Ярмо гнетет меня лишая сна и воли

Вьюга над сердцем моим
Словно Дух, что носился над бездною, кружится ветер
В полярной сияющей мгле

Пробираться по пояс в снегу
Под чужими и страшными звёздами
Падать и вновь подниматься –
Вот всё, что могу.

Тьма и вьюга, и слёзы из глаз
Мы идём через ночь, не надеясь достигнуть рассвета
В этих льдах за пределом широт

Нет иного рассвета, чем в нас
В нашем сердце – огонь, озаряющий стороны света.
Поднимайся, мой ангел! Вперёд!

Да, так рождаются ангелы,
Так возникают миры,
Так из пламени наших сердец
В чёрном небе полярной зимы.
Загорается новое Солнце!

И великие земли
Поднимаются из пустоты
Замерзающий рыцарь шагает вперёд из упавшего тела,
Замерзающий рыцарь смеётся!

Путь во Льдах –
Пламя изнутри,
Это Путь во Льдах
Воинства Зари.

Путь сквозь льды –
В каждом сердце пламя бьётся!
Путь сквозь льды –
Вечный путь от Сердца к Солнцу!

И день пройдёт, настанет день
И год заменит год
Дорога Ворона тебя
Однажды призовёт.

И ты оставишь свой порог
Забудешь всё, что знал
И в путь отправишься далёк,
Чтоб отыскать Кристалл.

Дорога Ворона лежит
Вдали от всех путей
По ней не ходит тот, кто жив
Для мира и людей.

Над ней не властна кривизна
Поверхности земной
Дорога Ворона ясна –
На Север! По прямой!

Туда, где Вечная гора
Касается небес,
Где фиолетова трава
И непонятен лес.

И дальше, дальше путь ведёт
К Последнему Мосту
Кто до конца его пройдёт –
Обрящет Пустоту.

И в той Великой Пустоте
Увидит он Кристалл
Что преломляет Божий Свет
Как мириад зеркал.

И разноцветные лучи
Слагаются в миры
И нет на свете ничего
Помимо той игры!

…Заворожён игрой лучей
Ты станешь наблюдать,
А Свет – Великий и Ничей
Забудешь вспоминать…

Пусть снова день меняет день
И год меняет год –
Дыханье Голубя тебя
Однажды позовёт.

И ты восстанешь, превзойдя,
И вспомнишь всё, что знал
И засмеёшься, как дитя
И разобьёшь Кристалл.

Горит огонь,
Горит огонь
До самого утра.

Я облачён
В чистейший лён
Ладонь моя чиста.

Горят дела мои, и дни
Горит вся жизнь моя
О, Адонай! О, Эллохим!
Не отвергай меня!

Рассеки
Всю мою природу
Окропи
Жертвенник у Входа
Извлеки
Сердце плотяное
И омой
Ноги мне водою!

Потряси
Грудь мою рыданьем
Вознеси
Плечи в знак избранья
Опалюсь
Пламенем Небесным
Распадусь
Пеплом – и воскресну!

…Это всесожжение, жертва, благоухание приятное Господу…

…Не видя солнца и планет,
Не зная, что творится в мире
Один как перст, в пустой квартире
Художник Массов пишет Свет…

Художник – дядька, как и все
Но искушён в Незримой Битве
В нём самодвижная молитва
Стучит, как белка в колесе.

Он пишет ночью, пишет днём
Он пишет темперой и мелом
Он пишет Белое на Белом –
И Божий свет струится в нём!

И вновь спешит вернуться в клеть,
Что шире неба и вселенной,
Чтоб Свет Предмирный, Свет Нетленный
О холст презренный опереть!

Луна была без облаков,
Ока мерцала.
И влага пойменных лугов
К реке стекала.
Земля вздыхала в глубине,
Поила травы.
Все было подлинным во мне –
Так странно, право.
Я был счастливо одинок,
Я брел без цели,
Костра далекий огонек
Светился еле.
Лежали в сумке хлеб ржаной
И томик Фроста.
Кружилось небо надо мной,
И плыли звезды.

