Ты мне шею сломаешь мне больно

…они говорят о том, кем ты не являешься.

Вот ведь… выспался. Аккурат к часу ночи.)
Сидел на подоконнике, слушал музыку, и опять и снова наткнулся на американскую группу в лучшем смысле этого слова — 3 doors down. Парни всегда со мной были, сколько себя помню — уж точно в возрасте была всего одна цифра, когда я с ними познакомился. Это именно тот случай, когда все три составляющие (музыка, смысловая нагрузка\оформление слов и исполнение) на высочайшем уровне. В их песнях есть поэзия!
Июнь, ночь, чай, любимая музыка — не хватает только руля и дороги в… в… да, собственно, без разницы, куда.
Ну и, под влиянием совокупности составляющих, вспомнился мне забавный эпизод из жизни) Когда-то и я писал стишки.

Не умею тебя ненавидеть,
Не умею тебя презирать,
Только стоит тебя вдруг увидеть,
Хочется от бессилья орать.

Не хочу тебя знать, тебя помнить.
Не могу, в то же время, забыть.
Наконец пусть ответит мне кто-нибудь,
Зачем сумел я тебя полюбить?

Зачем открыл я тебе своё сердце,
Ведь в итоге остался ни с чем.
Зачем пытался тобой я согреться,
Зачем раскрылся тебе я, зачем…

Зачем пустил я тебя к себе в душу,
Ведь ты сожгла всё, что было, до тла.
И раз тебе никогда не был нужен
За что ты сделала мне столько зла?

Ты ведь играла, играла мной, сука,
В кулак пряча ехидный смешок,
Ты, паскуда, спасалась от скуки,
Стирая чувства мои в порошок!

Тебе нравилось делать мне больно,
Кормить ворохом ложных надежд
И держать мою душу в неволе,
Без просвета, еды и одежд.

Ты рвала моё сердце когтями,
Выпивая кипящую кровь,
И, сковав ледяными цепями,
Ты вонзалась в него вновь и вновь.

Вытирала об душу мне ноги,
Пританцовывая и веселясь,
И, оставив её у дороги,
Ты ушла, беззаботно смеясь…

Ты меня каждый день убивала,
И топила нещадно во лжи.
Жаль, что жизненных сил уже мало,
А то я бы тебя задушил

И сломал лебединую шею,
И вспорол бы упругий живот,
От прикосновений пьянея…
Уж поверь, наступи мой черёд —

Я б содрал с тебя нежную кожу
И пустил бы на нитки, мой друг.
Дал б с ноги тебе прямо по роже,
Твою кровь бы разбрызгал вокруг,

Запихал бы в багажник Омеги
И полил бы бензином её.
Ночью, в поле, средь ветра и снега,
Сжёг любовь бы свою я огнём…

Я бы встал и всё в точности сделал,
Но подняться я так и не смог.
Ты, как прежде, меня одолела…
Я по-прежнему у твоих ног…

Вот я вижу тебя – чахнут силы,
И по капле стекает вниз кровь,
Что иссякла почти и остыла…
Да за что мне такую любовь?!

И истерзано сердце забилось,
И вся в ранах рыдает душа
Всё о том, что у нас не сложилось,
И о том, как же ты хороша…

У меня нет обиды и злобы,
Как ты, дура, привыкла считать.
Я вообще не такой туполобый,
Как ты любишь меня называть,

Да и в жизни вообще-то порядок –
Интересы, машина, друзья,
Подработка, что дарит достаток,
И своя скоро будет семья.

И с другой счастлив я абсолютно,
И во всём тебя лучше она;
Ей со мной и тепло, и уютно,
С ней моя жизнь лишь в светлых тонах.

Я люблю её и уважаю,
И, наверно, сильней, чем тебя.
И она это ценит и знает,
Свою верность взаимно храня.

Вот одна беда – плохо мне спится,
Всё мне думается об одном.
Да и сплю даже если, то снится,
Что у нас с тобой счастье и дом,

Что у нас с тобой дети. (И внуки!)
Мол, семейная жизнь бьёт ключом.
Нет и не было дикой разлуки,
От которой теперь всё вверх дном.

И то лето другим совсем было –
Безмятежным и тихим, как тень…
Впрочем, ладно. Ты ведь позабыла
Обо мне уж на следующий день.

Нет? Не прав? Да ну, забей, полно.
Да и, в общем, забудь. Ни о чём.
Ты и так мной сыта ведь по горло,
А я – так, поболтать перед сном.

Просто знаешь, мне всё-таки грустно,
Вспоминая о всём, чём мечтал…
Как вдруг стало мучительно пусто,
И как я без тебя умирал…

А мечтал я твою держать руку,
И не отпускать никогда.
В этой сладкой, божественной муке
Идти с тобой сквозь года.

А мечтал я тобой наслаждаться,
Вдыхать снежных волос аромат
И в объятьях твоих растворяться.
О, как счастлив я был бы и рад!

А мечтал я твою ласкать кожу,
Целовать твой божественный шёлк,
Твои губы своими тревожить
Бесконечно хотел бы и мог.

