По стебелечку вверх и вверх ползет травяная вошь

Представленный фрагмент произведения размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО "ЛитРес" (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.

Оплатили, но не знаете что делать дальше?

Автор книги: Роберт Рождественский

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

…А природе
не впервой отставать.
А природе на запреты
плевать!
Вопросительно
глядит сова.
Вопросительно
шуршит трава.
Вопросительна пчела в цветах.
Вопросительны краны в портах.
Вопросительно закручен
ус.
Вопросительно свернулся
уж…
Если даже у змеи
вопрос,
что же делать тем, кто –
в полный
рост?!

Ну, ладно, –
мы
рождаемся.
Переживаем.
Старимся.
Увидимся –
расстанемся.
Зачем?

Грядущие
и прошлые.
Громадины.
Горошины.
Плохие
и хорошие.
Зачем?
Для дела
и для понта.
Запои и работа.
Крестины и аборты.
Зачем?

В дакронах и сатинах.
В рабах и господинах.
В театрах и сортирах.
Зачем?
Подонки и матроны.
На ринге
и на троне.
На вахте
и на стреме.
Зачем?

Над щами.
Над миногами.
С авоськами.
С моноклями.
Счастливые.
Минорные.
Зачем?

Трибунные гориллы,
базары
и корриды,
горланите?
Гори те?
Зачем?

Случайно
иль нарочно?
Для дяди?
Для народа?
Для продолженья
рода?
Зачем?

Я тихо краснею
за это решение собственных предков,
суровых и бренных.
Не знаю,
чего они этим добились
и что потеряли,
но я повторяю:
– Земля наша
сильно лесами обширна,
лугами удачна,
ручьями обильна.
И только обидно,
что нет на земле
(как бы это ск а з ать,
чтоб звучало толково?) –
чего-то
такого…
То сеем не там.
И не то.
И не так, чтобы – к сроку.
Морока!
То вдруг
наводненье стрясется,
набухнет,
нагрянет внезапно,
то – засуха!
Мы вроде и эдак,
и так,
и обратно,
и снова,
да только –
без особого толку.
Как будто мы
чем-то обидели землю,
и жить ей от этого тошно, –
и точка.
Эгей,
супермены!
Советчики!
Форды!
Проныры!
Варяги!
Валяйте!
А ну,
налетай,
джентльмены удачи!
Любители легкой наживы!
Спешите!
Откройте, что сами мы,
в общем,
старались напрасно
(быдло,
низшая раса).
И сделайте, чтоб от жратвы
прогибались прилавки
в сверканье и лаке.
Чтоб даже в райцентрах любых
ни на миг не потухла
ночная житуха.
А мы вам за это
подарим
цветастых матрешек,
протяжную песню про Волгу
и водку.
Икрою покормим,
станцуем вприсядочку,
склоним главу.
Варяги,
ау-у-у!
Придите и правьте.
Мы очень понятливы.
Необычайно проворны…
…До –
воль –
но!
К чертям!
Супермены,
советчики,
херсты,
рвачи
и так далее, –
видали!
Шеренги
заезжих высочеств,
проезжих величеств, –
валитесь!
…Земля наша
сильно людьми знаменита,
в которых –
надежда.
В которых –
спасенье…
Люби
эту землю.

– Смотри, как дышит эта ночь.
Звезда, уставшая светить,
упала,
обожгла плечо…
– Чо?
– Смотри, как вкрадчивый туман
прижался
к молодой воде…
– Где?
– Он полностью поклялся ей,
он взял в свидетели луну.
– Ну?!
– Они сейчас уйдут в песок,
туда, где не видать ни зги…
– Гы.
– И, ощутив побег реки,
в беспамятстве забьется ерш.
– Врешь.
– Да нет, я говорю тебе,
что столько тайн хранит земля,
березы, ивы и ольха…
– Ха.
– А сколько музыки в степях,
в предутреннем дрожанье рос…
– Брось!
– Да погоди!
Почувствуй ночь,
крадущийся полет совы,
сопенье
медленных лосих…
– Псих!
– Послушай,
разве можно так:
прожить –
и не узнать весны,
прожить –
и не понять снега…
– Ага!

А куда нам –
мыслить?
А чего нам –
мыслить?
Это ж –
самому себе
веревочку мылить!
Мы же – непонятливые.
Мы же – недостойные.
До поры до времени
взираем из тьмы…

Кто у нас
на должности
хозяев истории?
А ведь ее хозяева –
извините! –
мы!