Господь! Сколь безнадежны все попытки
Из Глубины приблизиться к Тебе.
Средь многих прав, лишь право на ошибку
Моей судьбой оправдано вполне.
Как мотылек, что прянул, опаленный,
Из пламени в сгустившуюся тьму –
Так я бежал когда-то, ослепленный,
От следования Слову Твоему.
И мир померк, и духу стало тесно,
И Бездна отворилась предо мной,
Но верил я, что и для падших в Бездну
Ты, недвижим, пребудешь за спиной.
Когда же Страж на дверь обрушил молот,
Закрыв мне отступ к Свету бытия,
Я оглянулся, сердцем чуя холод,
И вот, мой Бог, здесь не было Тебя.
Так смерть опережает Смерть Вторая
И делает бессмысленной канву.
С тех пор я слышу – и не постигаю,
С тех пор живу – как будто не живу.
Лишь память, ненадежная обитель,
Хранит залог надежды неземной.
Я жду – разбивши ковы, Искупитель
От Крестной Жертвы явится за мной.

Веретеницей в поле петляет поземка,
Теребя хворостинки, пронзившие наст,
След полозьев синеет бессильно и тонко,
И у дальнего стога уходит из глаз.

Сосны ловят звезду в узловатые руки,
Опускаются стылые сны декабря,
И над белым безмолвием – долгие звуки,
Растворенного в сумерках монастыря.

Городами призрачно-туманными
На заре несбывшегося дня
Мы бредем как тени безымянные,
Отблески, лишенные огня.

Бытие прозрачно и безоблачно,
Но неясно в сути и делах,
И печаль нерастворенной горечи
Светится на пальцах и устах.

Ткани обескровлены желанием,
Неподвластным сердцу и уму,
Мы бредем, разменивая знание
На тропу, ведущую к Нему…

Когда пронзит пылающий вопрос,
И разум прянет к темному пределу,
Когда больной душевный перекос
Жгутом рыданья перехватит тело,

Я знаю путь, который не во вред,
Я знаю средство поборать сомненья,
Я прохожу за поволоку лет
В четвертый год от моего рожденья,

Здесь травы клонятся под тяжестью стрекоз,
И смолы внемлют времени и лени,
И блики дня сквозь кружево берез
Чуть наискось ложатся на колени.

Здесь мхи укрыли тайну корневищ,
Чей мир белес, чьи спутаны истоки.
Здесь шмель упорно силится достичь
Глубин цветка, где каплевидны соки.

И златоглазка призрачна как сон,
И хрупко тело легкое сирфиды,
И черный уж свивается кольцом
У основанья дремлющей ракиты.

Отсюда путь ложится наугад
По склону земляничного оврага,
Нога скользит, и ветви шелестят
О тайнике, где обитает влага.

В густой тени, в прохладной тишине
Я, к роднику приникнув по старинке,
Ищу ответ в прозрачной глубине,
Где пляшут вместе точки и песчинки.

Презирай стакан порожний
И обрящешь благодать.
Жить приятно, жить несложно,
Если смысла не искать!
Вожделеет разум рьяный
Мысль системою сковать,
А ты лежишь на солнце пьяный, и на все тебе плевать!

Кладезь мудрости таится в откровении простом –
Жизнь дается, чтоб резвиться
С дамой сердца под кустом,
Чтобы пить хмельную влагу,
Относить штаны в кабак,
И нанизывать на шпагу
Всех, кто думает не так.

И когда ты в землю ляжешь,
Пусть булыжник над тобой
Эпитафией накажут приблизительно такой:
«Здесь лежит собрат скворечни,
Верноподданный пивной.
Всяк рыдает безутешно,
Впечатлен его судьбой.

Посмотри, это осень. И ветки дрожат,
Ветром сполохи клена вдоль улиц бросает.
Это было тому лет пятнадцать назад –
Может, больше – я трудно теперь вспоминаю.

Посмотри, это я. Вон – иду через мост,
Перегнулся, смотрю. Закурил сигарету.
И какой меня мучил в тот вечер вопрос?
Уж теперь не узнать. Да и нужно ли это?

Бог мой, знать бы тогда! Не лететь наугад
Через пни и ухабы непонятой жизни…
Почему я не вижу свой собственный взгляд,
Что сквозь ветви и годы глядит с укоризной?