А мечтал я с тобой встречать осень,
В листопаде вдвоём утопать,
И, гуляя меж елей и сосен,
Свежесть леса и неба вдыхать.

И на крыше, встречая рассветы,
Восхищённо любуясь тобой,
Стуком твоего сердца согретый
Упивался бы тем, что я – твой.

Я мечтал спать с тобою в обнимку
Греть дыханьем тебя до весны.
А весной, в ранней утренней дымке,
Под дыханье твоё видеть сны.

Я мечтал эту жизнь сплесть с тобою
В одну целую, полную жизнь.
Обвенчать нас одною судьбой —
Ты и я, и две наши души.

Я нуждался в тебе бесконечно.
Я боролся за нас из всех своих сил.
И остаться с тобою навечно
У Небес разрешенья просил…

Что имеем? Душа на помойке,
Тобой порванная пополам.
Сердце – средь санитаров, на койке
И разбито тобой же, и в хлам.

О тебе всё мне напоминает,
И не знаю я, как с этим жить.
И порою желанье бывает
На груди в гробу руки сложить.

Мы с тобой порознь, словно волки,
Видно, нет уж дороги назад.
Ни любви, ни тепла – лишь осколки…
И твоей родни вслед гневный взгляд,

И подруг твоих глупых презренье —
Пусть считают меня, кем хотят,
Пусть хоть в этом черпнут вдохновенья
И в мозгах тупых свято хранят.

А могли ведь любить и встречаться,
А случилось – почти что враги.
И взамест того, чтоб возвращаться,
Мы всё ждём, когда стихнут шаги.

Ты убила во мне в любовь веру
И на память оставила боль,
Что кругами гуляет по венам…
Ты за что так жестоко со мной?

Ты моей стала главной потерей,
Я — возглавил твой список побед.
Тебе стало ещё веселее,
Жаль, смеяться мне повода нет.

Ты считаешь, я сам всё придумал?
Что я сам себя так накрутил?
Просто так чтоб наделать тут шума
На тебя я наговорил?

Хочешь знать, что не даст мне покоя?
И хоть вряд ли ты этого ждёшь,
Я скажу. Меня держит в неволе
И покоя не даст твоя ложь.

Да, она. Та, что душу сжигала,
Что страшна и смертельна, как яд.
Не имеет конца и начала,
Ни дороги вперёд, ни назад.

Да, она. Бесконечно жестока,
Бесконечно труслива, подла,
Преисполнена грехом, пороком,
Словно воплощение Зла.

Да, она. Беспощадна, цинична.
И безжалостна, как сама Смерть,
И при этом так реалистична,
Что, раскрыв, я хотел умереть.

Это всё, что мне ты подарила
На моё к тебе чувство в ответ.
Это то, чем мне душу убила
За желанье дарить тебе Свет…

Все слова твои, каждое слово —
Беспробудная, наглая ложь.
Говорю я – и знаем мы оба,
Что в ответ ты мне снова солжёшь.

Ты пойми, что мне думать так больно,
И гораздо больней верить в это.
Каждый раз тебе верю невольно,
Только вновь и опять без просвета…

Вспомни, как я хотел отступиться,
И навеки разрушить мосты,
Но кричала, в истерике билась
И противилась этому ты,

Говорила, что я тебе нужен,
Что тебе, мол, меня не хватает.
Что иначе в душе метель, стужа,
А со мной душа птицей летает,

Будто бы занял я половину
В твоём времени, в твоей судьбе,
Будто бы изгонял я кручину,
Будто бы не чужой я тебе,

И ни разу мне не позвонила.
Всё отмазки – дела да дела.
Раньше время ты мне находила,
А сейчас, видать, всё, отцвела.

Согласись – даже не вспоминала,
Ни специально, ни просто так, вдруг.
Ты к чертям про себя меня слала —
Замечательный я тебе друг!

Твоя правда на этом иссякла,
Как забытый дождями ручей.
Испарилась, исчезла, размякла
Правда слов твоих, фраз и речей.

Тебе скучно, играть продолжаешь,
Жажду эту тебе не унять.
О себе вновь ты напоминаешь,
Чтобы, позже, исчезнуть опять.

Как суметь обрести мне свободу?
Как лечиться мне? Как мне забыть?
Как случилось, что вот уж два года
Без тебя не умею я жить?

Я горю изнутри, словно факел,
Как гореть может только напалм.
Я горю в глубине и во мраке,
Обратив взгляд наверх, к Небесам…

Как на город спускается вечер,
Я в Оплот Святой Веры топчу,
Я дрожащей рукой ставлю свечи
И Святым твоё имя шепчу.

Мне не нужно просить у них много,
Да я многого и не прошу —
Лишь бы стала полегче дорога,
По которой я крест свой ношу.

В той молитве, второй её части,
Я молюсь за улыбку твою,
Чтобы ты обрела своё Счастье
Я Святых с чистым сердцем молю.