Мы –
и не пытавшиеся.
Мы –
и не пытающиеся.
Млекопитающие
и млеконапитавшиеся.
Рядовые.
Жвачные.
Мягкие.
Овальные.
Лица,
не охваченные
проф –
образованием.
Скромные.
Ленивые.
Не хитрецы,
не боги.
Мы –
обыкновенные,
как время само, –
люди-агрегаты
по переработке
всевозможно-всяческой
пищи
на дерьмо!
Нет войны – мы живы.
Есть война – мы живы.
Пусть вокруг
оракулы каркают.
Вы думаете:
это
работают
машины?!
А это
наши челюсти вкалывают!
Играйте в ваши выборы,
правительства
и партии!
Бунтуйте,
занимайтесь
стихами и ворьем.
Старайтесь,
идиотики!
На амбразуры падайте!
Выдумывайте,
пробуйте!
А мы пока
пожрем…
Орите!
Надрывайтесь!
Мы
посидим в сторонке.
В тени своих коттеджей,
избушек и юрт…
Вы думаете:
это
грохочут
новостройки?!
А это
наши челюсти жуют!
Шагайте в диалектику,
закапывайтесь в мистике,
пускай кричит философ,
догадкой озарен…
Леди и товарищи,
граждане и мистеры,
стройте
ваше
будущее!
Мы и его сожрем…
Подползем,
навалимся неотвратимым весом
и запросто докажем,
как был задуман
мир…
Выставкам и выдумкам,
опусам и эпосам,
физикам и лирикам, –
привет!
Аминь.

Мы тоже
для кого-то
были будущими.
Грядущими.
Идущими на смену.
Решительной эпохою
разбуженные
для славы и любви.
Для слез и смеха…

Мы тоже
будем прошлыми.
Давнишними.
Несбыточными,
как ушедший поезд.
Подернутыми дымкой.
В меру –
книжными.
И с этим,
к сожаленью, –
не поспоришь…

– Поди доказывай…
– Я жил!
Я сомневался.
– Это – лишнее…
Во имя воссозданья
нужной
личности,
тебе сомненья
противопоказаны!
Чтоб от событий в жизни было тесно,
нужны иные
меры и масштабы.
Ты даже не почувствуешь,
как станут
заклятые враги –
друзьями детства…
Твой фотоснимок
мы подретушируем.
В усталые глаза
добавим бодрости.
Чуть-чуть подтянем губы
(та к – решительней).
Исправим лоб
(он был
не в той пропорции)…
Итак,
ты жил.
Ты презирал богатство.
Читал газеты,
плача и ликуя…
Твоя жена
(приходится вторгаться) –
немножечко не та…
Найдем другую…
– Зачем другая
мертвому?!
– Все правильно…

– Помалкивай!
И, кстати, знай:
для живости характера
ты увлекался
теннисом и марками…

– При чем тут теннис?!
– Объясняем вкратце:
считай его
побочным сверхзаданьем.
Сейчас проходят игры.
Кубок Наций.
А мы пока что
в теннисе
не тянем…
Теперь т ы чист
идейно
и морально.
Переосмыслен.
Виден издалёка…
Был худосочным?
Стал
почти Гераклом.
Злопамятным?
А стал
милей теленка…

Теперь ты
на трибунах и эстрадах!
теперь ты –
как Аллах
для правоверных.
Теперь твои портреты
на тетрадях,
на клюкве в сахаре
и на конвертах!
Ты –
идол.
Ты –
безумие повальное.
Твой бюст переходящий
заслужила
во всепланетном
гранд-соревновании
седьмая
пионерская
дружина.
Твои черты становятся разбухшими.
Возрадуйся,
что ходишь в призовых.
…А знаете,
мы тоже
были будущими.
Не надо нас придумывать.
Живых.

