к телесности, к неустранимой и подробной воплощённости слова. У этой воплощённости - показывает Лишаев - есть разные аспекты, от графических и акустических до семантических и фонетических. Поэтому – по аспекту на каждую часть. Но таких частей – судя по количеству мыслимых аспектов – способно быть существенно больше. Может быть, мы их ещё увидим?

И тут мы возвращаемся к тому исходному иронизированию над сетованиями о распаде мира и смерти всех, кого только можно, от автора и субъекта до Самого Автора всех авторов, с которого книга начиналась и о котором так не сразу было понятно, к чему оно там. Теперь наконец ясно, к чему.

Ну хотя бы, например, к тому, что слово, основной предмет заботы в книге – само по себе, как тип явления – аргумент против расхожих представлений об обессмысливании и опустошении постмодерного (и какого бы то ни было ещё) мира. Слово (кстати, во многом благодаря своей, притягивающей, отбирающей и накапливающей смыслы, телесности) - мощное средство обживания мира и собирания его из любой фрагментарности – в цельность. Просто потому, что оно так устроено, даже когда этого не видят. Всё, что здесь сказано, - именно об этом.

Топологические метаморфозы слова:
от речи к экрану

(к анализу у-словности присутствия) 1

В слове тела обретают место, присутствуют. Имея тело, человек имеет для него место. Бессловесное тело — тела не имеет. Иметь тело — значит быть словесным существом; иметь тело (слово, мысль) — значит именовать. Человек вмещает слово, слово вмещает человека.

Реализация этой цели предполагает описание и анализ основных человеко-образующих (об-у-словливающих мироотношение и мировидение) форм речевой активности человека. Таких форм в первом приближении две: сказывание/вслушивание и письмо/чтение. Письмо/чтение как форма у-словного бытия в мире существенно модифицируется в зависимости от того, каким образом слово оказывается предъявлено читателю. Можно выделить три основных формы письма/чтения, а стало быть — три способа визуализации слова в текстовую реальность: это 1) рукопись, 2) печать и, наконец, 3) виртуальная симуляция текста на экране (графика, печать, экран) 3 . Ниже мы рассмотрим уже реализованные в человеческой истории формы топологической конкретизации слова и те возможности, которые этими формами определяются.

1. Устная речь: говорить и слушать

Исходная локализация слова — устная речь, озвученное дыхание: слово рождается из согласного усилия грудных мышц и голосовых связок, языка и зубов, гортани и губ. Устное слово мы сначала слышим и только потом — видим того, кто его произносит. Видение человека, произносящего слова, факультативно для его восприятия 4 . Говорящий и слушающий не могут находиться далеко друг от друга. Они связаны

Фонетическая форма бытования слова накладывает жесткие ограничения на тематику и объем передаваемых ближним и дальним (потомкам, другим поколениям) посланий. По причине ограниченности пространственного и временного дальнодействия устного слова, а также в силу ограниченности объема индивидуальной и коллективной памяти, бесписьменные культуры владеют устными речевыми жанрами в существенно больших, чем письменные народы, размерах. Коллективное, родовое сознание (слишком пространное для того, чтобы отдельный индивид мог удерживать и хранить его в неструктурированном виде) организуют своеобразные мнемонические машины, позволяющие передавать от поколения к поколению, от человека к человеку не только язык в его лексическом и грамматическом своеобразии, но и пространные повествования о происхождении мира, о богах и героях, о деяниях предков и т. д. Миф, эпос, сказка, притча, песня, пословица, поговорка, загадка, заклинание и т. д. — представляют собой разнообразные мнемонические машины, которые посредством ритма, рифмы, стихотворного размера, распева, устойчивых речевых фигур (тропов) работали на сохранение коллективного сознания народа.

Традиционные техники упорядочения устного слова были одновременно и особыми эстетическими техниками. Слово мифа и эпоса существенно отличалось от языка повседневного общения, это было особенное слово, особым образом сложенная речь. Соответственно, оно требовало людей, способных удерживать его в памяти и достойно воспроизводить (аэды, барды, сказители). Сказители были хранителями, исполнителями и безвестными творцами языка, структурированного в повествование, они же были учителями и воспитателями народа, актуализировавшими своими говорящими (поющими) телом родовое (племенное) сознание в мирособирающее повествование мифа.

Воспроизводимость мира, человека, социальных установлений и т. д. в слове мифа (космогонического, антропогонического, солярного, календарного…) и в слове эпического сказания была священным (для архаического человека) актом воспроизводства космического порядка, включая сюда и порядок человеческой жизни. Особое, общее всему племени (речевое) пространство архаического нарратива (пространство мифа, позднее — пространство эпического сказания) было культурной формой, удерживавшей у-словность человеческого присутствия.