Наконец, умоляю я Бога,
Раз быть вместе судьбой не дано —
Пусть останется боль за порогом,
И то чувство…пусть сдохнет оно!

Чтобы утром я этим проснулся,
И не помнил уже ничего,
И в нормальную жизнь окунулся
С благословенья Его!

Но вот утро стучится в оконце
Шелестит опять ветер листвой.
Как вчера, поднимается солнце,
Возвращается вместе с тобой…

И во мне умирает вновь вера
В свои силы, и в силу Небес.
Снова в воздухе пахнет горелым,
Равно как и покой вновь исчез.

Снова мир станет чёрным и белым,
Каждый день — словно замкнутый круг.
С каждым разом всё меньше сил верить,
Что сей бред может кончиться вдруг.

Но пока ещё тлеет живое
Средь артерий, сосудов и вен,
Я прошу об одном – верни волю,
Дай сил выбраться из этих стен!

Раз уж мы Небесам не угодны,
Раз с тобой не дано быть судьбой –
Дай мне шанс от тебя стать свободным,
И душе обрести вновь покой!

Прекрати мне намеренно сниться,
Приходить в эротических снах,
Сексуальным желаньем крутиться
В от тебя подуставших мозгах,

Прекрати волновать ритм сердца,
И сводить регулярно с ума
Так, что попросту некуда деться —
Я наелся всем этим сполна!

Прекрати заниматься обманом,
Прекрати в это верить сама.
Прекрати приходить в сны — кошмаром,
Отраженьем — в мои зеркала,

Прекрати мне насиловать душу.
Стать здоровым мне вновь помоги,
Дай же сил мне тьму эту разрушить!
Не иссякла бы крепость руки…

И тогда б сердце вновь застучало,
И душа снова стала б светла.
Только ты торопись – совсем мало
Во мне стало уж жизни тепла.

P.S. Да, ещё. Я тебе благодарен,
За болезнь, что мне не даёт спать,
И за грех, что тобой был подарен,
За то чувство, что не обуздать,

Я тебе благодарен за раны,
За желания и за мечты,
За приятные мысли и планы,
Ведь была в них одна только ты.

Я тебе благодарен за время,
За минуты, секунды, часы,
За нелёгкое, томное бремя
В ожидании твоей красы.

Благодарен я за вдохновенье,
За все рифмы в бессонных ночах,
За миг каждый и за мгновенья
Что зависли на струнах в мечтах.

Я тебе благодарен за чувство,
Я тебе благодарен за боль,
За всю глупость и за безумства —
Ведь я понял вдруг, что я живой!

Пусть была та боль невыносимой,
Пусть её не забыть мне вовек,
Ты внушила, используя силу,
Что живой я, что я — человек!

Я внимательней стал к близким людям,
Я ценить научился друзей.
И всегда во мне знание будет
Что беречь надо в жизни своей.

Ладно, хватит уже монологов,
Полно память уже потрошить.
Разойдутся здесь наши дороги,
Только нам с тобой впредь с этим жить.

Много слов уж сознанье явило,
Ну зато все от сердца, с душой.

…Что ж до лжи, что ты мне подарила —
Да и пусть, как-нибудь. Бог с тобой.
(июнь 2011 — январь 2013)

Ох уж эти этапы взросления! Сейчас, с высоты тридцати, когда память потупилась, всё это кажется смешным недоразумением и скорее умиляет. В конце концов, на то оно и взросление, на то он и жизненный опыт. Ошибаться порой необходимо для прощупывания пути)
И да, начало никуда не годится, сам знаю. Но это уже история = ))) Да и прозу с тех пор как-то куда больше люблю.
И спасибо Бреду, Тодду, Крису, Грегу, Мэтту (покойся с миром) за по-настоящему хорошую музыку, которая западает в душу и остаётся со мной, куда бы я ни шёл.

Дальше идет более откровенная эротика. Рассказывать?

Она:
рассказывать.

Он:
А дальше ты вдруг проявляешь свою инициативность.
Слегка отталкиваешь меня, чтобы я сел на диван и присаживаешься рядом со мной. Я глажу тебя по волосам, плечам, спине. Ты проводишь рукой от колена к моему бедру и дальше - к ширинке. Расстегиваешь замок и с чертыханием борешься с ремнем. Я тебе помогаю, и ты начинаешь гладить пальчиками мой бугор в брюках.

Она:
Я сажусь к тебе на колени, провожу ногтями по твоему затылку и сжимаю волосы. Мы целуемся.
Одной рукой ты гладишь мои бедра, поднимаясь все выше. Второй рукой прижимаешь меня со всей силы к своей груди. Моя спина выгибается и наши тела соприкасаются и ритмично трутся друг об друга.
Сдавленный тихий стон прорывается сквозь поцелуй.
Твоя рука поднимается все выше по бедру, она уже под платьем. Ты опускаешь и вторую руку и сильно, но мягко сживаешь ладонями мои ягодицы.
Я начинаю задыхаться от страсти, и поцелуй на секунду прерывается. Твои губы опускаются к моей шее и ты легонько ее кусаешь, а потом страстно целуешь. С моих губ срывается хриплый стон. Ритм учащается.
Ты стаскиваешь с меня платье через голову и помогаешь мне тут же снять твою майку. Теперь наша кожа соприкасается.