Скажи мне, мой ангел, зачем ты явилась,
Зачем в мою душу внесла непокой?
Зачем мое сердце к тебе устремилось,
Зачем я в безумьи брожу сам не свой?

Лишь стоит глаза мне закрыть – возникает
Пред мысленным взором пленительный стан
И грезится мне – я тебя обнимаю,
И горек, и сладок мне этот обман.

Давно я, стремясь оградиться от скорби,
Влюбленность распял средь пробирок и колб,
Рассек ей покровы, достигнул до корня
И стал неприступен, как каменный столб.

И вот, в посрамленье гордыне познанья,
Насмешник Эрот пробудился во мне
И вновь я, как мальчик, взыскую лобзанья
И имя твое повторяю во сне!

Ах! Затем ли я, в девственном сумраке кельи,
Годами смирял свою грешную плоть,
Чтоб ты ликовала, творя новоселье
В том сердце, где раньше селился Господь!

Любовь моя, я так тебя люблю
Что от любви моей изнемогаю.
Я словно Феникс в пламени горю,
Едва погибну – тотчас воскресаю

И новых мук сладчайшее ярмо
Гнетет меня, лишая сна и воли
Я плачу оттого, что мне светло
И улыбаюсь – от смертельной боли

Мой каждый атом устремлен к тебе,
Все тело – крик, взыскующий слиянья
На путь любви, пролегший по Земле
Ступившие – оставьте упованья.

Пусть изваяют нас, сидящих здесь,
Рука в руке, пусть милостью ваятель
Стыдит судьбы бездушный камнерез,
Отсекший нас от радости объятий

Пусть камень вызов бросит временам
Влекущим нас в предел Второго круга
Где чашу скорби вечно пьет Тристан
И где Франческу бьет и мучит вьюга

Там наши тени бросит вихрь во мрак
Мы в сонме душ отверженных помчимся
Но Богу слава! В страшных Божьих снах
Мы до конца времен не разлучимся

Я ночевал на берегу.
К утру, лишь звезды побледнели –
Умолкли шорохи ночные,
Ушли под берег ветерки
Стояли травы неподвижно
И даже листья ивняка
Не нарушали тонкой дрожью
Вдруг опустившийся покой…
Похолодало. От реки
Туман поднялся непросветный
И влажной, серой пеленой
Закрыл светлеющее небо –
И в тишине, как корабли,
Века сомкнулись на мгновенье.
И время вдруг остановилось.
И я не знал, когда и где
Могло случиться это утро…
Из-за излучины реки
Раздался трудный крик уключин
И вот, в клубящемся тумане
Возникла тень гребца и лодки.
Не видел я, но мне казалось -
Он плыл к себе, в свое селенье
Тугую плоть покрыли шкуры
И мерно весла рыли воду
И рыба горбилась на дне…
И он проплыл. Издалека
Донесся рельсов шум веселый,
И я вздохнул и потянулся,
И все вернулось на круги.

Сайт Курия Сергея Ивановича

КОММЕНТАРИИ к ПЕСНЕ:

***
Феникс — мифологическая птица, по легенде сжигавшая себя и возрождавшаяся из пепла молодой и обновленной; символ вечного возрождения.

А. Шефер. Появление призраков Паоло и Франчески да Римини перед Данте и Виргилием.

Как голуби на сладкий зов гнезда,
Поддержанные волею несущей,
Раскинув крылья, мчатся без труда,

Так и они, паря во мгле гнетущей,
Покинули Дидоны скорбный рой
На возглас мой, приветливо зовущий.

«О ласковый и благостный живой,
Ты, посетивший в тьме неизреченной
Нас, обагривших кровью мир земной;

Когда бы нам был другом царь вселенной,
Мы бы молились, чтоб тебя он спас,
Сочувственного к муке сокровенной.

И если к нам беседа есть у вас,
Мы рады говорить и слушать сами,
Пока безмолвен вихрь, как здесь сейчас.

Я родилась над теми берегами,
Где волны, как усталого гонца,
Встречают По с попутными реками.

Любовь сжигает нежные сердца,
И он пленился телом несравнимым,
Погубленным так страшно в час конца.