Я – как город.
Огромный город.
Может,
ближний.
А может,
дальний…
Гор од а
на приезжий гомон
поворачиваются площадями.
Поворачиваются,
охмуряют
главной улицей,
главной набережной.
Речкой –
будто хвостом –
виляют.
Рассыпаются
в речи набожной.
В них тепло,
торжественно,
солнечно!
Есть
Центральный проспект,
а поблизости:
Площадь Юмора,
Площадь Совести.
Дом Спокойствия,
Дом Справедливости…

А дома –
просторны,
дома –
легки.
Все продумано.
Целенаправленно…

Я – как город.
Но есть в городах
тупики.
Прокопченные
есть
окраины.
Там на всех углах
темнота хрипит.
Там плакатами
дыры
заделаны.
Равнодушный тупик.
Уставший тупик.
Дом Бездельничанья.
Дом Безденежья…
Никого
нет на этих улочках.
Страшновато с ними знакомиться:
тупики не тупые –
умничают.
Тупики не тупые –
колются.
А дворы
заборами скручены.
Дождь лоснится
на кучах мусора…
Знаю, что идет реконструкция.
Жаль,
что медленно.
Жаль,
что муторно…
Ты до площади
успей – добеги!
Осторожнее
разберись в душе.
Не ходи в тупики!
Забудь тупики!
Я и сам бы забыл,
да поздно уже.
Вот опять слова
немотой свело.
Невесомы они
донельзя…

Я – как город.
Тебе в нем
всегда светло.
Как на выезде из тоннеля.

Еще б теперь писать –
Как Есенин…
А мальчики не знают про это!
А мальчики придумали скверно…
Ах, дети,
не ходите в поэты.
Ходите лучше в парки и скверы…

Я б эту землю милую проклял!
Повесился бы,
честное слово.
Но светится,
дрожа над порогом,
улыбка Михаила Светлова.
В любом из нас
ее повторенье.
В любом из нас бормочет и стонет
наивное,
высокое время,
где стоит жить!
И рыпаться стоит.

Был мальчик либо ябедой, либо
родителей
не слушался мальчик…
Ах, дети, не играйте в верлибры.
Играйте лучше в куклы и в мячик.

Но, с грядущими дыша заодно,
я зверею
от сусальных картин.
Будет так, как будет.
Так,
как должно.
Так,
как сделаем.
И как захотим.
Мне занятно думать,
что когда-нибудь,
поразмыслив
над бумагой немой,
наш невиданный,
неслыханный путь
обозначат
восходящей
прямой!

Будут тигры –
в клеточку,
а слоны –
в полоску.
И любому
ленточку
подберут по росту…
Сом зааплодирует
снегозадержанью.
Осам
опротивеет
незнакомых жалить.
И – совсем не рады
бою
барабанному –
станут
генералы
в цирках подрабатывать…
Захмелев от счастья,
позабыв
тоску,
будет плавать
частик
в собственном
соку…

В переливах вальса, –
в ГУМе
и в высотном, –
будет продаваться
развесное солнце.
Жаркое,
весеннее!
Много!
Честь по чести…

Будет море –
берегом.
Будет берег –
морем.
Будет холод –
бережным…
А дурак –
неможным!
Будет час –
как сутки.
В областях Союза
от безделья
судьи
и врачи
сопьются!
Будут звезды –
ульями.
Будут страхи –
вздорными.
И воскреснут умные.
И проснутся добрые.
И планеты
скачущие
ахнут
озадаченно.

А боятся сказочников
только
неудачники.

Зря
браслетами не бряцай.
Я их слышал.
Я не взгляну…
Знаешь,
как языческий царь
объявлял другому
войну?
Говорил он:
– Иду
на вы!
Лик мой страшен,
а гнев –
глубок.
Одному из нас –
видит бог! –
не сносить в бою головы…

Я не царь.
А на вы
иду!
Неприкаян и обречен,
на озноб иду.
На беду.
Не раздумывая
ни о чем.
Будет филин ухать в бору.
Будет изморозь по утрам.
Будет зарево не к добру.
Строки рваные
телеграмм.
Встреч оборванных
немоте,
ревность
и сигаретный чад.
И заброшенная верста,
где олени в двери стучат…
Будет ветер сухим, как плеть.
Будут набережные пусты.
Я заставлю
камень гореть
и сожгу за собой
мосты!
Высшей мерой меня суди.
Высшей правдой себя суди,
почтальона, как жизни,
жди.
Почтальона, как смерти,
жди…

Я стою у темной Невы,
у воды
густой и слепой…
Говорю я:
– Иду
на вы! –
Объявляю тебе
любовь!

Теперь я знаю:
ты
идешь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Все остальное –
ложь.
Идешь
как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идешь.
Земля,
замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
кончите галдеж.
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама еще не знаешь.
Но –
идешь!