*продолжать, или ты?

Он:
Продолжи, а то у меня рука занята )))

Она:
Эгоист. Продолжаю!

Ты хватаешь меня за талию, приподнимаешь и бросаешь на кровать. Теперь я лежу на спине, а ты надо мной. Одной рукой ты стаскиваешь брюки, я тебе помогаю. Мы не прекращаем целоваться. Ты переходишь губами к моей шее и опускаешься к груди. Твоя рука сползает все ниже по моему животу и проскальзывает в трусики.
От груди твои губы опять возвращаются к моим. Твои пальцы плавно ласкают мои половые губы. Одна моя рука гладит твой затылок. Вторую я спускаю по твоей спине и на талии перевожу ее на живот, а затем просовываю ее в твои трусы. Я обхватываю рукой твой член и начинаю массировать его вверх-вниз.

Твои веки начинают дрожать от удовольствия, а с губ срывается беззвучный стон. Твои пальцы ускоряют темп, в ритм ускоряются и мои. И ты вводишь палец в меня. Еле слышимая дрожь пронизывает мое тело, глаза закатываются. Спина выгибается и я на миг отрываюсь от твоих губ. Я стаскиваю с тебя трусы, а ты мои пока не трогаешь. Это единственный предмет одежды, который остался. Моя рука массирует твой член, а ногти второй впились в твое плечо.
Мы уже не можем продолжать поцелуй, слишком глубокое дыхание вперемешку с тихими постанываниями. Но наши губы все равно соприкасаются.

Ты вводишь в меня второй палец, ритм становиться быстрее и яростней. Моя голова откидывается назад и с губ срывается громкий вздох. Ногти обеих рук впиваются в твою спину.
Ты рвешь мои трусики и отбрасываешь их, не вставая с меня. Одежды не осталось. Ты опять вводишь в меня пальцы, но через секунду вынимаешь их и входишь в меня. Наш стон сливается - мой громкий и твой еле слышный.

Твои движения плавные и аккуратные, ты полностью прижимаешься ко мне и на несколько секунд останавливаешься. Мы смотрим друг другу в глаза.
Мои губы покраснели и опухли от поцелуев, зрачки расширились, веки подрагивают. Мы начинаем нежно и "глубоко" целоваться. Ты начинаешь очень медленно и плавно двигаться во мне.
Стоны сквозь поцелуй.
Темп увеличивается, поцелуй "разрывается" от глубокого дыхания. Ты Берешь одну мою ногу и закидываешь к себе на плечо. Приподнимаешься на руке и рывками проходишь в меня. Вторую ногу я кладу к тебе на талию.
Ты уменьшаешь амплитуду движений, плавно и медленно двигаешь тазом. Ты не выходишь полностью из меня, но и не проникаешь глубоко. Мои руки закинуты за голову и упираются в спинку кровать, веки дрожат

- мммммммммм
Через минуту плавного секса ты резко и без предупреждения входишь в меня так глубоко, как только можешь.
Громкий стон, ногти одной руки царапают спинку кровати, ногти второй впиваются в твое плечо.
Твои движения становятся резкими и агрессивными. Амплитуда и темп резко возрастают до максимума. Ты очень глубоко резкими толчками входишь в меня. Мои стоны становятся громче, но стук своего сердца ты слышишь еще отчетливей.

*ушла за вибратором. дочитаешь и теперь ты продолжай

Он:
Я предлагаю тебе не торопиться, а продлить удовольствие. Я замираю и наслаждаюсь видом твоего голого тела, тебя подо мной, твоим частым дыханием, прерывающемся, когда я начинаю двигаться внутри тебя.

Как ты относишься к тому, чтобы сменить позу? Тебе нравится сзади или сверху?

Она:
И то и другое, в любой последовательности.
теперь ты описывай.

Он:
Я поднимаюсь и медленно выхожу из тебя. Чувствую как ты не хочешь отпускать меня, но надо, солнышко, надо ))).
Мы встаем с дивана на пол. Я прижимаю тебя к себе, с удовольствием ощущая твою гладкую кожу под своими ладонями, твердые шершавые соски, трущиеся о мою грудь, твое горячее прерывистое дыхание.
Провожу ладонью от плеча до твое попки и крепко сжимаю ее. Мы целуемся. На этот раз без прелюдий - глубоко и жадно, сплетаясь языками и с наслаждением вдыхая пьянящий запах наших тел.

Я беру тебя за плечи и отворачиваю к дивану. Продолжаю гладить тебя. Одна рука проходит путь от низа живота к твоей груди, и ее пальцы начинают вырисовывать круги вокруг твоего соска.
Другая рука наоборот отрывается от груди, которую она ласкала и спускается вниз, между твоих ножек. Своими пальцами я ощущаю твою мокроту. Я снова немного дразню тебя пальцами, развратно играя с твоими нижними губками. Я просунул один пальчик между ними и начинаю им двигать туда сюда. Неглубоко, но каждый раз слегка надавливая на то место, где сходятся твои губки.