Любовь, любить велящая любимым,
Меня к нему так властно привлекла,
Что этот плен ты видишь нерушимым.

Потом, к умолкшим слово обращая,
Сказал: «Франческа, жалобе твоей
Я со слезами внемлю, сострадая.

И мне она: «Тот страждет высшей мукой,
Кто радостные помнит времена
В несчастии; твой вождь тому порукой.

Но если знать до первого зерна
Злосчастную любовь ты полон жажды,
Слова и слезы расточу сполна.

В досужий час читали мы однажды
О Ланчелоте сладостный рассказ;
Одни мы были, был беспечен каждый.

Над книгой взоры встретились не раз,
И мы бледнели с тайным содроганьем;
Но дальше повесть победила нас.

Чуть мы прочли о том, как он лобзаньем
Прильнул к улыбке дорогого рта,
Тот, с кем навек я скована терзаньем,

Дух говорил, томимый страшным гнетом,
Другой рыдал, и мука их сердец
Мое чело покрыла смертным потом;

И я упал, как падает мертвец.

Тристан и Изольда.

О Вечный Свет, который лишь собой
излит и постижим и, постигая,
постигнутый, лелеет образ свой!

Круговорот, который, возникая,
в Тебе сиял, как отражённый свет, —
когда его я обозрел вдоль края,

внутри, окрашенные в тот же цвет,
явил мне как бы наши очертанья;
и взор мой жадно был к нему воздет.

Как геометр, напрягший все старанья,
чтобы измерить круг, схватить умом
искомого не может основанья,

таков был я при новом диве том:
хотел постичь, как сочетаны были
лицо и круг в слиянии своём;

но собственных мне было мало крылий;
и тут в мой разум грянул блеск с высот,
неся свершенье всех его усилий.

Здесь изнемог высокий духа взлёт;
но страсть и волю мне уже стремила,
как если колесу дан ровный ход,

любовь, что движет солнце и светила.

***
Эрот — божество любви в древнегреческой мифологии, безотлучный спутник и помощник Афродиты.

_______________________________________________________________________

Любовь моя, я так тебя люблю
Что от любви моей изнемогаю
Я словно Феникс в пламени горю
Едва погибну – тотчас воскресаю

И новых мук сладчайшее ярмо
Гнетет меня, лишая сна и воли
Я плачу оттого, что мне светло
И улыбаюсь – от смертельной боли

Мой каждый атом устремлен к тебе,
Все тело – крик, взыскующий слиянья…
Вот путь любви, пролегший по Земле.
Ступившие – оставьте упованья!

Пусть изваяют нас, сидящих здесь
Рука в руке, пусть милостью ваятель
Стыдит судьбы бездушный камнерез
Отсекший нас от радости объятий

Пусть камень вызов бросит временам
Влекущим нас в предел Второго круга
Где чашу скорби вечно пьет Тристан
И где Франческу бьет и мучит вьюга

Там наши тени бросит вихрь во мрак
Мы в сонме душ отверженных помчимся
Но Богу слава! В страшных Божьих снах
Мы до конца времен не разлучимся

Скажи мне, мой ангел, зачем ты явилась
Зачем в мою душу внесла непокой?
Зачем мое сердце к тебе устремилось
Зачем я в безумье брожу сам не свой?

Лишь стоит глаза мне закрыть – возникает
Пред мысленным взором пленительный стан
И грезится мне – я тебя обнимаю
И горек, и сладок мне этот обман

И горек, и сладок сей древний обман!

Давно я, стремясь оградиться от скорби
Влюбленность распял средь пробирок и колб
Рассек ей покровы, достигнул до корня
И стал неприступен, как каменный столб
И вот, в посрамленье гордыне познанья
Насмешник Эрот пробудился во мне
И вновь я, как мальчик, взыскую лобзанья
И имя твое повторяю во сне!

Он имя её повторяет во сне!

Погиб как дурак, не жалея о том!

_______________________________________________________________________

Елизавете Ивановне Дмитриевой

В мирах любви — неверные кометы, —
Закрыт нам путь проверенных орбит!
Явь наших снов земля не истребит, —
Полночных солнц к себе нас манят светы.