Позабылись дожди,
отдыхают ветра…
Пора.
И вокзал обернется, –
руки в бока, –
пока!
На перроне озябшем
нет ни души…
Пиши.
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой…
Я тебя дожидался,
звал,
повторял,
терял.
И висела над нами,
будто звезда,
беда.
Так уходят года,
так дрожат у виска
века.
По тебе и по мне
грохочет состав.
Оставь!
Это – губы твои,
движенье ресниц, –
не снись!
На рассвете косом,
в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
перекрести.
Прости!
И спокойно, –
впервые за долгие дни, –
усни.

…А ты идешь наверх.
Костром.
Порывом.
Вот
задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река
сейчас наверх стремится.
А что в сетях.
Нет времени…
Потом…
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
о бидон.
Соседка что-то говорит печально.
Все жалуется…
Деньги…
Сыновья…
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
еще не слышу я.

Слухи,
слухи,
слухи,
слухи, –
то начальники,
то слуги.
Слухи-горы,
слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Для веселья,
для разлуки,
на глазах и на устах –
снова слухи,
слухи,
слухи
просто
и не просто так.
Прокляты,
необходимы –
среди ночи,
среди дня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
Слухи-отдых,
слухи-опыт
без особенных затей:
существует
тихий омут.
Как
всадить в него
чертей.
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я –
по слухам –
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
жив…
То вн у ши т е л ьно,
то наспех,
то наградой,
то бедой, –
будто капли,
будто айсберг:
половина –
под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
нету дыма,
нету дыма
без огня.
…Слышали:
на школьнице
женился академик.
Слышали:
в Госбанке
для зарплаты нету денег.

Слышали:
поэт свалял
такого дурака.
Слышали:
она ему
наставила
рога.

Люб –
(Воздуха!
Воздуха!
Самую малость бы!
Самую-самую…)
лю!
(Хочешь, –
уедем куда-нибудь
заново,
замертво,
за море. )
Люб –
(Богово – богу,
а женское – женщине
сказано,
воздано.)
лю!
(Ты покоренная.
Ты непокорная…
Воздуха!
Воздуха!)
Люб –
(Руки разбросаны.
Губы закушены.
Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
Звезды, качаясь,
врываются в комнаты.)
Люб –
(В загнанном мире
кто-то рождается,
что-то предвидится…)
лю!
(Где-то
законы,
запреты,
заставы,
заносы,
правительства…)
Люб –
(Врут очевидцы,
сонно глядят океаны остывшие.)
лю!
(Охай, бесстра шна я!
Падай, наивная!
Смейся, бесстыжая!)
Люб –
(Пусть эти сумерки
станут проклятием
или ошибкою…)
лю!
(Бейся в руках моих
каждым изгибом
и каждою жилкою!)
Люб –
(Радостно всхлипывай,
плачь и выскальзывай,
вздрагивай,
жалуйся. )
лю!
(Хочешь – уедем?
Сегодня? –
пожалуйста.
Завтра? –
пожалуйста!)
Люб –
(Царствуй, рабыня!
Бесчинствуй, учитель!
Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
Жалкие,
долгие
и сумасшедшие. )
Люб –
(Чертовы горы уставились в небо
темными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
Слышишь,
люби меня!
Знаешь,
люби меня!)
Люб –
(Чтоб навсегда!
Чтоб отсюда – до гибели…
Вот оно…
Вот оно…)
лю!
(Мы никогда,
никогда не расстанемся…
Воздуха…
Воздуха. )

…А лестница
выше.
А двери –
похожей.
Я знаю,
я вижу,
я чувствую
кожей, –
шагаешь
по далям,
шагаешь
по датам.
Недавним
и давним.
Святым
и бездарным.

…А ты все время –
вверх,
все ближе,
ближе.
Из-под закрытых век
тебя я вижу.
Идешь,
как инвалид,
ступаешь ватно.
И кто заговорит, –
уже
не важно.
Не важно,
кто начнет,
а кто продолжит.
Себя
перешагнет.
Жизнь
подытожит.
Взойдет на перевал.
Вернет,
отчаясь,
затасканным
словам
первоначальность.

…Застыла у дверей.
Теперь
помедли.
Невыносимой тишине поверь.
Вчера меж нами
были
километры.
Сегодня –
только тоненькая дверь.
Подмигивают фонари спросонок.
Над зимней ночью
взмахи снежных крыл.
Нам очень скоро сорок.
Очень сорок…

Войди в свой дом.
Я двери отворил.