Я освобождаю твою шею и плечи от волос, убирая их в сторону и начинаю целовать тебя. Сначала за ушком, в твою нежную шею. Я чувствую твой прекрасный запах. Именно в этом месте запах женщины по особому приятен.

Мой пальчик продолжает свои движения внизу, между твоих губок, проникая раз за разом все глубже.
Я целую тебя ниже. Туда, где почти закончилась шея и началось плечо. Потом спускаюсь еще ниже. Теперь я целую твое плечо, но мне этого мало. Я спускаюсь еще ниже и покрываю весь путь от твоего плеча до твоей попки поцелуями и последний "контрольный" поцелуй ты получаешь прямо в самую пухленькую, но упругую часть твоего тела. Другая половинка твоей попки также получает мой поцелуй.

Я стою перед тобой на коленях и разворачиваю тебя к себе. Теперь передо мной отличное зрелище твоих набухших губок. Я целую тебя прямо в них. А потом медленно провожу языком вокруг них.
Я снова целую тебя в губки, но теперь мой язык заменяет мой палец и касается твоего клитора.
Ты издаешь громкий стон и вцепляешься пальцами в мою голову. Я начинаю страстно целоваться с твоими нижними губками, раз за разом проводя языком между ними.

Я встаю и снова поворачиваю тебя спиной к себе. Одну руку кладу на низ твоего живота, приглашая подвинуть свой таз ближе ко мне, а другой слегка надавливаю на твое плечо, заставляя наклониться и упереться руками в диван.

Несколько мгновений любуюсь этой картиной, а затем приставляю свой член к твоим губкам. Слегка надавливаю и он проникает глубже в твою горячую плоть.
Ты негромко стонешь и наклоняешь голову вперед. Твои плечи напрягаются, а пальцы рук впиваются в смятые простыни.

Резко я вхожу глубоко внутрь тебя, как можно дальше. Крепко держу тебя за бедра, чтобы ты не смогла увернуться и проникаю все глубже и глубже, пока наконец не ощущаю что-то, во что упирается мой член.
Теперь я медленно выхожу, но не до конца.
Ты не выдерживаешь и твоя попка сама начинает идти навстречу моему члену.
Я наращиваю скорость ударов и ты каждый раз поддаешься мне на встречу. Одна моя рука покидает твое бедро и перемещается на грудь. Я сжимаю ее сильно, но аккуратно, чтобы не причинить боль.

Продолжаю долбить тебя. Долбить. Это слово пожалуй подходит больше всего. Я бешено долблю тебя сзади, а ты стонешь и мотаешь головой. Я вижу, что тебе нравится эта бешеная скачка и от этого возбуждаюсь еще больше.

Я кладу свою руку на твой животик, а другой продолжаю удерживать бедра. Теперь уже не ты добровольно идешь на встречу ко мне, а я ускоряю твое движение.
Я слегка приподнимаю тебя и ты будто летишь в моих руках, чувствуя с каким неистовым темпом я засаживаю тебе между ножек. Кожаный мешочек моих яичек бьется о твою попку. Каждое мое движение начинает сопровождать твое всхлипывание, а между ног каждый раз хлюпает, когда я с силой вонзаюсь в тебя.

Я чувствую, как мой член, словно немеет, готовясь к внезапному залпу.
Можно кончить в тебя?

Она:
Ты выходишь из меня, ложишься на кровать на спину. Тянешь меня за руку, приглашая сесть сверху. Я разворачиваюсь и становлюсь на колени над тобой, я еще не сажусь. Я опираюсь на руки и наклоняюсь к твоему лицу. Мы начинаем медленно целоваться. полминуты, может минута. Дыхание успевает восстановится, но остается глубоким.

Я отрываюсь от твоих губ, приподнимаюсь над тобой и медленно сажусь на твой член. Твои глаза закрываются от удовольствия, руками ты сжимаешь мои бедра.
Я медленно начинаю двигаться вверх-вниз, руку кладу на твою и перемещаю ее вверх - на мою грудь. Ты ее сжимаешь и поглаживаешь.
Вторую руку я завожу за спину и опускаю вниз, туда, где наши тела соприкасаются. Начинаю поглаживать и массировать твои яички.

Я перестаю приподниматься и опускаться и начинаю двигаться вперед-назад и из стороны в сторону, пока медленно, но постепенно увеличивая темп.
твоя рука опускается по моему животу, ниже.
ты просовываешь палец между нами и начинаешь мягко тереть мой клитор.

Я выгибаю спину и отклоняюсь назад, увеличивая давление на твой член. Мои движения становятся быстрее, амплитуда движений растет. Я упираюсь руками в твои колени, а ты кладешь руки мне на бедра помогая двигаться быстрее. Еще быстрее.. еще сильнее.
Я не в состоянии контролировать свой стон. Твое дыхание становиться все громче.
Я наклоняюсь вперед, упираясь руками в твои плечи. Ногти впиваются в твою кожу, но не сильно, ты чувствуешь как дрожат мои руки. Мои губы дрожат. Я продолжаю двигаться.