Ах, не крещён в глубоких водах Леты
Наш горький дух, и память нас томит.
В нас тлеет боль внежизненных обид —
Изгнанники, скитальцы и поэты!

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп,
Тому, кто жив и брошен в тёмный склеп,
Кому земля — священный край изгнанья,

Кто видит сны и помнит имена, —
Тому в любви не радость встреч дана,
А тёмные восторги расставанья!

В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар —
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы, —

Мы вдаль несём. Пусть тёмные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар, —
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламени одеты.

Но, странные, — его коснувшись, — прочь
Стремим свой бег: от солнца снова в ночь —
Вдаль, по путям парабол безвозвратных.

Слепой мятеж наш дерзкий дух стремит
В багровой тьме закатов незакатных.
Закрыт нам путь проверенных орбит!

Закрыт нам путь проверенных орбит,
Нарушен лад молитвенного строя.
Земным богам земные храмы строя,
Нас жрец земли земле не причастит.

Безумьем снов скитальный дух повит.
Как пчёлы мы, отставшие от роя.
Мы беглецы, и сзади наша Троя,
И зарево наш парус багрянит.

Дыханьем бурь таинственно влекомы,
По свиткам троп, по росстаням дорог
Стремимся мы. Суров наш путь и строг.

И пусть кругом грохочут глухо громы,
Пусть веет вихрь сомнений и обид, —
Явь наших снов земля не истребит!

Явь наших снов земля не истребит!
В парче лучей истают тихо зори,
Журчанье утр сольётся в дневном хоре,
Ущербный серп истлеет и сгорит.

Седая зыбь в алмазы раздробит
Снопы лучей, рассыпанные в море,
Но тех ночей — разверстых на Фаворе,
Блеск близких солнц в душе не победит.

Нас не слепят полдневные экстазы
Земных пустынь, ни жидкие топазы,
Ни токи смол, ни золото лучей.

Мы шёлком лун, как ризами, одеты,
Нам ведом день немеркнущих ночей, —
Полночных солнц к себе нас манят светы.

Полночных солнц к себе нас манят светы.
В колодцах труб пытливый тонет взгляд.
Алмазный бег вселенные стремят:
Системы звёзд, туманности, планеты,

От Альфы Пса до Веги и от Бэты
Медведицы до трепетных Плеяд —
Они простор небесный бороздят,
Творя во тьме свершенья и обеты.

О, пыль миров! О, рой священных пчёл!
Я изследил, измерил, взвесил, счёл,
Дал имена, составил карты, сметы.

Но ужас звёзд от знанья не потух.
Мы помним всё: наш древний, тёмный дух,
Ах, не крещён в глубоких водах Леты!

Ах, не крещён в глубоких водах Леты
Наш звёздный дух забвением ночей!
Он не испил от Орковых ключей,
Он не принёс подземные обеты.

Не замкнут круг. Заклятья недопеты.
Когда для всех сапфирами лучей
Сияет день, журчит в полях ручей, —
Для нас во мгле слепые бродят светы,

Шуршит тростник, мерцает тьма болот,
Напрасный ветр свивает и несёт
Осенний рой теней Персефонеи,

Печальный взор вперяет в ночь Пелид.
Но он ещё тоскливей и грустнее,
Наш горький дух. И память нас томит.

Наш горький дух. (И память нас томит)
Наш горький дух пророс из тьмы, как травы,
В нём навий яд, могильные отравы.
В нём время спит, как в недрах пирамид.

Но ни порфир, ни мрамор, ни гранит
Не создадут незыблемей оправы
Для роковой, пролитой в вечность лавы,
Что в нас свой ток невидимо струит.

Гробницы Солнц! Миров погибших Урна!
И труп Луны и мёртвый лик Сатурна —
Запомнит мозг и сердце затаит:

В крушеньях звёзд рождалась мысль и крепла,
Но дух устал от свеянного пепла, —
В нас тлеет боль внежизненных обид!

В нас тлеет боль внежизненных обид.
Томит печаль, и глухо точит пламя,
И всех скорбей развёрнутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.

Но пусть огонь и жалит, и язвит
Певучий дух, задушенный телами, —
Лаокоон, опутанный узлами
Горючих змей, напрягся. и молчит.