[youtube.player]

Будьте счастливы,
Человеки!
Люди
умные.
Люди
сильные.

Нелетная погода

А кажется:
двадцать лет!
Будто нам эта жизнь двадцать лет под стать,
двадцать лет, как забыли мы слово:
летать!
И обидно.
И некого вроде винить.
Телефон в коридоре опять звонит.
Вновь синоптики,
самым святым клянясь,
обещают на завтра
вылет
для нас.

И опять, как в насмешку,
приходит с утра
завтра,
слишком похожее
на вчера.
Улететь —
дело очень нелегкое,
потому что погода —
нелетная.
…Самолеты охране поручены.
Самолеты к земле прикручены,
будто очень опасные
звери они, будто вышли уже
из доверья они,
Будто могут
плюнуть они на людей —
на пилотов,
механиков
и радистов.
И туда, где солнце.
Сквозь тучи.

Над Диксоном
третий день погоды нет.
Третий день.
Рисковать приказами запрещено.

На дрейфующем проспекте ты живешь…

Мне гидролог говорит:
– Смотри!
Глубина
сто девяносто три! —
Ох, и надоела мне одна
не меняющаяся глубина.
В этом деле я не новичок,
но волнение мое пойми —
надо двигаться вперед,
а мы
крутимся на месте,
как волчок.

Слишком велика
людская ярость!
Слишком многих
мы недосчитались!
Слишком многие
лежать остались,
за победу
заплатив собою…
В эти разметнувшиеся шири
слишком много мы
труда вложили,
чтоб отдать все то,
что взято с бою!
Невозможно изменить законы,
к прошлому вернуться
хоть на месяц.

Ну, а то, что кружимся на месте,
так ведь это, может,
для разгона…

Мираж

Дежурный закричал:
– Скорей сюда!
Мираж!
смотрите!
Все сюда!
Скорей. —
И резко отодвинута еда.
И мы вываливаемся из дверей.

Я ждал всего.
Я был готов к любому:
к цветам и пальмам
в несколько рядов,
к журчащему прибою голубому,
к воздушным башням
древних городов.
Ведь я читал,
как над песком
бесстыдно
вставали
эти памятники лжи.
Ведь я читал,
как жителей пустыни
с дороги уводили
миражи…
Ведь я читал,
ведь я об этом знаю:
слепящим днем,
как в полной темноте,
шагали
люди,
солнце проклиная,
брели
к несуществующей воде.
Но здесь…
– Да где мираж?!
– А очень просто.
Туда смотри.

Я замер,
поражен:
на горизонте
плавали
торосы
вторым,
не очень ясным этажом.
Они переливались
и дрожали…
Я был готов к любому.
Ждал всего…
Но Арктика!
Ты даже
миражами
обманывать
не хочешь никого.

Последняя песня

Смертью, которой грозят нам враги, обретем мы бессмертье…

До рассвета семьдесят восемь минут.
На рассвете
ключ заскрипит в замке,
На рассвете в камеру люди войдут
и пролают приказ на чужом языке.
А потом будет десять визжащих дверей,
коридорный сквозняк,
молчаливый конвой.
Будет яма на тесном тюремном дворе
и тяжелое небо
над головой.
Автоматчики тупо шеренгу сомкнут.

До рассвета семьдесят восемь минут.
И сейчас,
на распухшие пальцы дыша,
задыхаясь,
спеша,
обгоняя рассвет,
пишет песню,
последнюю песню,
поэт
чуть заметным обломком карандаша.
Пусть от долгих допросов гудит голова,
пусть больная рука тяжелее свинца…
Но приходят
единственные слова,
как приказ,
как присяга,
как клятва бойца.
Пишет,
пишет поэт…

И кончается ночь.
За стеною глухая команда слышна…
Даже фронт наступающий,
даже страна
не успеют,
не смогут,
не в силах помочь!

Я хочу,
чтоб ко мне его твердость пришла,
чтоб не смел ни минуты растрачивать я,
чтобы каждая песня
такою была,
будто это
последняя песня моя,
будто брезжит уже за окошком рассвет,
а враги ненавидят меня и клянут,
будто жить мне осталось
не семьдесят лет,
а семьдесят восемь
минут.