Ты берешь меня за талию и не выходя из меня переворачиваешь на спину. Ты не сбавляешь темп, а только увеличиваешь его. Все сильнее и глубже. Мои ноги обвились вокруг твоей спины, руки упираются в спинку кровать, царапая ее.

Уже не стон - крик. Я кусаю губы, глаза закатываются, скатывается слеза. В голове звон, я слышу каждый удар сердца.
Ты не уменьшаешь темп.

Он:
Я жестко и резко вхожу в тебя, пронзая насквозь раз за разом твою плоть. Сквозь пелену удовольствия я вижу твои волосы, мокрыми прядями разбросанные по лбу, закрытые глаза, улыбку. Краешки твоих губ дрожат, а каждый раз, когда я вхожу в тебя из них вырывается резкий крик.
Я впиваюсь в твои губы и начинаю двигать только тазом, уже не выходя из тебя полностью, а лишь наполовину и тут же иду обратно навстречу твоей матке.

Целую твои глаза, твои раскрасневшиеся щеки, твою шею. Целую твои соски, а сам все теснее прижимаю тебя к себе, ощущая волну нарастающего удовольствия.
Ты прижимаешь меня со всей силой к себе, и я чувствую сокращения твоего влагалища. В уголках твоих глаз застыли слезинки. Ты громко стонешь в изнеможении и это твой решающий ход, который заставляет меня выстрелить спермой прямо в твое тело.

Я чувствую как выстрел за выстрелом опустошаю содержимое своих яичек. Мы прижимаемся тесней друг к другу и лежим молча, закрыв глаза, вспоминая о том фантастическом удовольствии, которое нам довелось испытать благодаря друг другу.

Она:
мммммммммм
хочешь вернуться к спору об экономике?

Год назад в Иерусалиме я взял в прокате машину, чтобы найти человека, которого никогда не встречал, но который изменил мою жизнь. У меня не было его номера телефона, чтобы позвонить ему и сказать, что я еду. У меня не было точного адреса, но я знал, что его зовут Абед, знал, что он живет в городке Кфар Кара с населением в 15 тысяч человек. И знал, что 21 год назад, вблизи священного города Иерусалима, он сломал мне шею.

Авария, паралич, инвалидное кресло

Дорога закончилась, и я выехал из Иерусалима. Потом проехал тот самый поворот, на котором голубой грузовик Абеда, нагруженный 4 тоннами напольной плитки, на огромной скорости влетел в заднюю левую часть микроавтобуса, в котором я ехал.

Тогда мне было 19 лет. Я вырос на 12 сантиметров и за восемь месяцев сделал примерно 20 тысяч отжиманий. За день до катастрофы я наслаждался своим молодым телом, с вечера и до самого рассвета играя в баскетбол с друзьями. Правой рукой я вел мяч, и когда я доставал до баскетбольной корзины, я чувствовал себя непобедимым. В автобус я сел, чтобы поехать за пиццей, выигранной мною в баскетбол.

Я не видел, как появился Абед. Я сидел и смотрел на каменный город на вершине холма, залитый лучами полуденного солнца. И вдруг позади меня раздался оглушительный удар, будто взорвалась бомба. Моя голова запрокинулась назад за спинку сиденья, у меня чуть не лопнули барабанные перепонки, ботинки слетели с ног. Меня подбросило, моя голова повисла на сломанной шее. А когда я упал, я был уже парализован.

В последующие месяцы я заново учился самостоятельно дышать, сидеть, стоять и ходить, но мое тело было разделено вертикально на две части. У меня была гемиплегия — паралич только одной стороны туловища. Вернувшись в Нью-Йорк, я все четыре года учебы в колледже перемещался на инвалидном кресле.

Я выпустился и вернулся на год в Иерусалим. После этого я навсегда покинул инвалидное кресло. При ходьбе я опирался на палку и начал искать любую информацию о случившемся: начиная от остальных пассажиров того автобуса и заканчивая фотографиями с места аварии.

И когда мне попался на глаза этот снимок, я увидел не окровавленное неподвижное тело, а здорового парня с крепкими руками. И тогда мне стало невыносимо жаль того, что я еще не успел испытать в жизни и чего теперь мне уже не испытать никогда.

Потом я прочитал показания Абеда, которые он дал после той аварии, когда он ехал по правой полосе шоссе по направлению к Иерусалиму. Когда я прочитал, во мне закипела ярость. Тогда я впервые ощутил злость к тому человеку, из-за взявшейся из ниоткуда мысли. Мысли, что на этой ксерокопии показаний Абеда аварию можно было еще предотвратить.

Я решил разыскать Абеда, и когда я нашел его, он настолько непринужденно ответил на мое приветствие на иврите, будто он ждал моего звонка. Может, он и вправду ждал. В разговоре с Абедом я не упомянул его истории вождения — в 25 лет уже 27 нарушений, последнее из которых — в тот самый майский день, когда он не включил нижнюю передачу.