И никогда — ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы

Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несём по миру мы, —
Изгнанники, скитальцы и поэты!

Изгнанники, скитальцы и поэты, —
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог.
У птиц — гнездо, у зверя — тёмный лог,
А посох — нам и нищенства заветы.

Долг не свершён, не сдержаны обеты,
Не пройден путь, и жребий нас обрёк
Мечтам всех троп, сомненьям всех дорог.
Расплёскан мёд и песни недопеты.

О, в срывах воль найти, познать себя,
И, горький стыд смиренно возлюбя,
Припасть к земле, искать в пустыне воду,

К чужим шатрам идти просить свой хлеб,
Подобным стать бродячему рапсоду —
Тому, кто зряч, но светом дня ослеп.

Тому, кто зряч, но светом дня ослеп, —
Смысл голосов, звук слов, событий звенья,
И запах тел, и шорохи растенья, —
Весь тайный строй сплетений, швов и скреп

Раскрыт во тьме. Податель света — Феб
Даёт слепцам глубинные прозренья.
Скрыт в яслях Бог. Пещера заточенья
Превращена в Рождественский Вертеп.

Праматерь ночь, лелея в тёмном чреве
Скупым Отцом ей возвращённый плод,
Свои дары избраннику несёт —

Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,
Кто стал слепым игралищем судеб,
Тому, кто жив и брошен в тёмный склеп.

Тому, кто жив и брошен в тёмный склеп,
Видны края расписанной гробницы:
И Солнца чёлн, богов подземных лица,
И строй земли: в полях маис и хлеб,

Быки идут, жнёт серп, бьёт колос цеп,
В реке плоты, спит зверь, вьют гнёзда птицы, —
Так видит он из складок плащаницы
И смену дней, и ход людских судеб.

Вне бытия, вне воли, вне желанья,
Вкусив покой, неведомый тому,
Кому земля — священный край изгнанья.

Кому земля священный край изгнанья,
Того простор полей не веселит.
Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья.

В душе встают неясные мерцанья,
Как будто он на камнях древних плит
Хотел прочесть священный алфавит
И позабыл понятий начертанья.

И бродит он в пыли земных дорог, —
Отступник жрец, себя забывший бог,
Следя в вещах знакомые узоры.

Он тот, кому погибель не дана,
Кто, встретив смерть, в смущеньи клонит взоры,
Кто видит сны и помнит имена.

Кто видит сны и помнит имена,
Кто слышит трав прерывистые речи,
Кому ясны идущих дней предтечи,
Кому поёт влюбленная волна;

Тот, чья душа землёй убелена,
Кто бремя дум, как плащ, приял на плечи,
Кто возжигал мистические свечи,
Кого влекла Изиды пелена,

Кто не пошёл искать земной услады
Ни в плясках жриц, ни в оргиях Менад,
Кто в чашу нег не выжал виноград,

Кто, как Орфей, нарушив все преграды,
Всё ж не извёл родную тень со дна, —
Тому в любви не радость встреч дана.

Тому в любви не радость встреч дана,
Кто в страсти ждал не сладкого забвенья,
Кто в ласках тел не ведал утоленья,
Кто не испил смертельного вина.

Страшится он принять на рамена
Ярмо надежд и тяжкий груз свершенья,
Не хочет уз и рвёт живые звенья,
Которыми связует нас Луна.

Своей тоски — навеки одинокой,
Как зыбь морей пустынной и широкой, —
Он не отдаст. Кто оцет жаждал — тот

И в самый миг последнего страданья
Не мирный путь блаженства изберёт,
А тёмные восторги расставанья.

А тёмные восторги расставанья,
А пепел грёз и боль свиданий — нам.
Нам не ступать по синим лунным льнам,
Нам не хранить стыдливого молчанья.

Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.

Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз,
Ни светом звёзд, ни солнцем не согреты,

Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы, —
В себе несём своё изгнанье мы —
В мирах любви неверные кометы!

* Corona Astralis — Звёздная корона (лат.).

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.

Открой мне благородный след
Того возвышенного Галла *,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела — Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит

И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон — а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавных
Сложивший царскую главу.