с изобретением письменности, заморозившим подвижную речевую стихию.

2. Записанное слово

(графика речи; к топологии письма и чтения)

Но как ни важно сходство устного и письменного слова, особенно ощутимое на фоне печатных и электронных способов презентации слова, но еще важнее то, что их друг от друга отличает. Уже авторская рукопись представляет собой высказывание, обособленное от тела ее создателя. Автограф — это абстракция тела. Акт переписки рукописи еще глубже отделяет текст от телесного присутствия того, кто его создал (от писателя). Присутствие автора в рукописи становится с этого момента невещественным, абстрагируясь в его логико-смысловой, образно-символической и стилистической целостности. Копия, снятая с автографа, сохраняет при этом связь с телом переписчика, но эта связь уже не имеет никакого отношения к содержательно-стилистическому единству рукописи.

Зафиксированное слово обретает новое качество. Оно уже не звук, исходящий от человека и не имеющий самостоятельного, не зависимого от его тела топоса, но особая вещь, существующая постольку, поскольку хранит на своей поверхности всегда открытые для чтения знаки. Папирус и книга — это вещи, представляющие мысль и образ как нечто существующее отдельно и от человека, и от вещи. Обернувшись последовательностью знаков, человеческая речь, а с ней и человеческий дух отделяются от эмпирического субъекта речи и обретают самостоятельность 1) по отношению к автору, 2) по отношению к реципиенту и 3) по отношению к предмету речи.

Своеобразие письменной речи можно прояснить, прибегнув к аналогии. Представим себе, что за тонированным стеклом шкафа в определенном порядке расположены предметы. Стекло (1) позволяет тому, кто смотрит сквозь него, видеть и сознавать то, что находится за ним (в глубине шкафа), но в то же время, в качестве тонированного, оно может (2) привлечь внимание и к самому себе как к стеклу, став предметом специального рассмотрения. Но глядя на стекло, мы (3) можем увидеть в нем (если особенным образом сфокусируем взгляд и нацелим его на наше отражение в затонированном стекле) самих себя, смотрящих на(сквозь) стекло. Что же происходит, когда наше восприятие смещается?

1) Взгляд, отраженный от вещи, помещенной за стеклом (то есть от предметного содержания высказывания), возвращает мне меня как отличное от вещи сущее, как того, кто созерцает и сознает (как того, кому она дана) то, что происходит в текстовом пространстве на уровне его предметного содержания.

2) Взгляд, отраженный от стекла (от моей записанной речи), возвращает мне меня как отличное от слова сущее (как того, кто владеет словом и кем владеет слово) и побуждает обратить внимание на способность речи представлять моему умному зрению слова-как-вещи, на самостоятельную красоту и глубину языка, логоса.

Письменная речь расширяет горизонты об-у-словленного человеком мира и делает его представления о действительности куда более подробными и детализированными, чем в дописьменную эпоху. Кроме того, письменный текст предрасполагает к анализу; визуальная данность текста взывает к размышлению над его структурой, логикой, стилем, выразительностью и т. д., а вторым шагом — к рефлексии над структурой собственного мышления, исследующего логику текста.

Однако и увеличение единиц хранения в архивах традиционных культур наталкивается на определенные препятствия. Трудоемкость создания и размножения свитка и средневекового кодекса, их высокая стоимость препятствуют широкому распространению рукописных текстов и наращиванию номенклатуры произведений, принятых на хранение. Ремесленный способ изготовления рукописи ограничивал объем и тематическое разнообразие создаваемых на этой основе текстов.

Локализация текста вне человеческого тела существенно расширила тематическое поле связных высказываний, но рукописная форма их фиксации (хотя и не только она) способствовала кристаллизации из массы разнородных рукописей немногих авторитетных текстов. Эти тексты и составили твердое ядро скриптосферы. В древних и средневековых обществах они служили фундаментом, прочным основанием, на котором социум воспроизводил себя, длил свое единство во времени.

Поддерживаемое мощными институциями (церковью, государством) и читательским спросом ручное копирование манускриптов выступало в той же роли, что и позднейшее издание книг типографическим способом. С одной стороны, работа переписчика означала признание ценности текста и утверждение авторитета писателя, с другой, переписка книги уже была обусловлена авторитетностью произведения. Ориентация на авторитет (на образец) способствовала консервации и воспроизводству уже сложившегося в культуре круга базовых для нее идей, образов и символов.