Я не упомянул и свою историю болезни — паралич четырех конечностей и катетеры, чувство неуверенности и потерянности. И когда Абед начал рассказывать, как сам он пострадал в той аварии, я не сказал, что из отчета полиции мне было известно, что никаких серьезных травм у него не было. Я сказал, что хочу встретиться. Абед попросил меня перезвонить через пару недель, а когда я перезвонил, автоответчик сказал мне, что абонент отсоединился. Тогда я решил забыть об Абеде и той аварии.

С цветком я ехал к тому, кто сломал мне шею

Прошло много лет. С тростью в руке, бандажом на лодыжке и рюкзаком за спиной я побывал на шести континентах. Я научился верхней подаче в софтболе, который я организовывал каждую неделю в Центральном парке.

Поэтому я обратился к детективу, чтобы убедиться, что Абед все еще живет в том же городе, что и раньше. И я ехал к нему с чайной розой в горшке на заднем сидении, когда вдруг понял, что цветы — идиотский подарок. Но что еще можно подарить человеку, сломавшему твою шею? Я заехал в городок Абу Гош и купил коробку рахат-лукума — фисташки в розовом сиропе. Так-то лучше.

Был ли я тем парнем, до аварии, до того, как дорога разделила мою жизнь, подобно корешку раскрытой книги? Или я был тем, что со мной произошло? Были ли все мы результатом того, что сделали с нами, сделали ради нас, результатом неверности родителей, супругов, или полученных по наследству денег? Были ли мы, независимо от наших тел, результатом слияния врожденных талантов и недостатков? Кажется, мы — не что иное, как гены и накопленный опыт, но как отделить одно от другого?

Но в своем отражении я также увидел, что не покалечь Абед меня тогда, я бы, скорее всего, стал врачом, мужем и отцом. Я бы меньше думал о времени и смерти, и, ах да, я бы не был инвалидом. Не испытал бы всех тех превратностей судьбы, не было бы постоянного сведения пяти пальцев и крошки на зубах, остававшейся от кусания всех тех вещей, которые невозможно открыть одной рукой. Танец и плясунья были безнадежно сплетены.

Услышав мою историю, люди плакали

Было почти одиннадцать часов, когда я повернул направо к городу Афула, проехал большой карьер и вскоре был в городе Кфар Кара. Я почувствовал, как мои нервы напряглись. Но по радио играл Шопен, семь прекрасных мазурок, и я свернул на автозаправку, чтобы послушать музыку и успокоиться.

Мне говорили, что в арабском городе достаточно просто назвать имя какого-нибудь жителя и местные поймут, о ком идет речь. И я стал называть местным жителям свое имя и Абеда, специально подчеркивая, что я приехал с миром, пока около полицейского участка не встретил некоего Мохамеда, который выслушал меня.

Чаще всего именно разговаривая с людьми, я задумывался, где заканчиваюсь я и начинается моя инвалидность, потому что многие люди говорили мне то, чего не говорили больше никому. Многие плакали.

И однажды, когда женщина, которую я встретил, тоже заплакала и я спросил ее почему, она ответила, и это было лучшее, что она могла сказать, что она плакала потому, что видела меня счастливым и сильным, но в то же время и беззащитным. Я поверил ее словам, думаю, это была правда. Я был самим собой, но я был самим собой несмотря на хромоту, и хромота была тем, что делало меня самим собой.

Как бы то ни было, Мохамед сказал мне то, что, возможно, он не сказал бы никакому другому незнакомцу. Он проводил меня к дому кремового цвета и уехал. Пока я сидел, размышляя над тем, что сказать, подошла женщина в черном платке и черном платье.

Он обманывал, но я приехал не за правдой

Я уехал и вернулся в четыре тридцать, благодаря про себя минарет на дороге, который не дал мне заблудиться. И когда я подошел к входной двери, Абед увидел меня, одетого в джинсы и фланелевую рубашку, с тростью в руке. А я увидел Абеда, обычного мужчину обычных габаритов. Он был одет в черное и белое: домашние туфли поверх носков, спортивные штаны в катышках, пестрый свитер и лыжная шапка в полоску, сдвинутая на лоб.

Он знал, что я приеду, Мохамед позвонил ему. И мы сразу пожали руки и улыбнулись друг другу, и я отдал ему подарок. И он сказал, что я был гостем в его доме, и мы сели рядом на матерчатой тахте.

И Абед сразу завел снова тот скорбный рассказ, который он начал было 16 лет назад по телефону. Он сказал, что тогда он только перенес операцию на глазах. У него были проблемы с одной стороной туловища и с ногами, и, кстати, он потерял в той аварии несколько зубов. Он спросил, хочу ли я посмотреть, как он их вытащил? Абед поднялся и, включив телевизор, чтобы мне не было скучно, вышел из комнаты. Он вернулся с полароидным снимком аварии и со своим старым водительским удостоверением.