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон — народ молчит,
Падет преступная секира…
И се — злодейская порфира
На галлах скованных лежит.

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец ** —

И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары.
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.

И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
____________________
* Галл — имеется в виду французский поэт А.Шенье.
** Дворец — Михайловский замок в Петербурге. Далее описывается убийство Павла I.

Автор сам обозначил жанр своего стихотворения – ода. Оно написано в торжественном стиле, изобилует возвышенными словами и фразами. Произведение имеет четко выраженную гражданскую направленность. Молодой поэт был горячим сторонником идеи всеобщего равенства и братства и открыто высказывал свои взгляды.

Политические воззрения Пушкина еще довольно наивны. Он признает существование некоего высшего Закона. Поэт относится отрицательно и к безграничной власти народа, и к абсолютной монархии. Обе формы, по его мнению, приводят к произвольному толкованию всех законов.

В этих примерах Пушкин дает всем царям и правителям наглядный урок. Он уверен, что уважение к Высшему закону приведет к всеобщему благу. Народ, который чувствует, что им управляют в строгом соответствии со справедливостью, никогда не поднимет руки на своего монарха. По мнению поэта, в этом заключается залог счастливого существования всего мира.

Радость моя, вот и все.
Боль умерла на рассвете
В нежных перстах облаков
Розовым шелком струится
Еще не родившийся день.

Вздох мой, как стало легко!
Воздух вливается в окна,
Время. Мы вышли из дома,
Мы покинули город,
Мы стоим над обрывом,
Встречая рассвет.

Радость моя, вот и все,
Боли отныне не будет
Золотом плавятся горы
И вспыхнули реки -
Осанна -
И солнце взошло.

Свет пронизал нас насквозь!
Мы прозрачны для света!
Мальчик, ты понял, что стало с тобой
В это утро? Ты понял.

Что ж, скоро ветер окрепнет и мы
Навсегда оттолкнемся от тверди.
Мы ворвемся на гребне волны
В ледяное сияние смерти.

Радость моя, мы летим!
Выше, и выше, и выше,
Города проплывают под нами
И птицы с ликующим криком
Взмывают под самое небо
Прощаясь с тобой.

Все для тебя в этот день!
Горы, и реки, и травы,
Это утро - последний подарок Земли
Так прими его в Вечность с собой!

Плачь, мы уходим отсюда, плачь,
Небеса в ледяной круговерти,
Только ветер Сияния, плачь,
Ничего нет прекраснее смерти!

Плачь, слышишь - Небо зовет нас, так плачь,
С гулом рушатся времени своды,
От свободы неистовой плачь,
Беспредельной и страшной свободы!

Плачь, мы уходим навеки, так плачь,
Сквозь миры, что распались как клети
Эти реки сияния! Плачь!
Ничего нет прекраснее смерти!

Пастушка Адельфина

Пастушка Адель прибежала на луг
Ромашкам доверить беседу.
Вчера в ее дом с предложением рук
Явились три юных соседа -

Был Пауль так весел, а Густав так мил,
А Мартин сыграл ей на флейте,
Цветочки, откройте, кто искренним был,
Малютку Адель пожалейте!

Уж вечер настал, и истоптанный луг
Стоит без единой ромашки.
Адель стебелек выпускает из рук,
Сама чуть не плачет, бедняжка;

Еще бы! Ведь Пауль так весел, а Густав так мил,
А Мартин играет на флейте,
И кто из них сердце пастушки пленил,
Адель не поймет, хоть убейте.

Вот годы промчались, в трактир у моста
Зашли мы узнать об Адели.
Адель вышла замуж и стала толста,
Узнать ее вы б не сумели!

А кто ее муж-то?
Да вон третью кружку
Пьет он под вымя с капустой!
И хоть подойдете,
Вы вряд ли поймете -
Он Пауль, иль Мартин, иль Густав.

Мораль вывожу не за тем, чтоб смутить
Пастушек, невинных бедняжек,
Мне просто досадно по лугу бродить,
Когда он лишился ромашек;

Итак -
Пусть Пауль ваш весел, а Густав пусть мил,
А Мартин отрада для слуха,
Но все же
Три разных дороги
Дадут вам в итоге
Лишь красную рожу да брюхо,
Капустой набитое брюхо.