В Средние века университет обязательно включал в себя библиотеку, поскольку образование и здесь основывалось на авторитетной книге: на Библии, на сочинениях отцов Церкви, на метафизике и логике Аристотеля, на изучении кодекса Юстиниана, на сочинениях Птолемея, Эвклида, etc…

Какие стихи вы предпочитаете?

Стихи - Метаморфоза

Стихи - Метаморфоза

Стихи - Метаморфоза

знакомьтесь Мила гусеница,
в проекте мотылек,
а по просту капустница,
расселась на цветок

она мелка, ничтожна,
зеленые бока,
коротененькие ножки и
на голове рога

Вы сказ о ней послушайте,
примите все всерьез,
не будете баклуши бить
вас ждет метаморфоз а

раз как то знойным летом
на розовый пеон
слетел из грез и света
красавец махаон

в волненьи наша Мила
Бог душу успокой,
и аж глаза закрыла,
вот мне бы стать такой,

какой красивый, милый
под солнцем краше нет.

Стихи - Метаморфозы

Мир текуч — опять метаморфозы,
Сделают окраской добро злом.
Если нужно отыскав угрозы,
И для всех, плохое что-то в нём.

Мир таков — метаморфозы всюду,
Но нам суть их не дано понять.
К превращенья привыкая чуду,
Верим в ложь иллюзий мы опять.

Верим в то, что нужно и удобно,
В чём для нас, благ больше чем труда.
И сознанье в нас уж не способно,
Отличить от правды ложь тогда.

Под свой вкус подгоним превращеньем,
Что-то, напрочь позабыв при том,
Что не можем мы владеть уменьем.

Стихи - Метаморфозы

-Влачит за собою закат-великан, багряное облако странное.
Сеется, сеется звездный дурман!
Пересекая меридиан, выпала сыпью ночь окаянная.

Злобная пасть инфракрасных лучей,
Их на ладони теплейшие души.
Мил и смешон запирающий дверь,
Не иначе как приглашение на ужин.

Вот и луна, этот дивный пейзаж,
Сколько проклятий тобою рожденных.
Вечный свидетель и трепетный страж,
Тайный союзник во мглу посвященных.

В доли мгновения,взмахи крыла,
Дьявольский ход,и раскрытые шторы.
Где.

Стихи - Метаморфоза

Тобой полны все эти дни,
И всё, что есть в мгновеньи каждом,
Прожитом мною - это Ты,
Кто сутью стал моей однажды.

Нисходят музыкой лучи,
Ложатся на бумагу строки
От звёзд, рассыпанных в ночи,
Любви живительных истоков.

Стихи - Метаморфоза

Уж как африканцы умели терпеть
богатой Европе не снилось.
Но время пришло - и не тот уже свет
своей неуёмною силой.

Япония. Сакура. Сказка. Восток.
Казалось бы - мир технологий,
но плачет ребёнком несмелый росток.
Цунами сметает дороги.

Опасность созвучием порванных струн
прошлась по душе – сердцу больно.
И гор потрясенье, и новый тайфун.
Стихия гуляет привольно.

Всему в этом мире бывает предел:
терпению, долгу и славе.
И сколько безвинно погублено тел
под.

Стихи - Метаморфоза

Однажды к Богу обратясь
Мирянин долго так молился,
Что тот из жалости явился
Помочь просителю берясь.

- Скажи о чем ко мне вопрос?
Какие мысли душу гложат?
А может думы, что тревожат,
Зачем ты жил? Зачем ты рос?

Великий Боже! Я женат!
Невеста та кротка, не говорлива,
Как Ангел, солнечно -счастлива.
И сказаочно я браку рад.

Медовый месяц вдруг прошел,
И год с уклона покатился,
Я переменам удивился.
Мегеру в Золушке нашел!

Скажи мне Боже отчего,
Типаж так резко.

Стихи - Метаморфоза.

Стихи - Метаморфоза

Рисуя на бумаге милый образ,
Я думаю, что все прошло не зря.
Быть может, где-то по дороге к звездам
Я прошепчу тебе, что я твоя.

Хотя на самом деле все иначе,
Другому свое сердце отдала.
А ты.
Ты просто научил меня жить ярче.
Ты просто, рассказал, что жизнь – одна.

Ты объяснил, что нужно развиваться.
Сказал мне, для чего же нужно жить.
И мне уже не страшно ошибаться,
Я знаю, что смогу все изменить.

За это все я буду благодарна
Всю жизнь свою. Но как-то странно все ж.