Мы оба посмотрели на его физиономию на ламинированном снимке. Тот Абед был не так красив, как настоящий, анфас, с густыми черными волосами и широкой шеей. Это был тот самый парень, который 16 мая 1990 года сломал две шеи, включая мою, вызвал сотрясение чьего-то мозга и унес чью-то жизнь.

22 года спустя он был худее своей жены и кожа на его лице покрылась морщинами. И, смотря на то, как Абед разглядывает себя молодого, я вспомнил самого себя, разглядывавшего фотографии своей молодости, сделанные после аварии, и я понял его тоску.

Потом Абед показал мне фото своего расплющенного грузовика, сказав, что в аварии был виноват водитель автобуса в левом ряду, который не пропустил его. Я не хотел обсуждать с Абедом подробности аварии. Я надеялся на кое-что более простое: обменять рахат-лукум всего на два слова и уехать прочь.

Поэтому я не стал говорить, что в своих собственных показаниях, которые Абед дал утром после аварии, он даже не упоминал никакого водителя автобуса. Нет, я промолчал. Я промолчал, потому что приехал не за правдой. Я приехал за раскаянием. Поэтому я сидел и ждал раскаяния, и плевать я хотел на правду.

Потом он объяснил мне, почему он пострадал. Он вел богопротивную жизнь, поэтому Бог уготовил ему испытание — аварию. Но теперь, сказал он, он стал верующим, и Бог доволен им.

И вдруг Бог вмешался в нашу беседу: по телевизору в новостях показывали автомобильную аварию, произошедшую несколько часов назад на севере страны, в которой погибло трое людей. Мы смотрели на обломки.

Я подумал тогда, что там, на трассе 804 были свои виновники и свои жертвы, связанные этим происшествием. Кто-то, как Абед, забудет этот день. Кто-то, как я, запомнит. Репортаж закончился, и Абед сказал:

Я был сражен. Абед сказал нечто примечательное. Отражали ли его слова степень того, насколько он оправдал сам себя после аварии? Были ли они свидетельством его вины, утверждением, что он должен был получить тогда более суровое наказание? Он провел шесть месяцев в колонии, был лишен водительских прав на десять лет. Я позабыл свою рассудительность.

27 нарушений — проезд на красный свет, превышение скорости, езда по встречной полосе, наконец, та самая авария — все это было сокращено до одного нарушения.

И тогда я осознал, что какой бы суровой ни была реальность, человек всегда перекроит ее в нечто более привлекательное. Волк станет овечкой, виновник станет жертвой. Именно тогда я понял, что Абед никогда не извинится.

Мы с Абедом сидели и пили кофе. Мы провели вместе полтора часа, и теперь я узнал его. Он не был слишком уж плохим человеком или слишком хорошим. Он был ограниченным человеком, который был добр ко мне в пределах своих возможностей.

Отдав честь еврейскому обычаю, он сказал мне, что я проживу до 120 лет. Но мне было сложно общаться с человеком, так легко умывшим руки от своего рокового деяния, с человеком, пустившим свою жизнь на самотек настолько, что он сказал, что думал, будто в аварии погибло двое людей.

О чем я не сказал

Было много вещей, которые я хотел сказать Абеду. Я хотел сказать, что обрати он внимание на мою инвалидность — ничего страшного, людям свойственно изумляться при виде таких, как я, которые хромают, но улыбаются. Люди просто не знают, что они переживают еще и не такое, что проблемы сердечных ударов, сила которых больше мощи вышедшего из-под контроля грузовика, проблемы рассудка куда серьезнее, опаснее, чем сотня сломанных шей.

Я хотел сказать ему, что приспосабливаться к реальности и мириться с ней вынуждены не только парализованные люди, но все мы — стареющие, тревожащиеся, разведенные, лысеющие, банкроты и все остальные.

Я хотел сказать ему, что необязательно говорить, что плохое — это хорошо, что авария, ниспосланная Богом, это хорошая авария, что сломанная шея — это хорошо. Достаточно просто сказать, что плохое — это, конечно, отстой, но в нашем мире все равно есть много прекрасного.

Я хотел сказать ему, что, в конце концов, наше предназначение очень простое: мы должны быть выше всех неудач. Мы должны стремиться к хорошему и радоваться хорошему, радоваться учебе и работе, приключениям и дружбе — о да, дружбе — и обществу, и любви.

Если вы заботитесь о том, чего у вас нет, вы, должно быть, по-настоящему заботитесь о том, что у вас есть, и, если Бог благосклонен к вам, вы по-настоящему наслаждаетесь тем, что у вас есть. Этот тот единственный дар, который вам доступен, если вас угнетает что-либо, как любого другого смертного.

Вы знаете о смерти, поэтому вы можете просыпаться каждое утро, ощущая пульс жизни внутри. Какая-то часть вас остается в холоде, чтобы другая часть могла по-настоящему ощущать, что такое тепло или даже холод. Когда однажды утром, спустя годы после аварии, я наступил на камень и ступней левой ноги почувствовал внезапный холод, когда нервы в стопе наконец проснулись, это было опьяняющее чувство, словно порыв ветра.