Приходит врач, на воробья похожий,
и прыгает смешно перед постелью.
И клювиком выстукивает грудь.
И маленькими крылышками машет.
– Ну, как дела? —
чирикает привычно. —
Есть жалобы. —
Я отвечаю:
– Есть.
Есть жалобы.
Есть очень много жалоб…
Вот, – говорю, —
не прыгал с парашютом…
Вот, – говорю, —
на лошади не ездил…
По проволоке в цирке не ходил…

Он морщится:
– Да бросьте вы!
Не надо!
Ведь я серьезно…

…А доктор
собирает чемоданчик.
Молчит и улыбается по-птичьи.
Уходит.
И уже у самой двери
он тихо говорит:
– А я мечтал…
давно когда-то…
вырастить
овчарку…
А после
подарить погранзаставе…
И не успел… —
Действительно, смешно.

Поэма о разных точках зрения

В дакронах и сатинах.
В рабах и господинах.
В театрах и сортирах.
Зачем?

Подонки и матроны.
На ринге
и на троне.
На вахте
и на стреме.
Зачем?

Над щами.
Над миногами.
С авоськами.
С моноклями.
Счастливые.
Минорные.
Зачем?

Трибунные гориллы,
базары
и корриды,
горланите?
Горите?
Зачем?

Случайно
иль нарочно?
Для дяди?
Для народа?
Для продолженья
рода?
Зачем?

А мы вам за это
подарим
цветастых матрешек,
протяжную песню про Волгу
и водку.
Икрою покормим,
станцуем вприсядочку,
склоним главу.
Варяги,
ау-у-у!
Придите и правьте.
Мы очень понятливы.
Необычайно проворны…
…До —
воль —
но!!
К чертям!
Супермены,
советчики,
херсты,
рвачи
и так далее, —
видали!
Шеренги
заезжих высочеств,
проезжих величеств, —
валитесь!
…Земля наша
сильно людьми знаменита,
в которых —
надежда.
В которых —
спасенье…
Люби
эту землю.

– Смотри, как дышит эта ночь.
Звезда, уставшая светить,
упала,
обожгла плечо…
– Чо?
– Смотри, как вкрадчивый туман
прижался
к молодой воде…
– Где?
– Он полностью поклялся ей,
он взял в свидетели луну.
– Ну?!
– Они сейчас уйдут в песок,
туда, где не видать ни зги…
– Гы.
– И, ощутив побег реки,
в беспамятстве забьется ерш.
– Врешь.
– Да нет, я говорю тебе,
что столько тайн хранит земля,
березы, ивы и ольха…
– Ха.
– А сколько музыки в степях,
в предутреннем дрожанье рос…
– Брось!
– Да погоди!
Почувствуй ночь,
крадущийся полет совы,
сопенье
медленных лосих…
– Псих!
– Послушай,
разве можно так:
прожить —
и не узнать весны,
прожить —
и не понять снега…
– Ага!

А куда нам —
мыслить?
А чего нам —
мыслить?
Это ж —
самому себе
веревочку мылить!
Мы же – непонятливые.
Мы же – недостойные.
До поры до времени
взираем из тьмы…

Кто у нас
на должности
хозяев истории?
А ведь ее хозяева —
извините! —
мы!

Мы —
и не пытавшиеся.
Мы —
и не пытающиеся.
Млекопитающие
и млеконапитавшиеся.
Рядовые.
Жвачные.
Мягкие.
Овальные.
Лица,
не охваченные
проф —
образованием.
Скромные.
Ленивые.
Не хитрецы,
не боги.
Мы —
обыкновенные,
как время само, —
люди-агрегаты
по переработке
всевозможно-всяческой
пищи
на дерьмо!
Нет войны – мы живы.
Есть война – мы живы.
Пусть вокруг
оракулы каркают.
Вы думаете:
это
работают
машины?!
А это
наши челюсти вкалывают!!
Играйте в ваши выборы,
правительства
и партии!
Бунтуйте,
занимайтесь
стихами и ворьем.
Старайтесь,
идиотики!
На амбразуры падайте!
Выдумывайте,
пробуйте!
А мы пока
пожрем…
Орите!
Надрывайтесь!
Мы
посидим в сторонке.
В тени своих коттеджей,
избушек и юрт…
Вы думаете:
это
грохочут
новостройки?!
А это
наши челюсти жуют!!
Шагайте в диалектику,
закапывайтесь в мистике,
пускай кричит философ,
догадкой озарен…
Леди и товарищи,
граждане и мистеры,
стройте
ваше
будущее!
Мы и его сожрем…
Подползем,
навалимся неотвратимым весом
и запросто докажем,
как был задуман
мир…
Выставкам и выдумкам,
опусам и эпосам,
физикам и лирикам, —
привет!
Аминь.