Танец Казановы

Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук
Ваша поступь легка - шаг с мыска на каблук
И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.
Любопытство и робость истома и страх
Сладко кружится пропасть и стон на губах -
Так замрите пред мертвой витриной, где выставлен труп мой.

Я изрядный танцор - прикоснитесь желаньем, я выйду.
Обратите внимание - щеголь, красавец и фат,
Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью
Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.

На стене молоток - бейте прямо в стекло
И осколков поток рухнет больно и зло,
Вы падете без вывертов - ярко, но просто, поверьте.
Дребезг треснувшей жизни хрустальный трезвон
Тризна в горней отчизне трезво взрезан виссон
Я пред Вами, а Вы предо мной - киска, зубки ощерьте.

И оркестр из шести богомолов ударит в литавры,
Я сожму Вашу талию в тонких костлявых руках.
Первый танец - кадриль, на широких лопатках кентавра,
Сорок бешеных па по-над бездной, чье детище - мрак.

Кто сказал: "Казанова не знает любви" - тот не понял вопроса,
Мной изведан безумный полет на хвосте перетертого троса.
Ржавый скрежет лебедок и блоков - мелодия бреда,
Казанова, прогнувшись касаткой, ныряет в поклон менуэта.

За ключицу держитесь - безудержный пляс,
Не глядите в замочные скважины глаз,
Там, под крышкою черепа, - пыль и сушеные мухи.
Я рукой в три кольца обовью Ваш каркас,
А затем куртуазно отщелкаю вальс
Кастаньетами желтых зубов возле Вашего нежного уха.

Нет дороги назад - перекрыта и взорвана трасса,
И не рвитесь из рук - время криво, и вряд ли право
Серный дым заклубился - скользим по кускам обгорелого мяса
Вдоль багряных чертогов Властителя Века Сего.

Что Вы вздрогнули, детка - не Армагеддон.
Это яростный рев похотливых валторн
В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной, особы.
И не вздумайте дернуть крест-накрест рукой:
Вам же нравится пропасть - так рвитесь за мной,
Будет бал в любострастии ложа из приторной сдобы.

Плошки с беличьим жиром во мраке призывно мерцают,
Канделябры свихнувшейся, пряной, развратной любви.
Шаг с карниза, рывок на асфальт, где червем отмокает
Прах решенья бороться с вакхическим пульсом в крови.

Кто сказал - "Казанова чарует лишь с целью маневра"?
Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва,
Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Анды
В монотонной свирепости черной и злой сарабанды.

Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére nobis,
Miserére nobis.
Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére,
Miserére nobis.

Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла
В обнаженной нирване схлестнулись тела
Шорох кожистых крыл - нас баюкают ангелы ночи.
Диким хмелем обвейся и стыло смотри,
Как звезда эдельвейса раскрылась внутри,
Как вибрирует в плеске соития мой позвоночник.

Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге -
Там пришли за тобой, только это до времени ждет.
Ты нагая взойдешь на разбитые черные дроги
И безумный возница оскалит ликующий рот.

Леденяще и скупо ударит Луна,
Содрогнется над крупом возницы спина,
Завизжат на дорожных камнях проступившие лица.
В тусклых митрах тумана под крыльями сна
Расплетут пентаграмму Нетопырь и Желна
И совьют на воздусех пылающий бред багряницы.

Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе,
Выпестовывай сладость мучительной влажной волны.
Звезды рушатся вбок, лик ощерен и зверообразен,
Время взорвано зверем и взрезана кровля спины.

Кто сказал "Казанова расчетлив" - тот врет неумело,
Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело.
Полночь, руки внутри, скоро сердце под пальцами брызнет,
Я пленен сладострастьем полета на осколке взорвавшейся жизни!

Снова - шорох вдоль стен мягкий бархатный стук
Снова поступь легка - шаг с мыска на каблук
И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной.
Любопытство и робость, истома и страх
Сладко кружится пропасть и стон на губах.
Подойдите. Вас манит витрина, где выставлен труп мой.

Перевод латинской части
Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас,
Помилуй нас.
Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй,
Помилуй нас.