По стебелечку
вверх и вверх
ползет
травяная вошь…
Зачем живешь,
человек, —
если так
живешь.

Мы тоже
для кого-то
были будущими.
Грядущими.
Идущими на смену.
Решительной эпохою
разбуженные
для славы и любви.
Для слез и смеха…

Мы тоже
будем прошлыми.
Давнишними.
Несбыточными,
как ушедший поезд.
Подернутыми дымкой.
В меру —
книжными.
И с этим,
к сожаленью, —
не поспоришь…

– Я жил!
Я сомневался.
– Это – лишнее…
Во имя воссозданья
нужной
личности,
тебе сомненья
противопоказаны!
Чтоб от событий в жизни было тесно,
нужны иные
меры и масштабы.
Ты даже не почувствуешь,
как станут
заклятые враги —
друзьями детства…
Твой фотоснимок
мы подретушируем.
В усталые глаза
добавим бодрости.
Чуть-чуть подтянем губы
(так – решительней).
Исправим лоб
(он был
не в той пропорции)…
Итак,
ты жил.
Ты презирал богатство.
Читал газеты,
плача и ликуя…
Твоя жена
(приходится вторгаться) —
немножечко не та…
Найдем другую…

– Зачем другая
мертвому?!
– Все правильно…

– Помалкивай!
И кстати, знай:
для живости характера
ты увлекался
теннисом и марками…

– При чем тут теннис?!

– Объясняем вкратце:
считай его
побочным сверхзаданьем.
Сейчас проходят игры.
Кубок Наций.
А мы пока что
в теннисе
не тянем…
Теперь ты чист
идейно
и морально.
Переосмыслен.
Виден издалёка…
Был худосочным?
Стал
почти Гераклом.
Злопамятным?
А стал
милей теленка…

Теперь ты
на трибунах и эстрадах!
теперь ты —
как Аллах
для правоверных.
Теперь твои портреты
на тетрадях,
на клюкве в сахаре
и на конвертах!
Ты —
идол.
Ты —
безумие повальное.
Твой бюст переходящий
заслужила
во всепланетном
гранд-соревновании
седьмая
пионерская
дружина.
Твои черты становятся разбухшими.
Возрадуйся,
что ходишь в призовых.
…А знаете,
мы тоже
были будущими.
Не надо нас придумывать.
Живых.

Я – как город.
Огромный город.
Может,
ближний.
А может,
дальний…
Города
на приезжий гомон
поворачиваются площадями.
Поворачиваются,
охмуряют
главной улицей,
главной набережной.
Речкой —
будто хвостом —
виляют.
Рассыпаются
в речи набожной.
В них тепло,
торжественно,
солнечно!
Есть
Центральный проспект,
а поблизости:
Площадь Юмора,
Площадь Совести.
Дом Спокойствия,
Дом Справедливости…

А дома —
просторны,
дома —
легки.
Все продумано.
Целенаправленно…

Я – как город.
Но есть в городах
тупики.
Прокопченные
есть
окраины.
Там на всех углах
темнота хрипит.
Там плакатами
дыры
заделаны.
Равнодушный тупик.
Уставший тупик.
Дом Бездельничанья.
Дом Безденежья…
Никого
нет на этих улочках.
Страшновато с ними знакомиться:
тупики не тупые —
умничают.
Тупики не тупые —
колются.
А дворы
заборами скручены.
Дождь лоснится
на кучах мусора…
Знаю, что идет реконструкция.
Жаль,
что медленно.
Жаль,
что муторно…
Ты до площади
успей – добеги!
Осторожнее
разберись в душе.
Не ходи в тупики!
Забудь тупики!
Я и сам бы забыл,
да поздно уже.
Вот опять слова
немотой свело.
Невесомы они
донельзя…

Я – как город.
Тебе в нем
всегда светло.
Как на выезде из тоннеля.

Еще б теперь писать —
Как Есенин…
А мальчики не знают про это!
А мальчики придумали скверно…
Ах, дети,
не ходите в поэты.
Ходите лучше в парки и скверы…

[youtube.player]

Читайте также: