Петровы в гриппе и вокруг него алексея сальникова

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 259 391
• КНИГИ 596 740
• СЕРИИ 22 344
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 558 776

Петровы в гриппе и вокруг него

Посвящается моей жене

Артюхин Игорь Дмитриевич

Стоило только Петрову поехать на троллейбусе, и почти сразу же возникали безумцы и начинали приставать к Петрову. Был только один, который не приставал, – тихий пухленький выбритый старичок, похожий на обиженного ребенка. Но когда Петров видел этого старичка, ему самому хотелось подняться со своего места и обидеть старичка еще больше. Вот такое вот его обуревало дикое, ничем не объяснимое чувство, тесная совокупность мохнатых каких-то дарвиновых сил с достоевщиной. Старичок, замечая на себе внимательный взгляд Петрова, робко отворачивался.

Но сей дедуля являлся, так сказать, постоянным сумасшедшим, его Петров встречал то и дело едва ли не с детства, даже вне общественного транспорта. Другие сумасшедшие вторгались в жизнь Петрова только по разу, будто единожды за тридцать лет вырвавшись с восьмого километра Сибирского тракта, спешили на третий троллейбус, чтобы сказать Петрову пару ласковых – и пропасть навсегда.

Была старушка, уступавшая Петрову место на том основании, что он, Петров, инвалид и у него деревянные ноги и руки и рак (рак не деревянный, просто рак). Был дядька, похожий на кузнеца из советских кинофильмов, т. е. здоровенный дядька с таким голосом, от которого вся жесть троллейбуса, казалось, начинала вибрировать. Похожим образом вибрирует полупустая открытая бутылка, если мимо проезжает грузовик. Дядька, одним своим боком прижав Петрова к стенке, читал пожилой кондукторше стихи, поскольку оказалось, что под ватником, пахнущим металлической стружкой, бензином и солярой, таится нежное сердце поэта.

Кондуктор, улыбаясь кроткой улыбкой, слушала.

Много раз к Петрову подсаживались люди не сказать что совсем уж пожилые, чтобы можно было заподозрить каждого из них по крайней мере в маразме, знакомились и принимались нести ахинею про золото партии, про бесплатные путевки в санаторий, которые давали когда-то каждый год, и про то, что всех, кто сейчас находится у власти, надо ставить к стенке. Как только кто-нибудь из безумцев упоминал эту пресловутую стенку, Петрову почему-то представлялись стоящие в ожидании расстрела Путин и Россель. Воображение рисовало их такими же, как они появлялись на телеэкране: Россель весело улыбался, Путин был серьезен, но с этакой иронией в глазах.

Однажды на виду у Петрова едва ли не врукопашную сошлись два пенсионера. Спорили они за одно и то же, даже политические платформы каждого из них не сильно разнились, но тем не менее они ссорились, Петров уже заподозрил дурное, поскольку пенсионеры сходились и в том, что Ельцина убрал Березовский, и что таджиков много, и что раньше была настоящая дружба народов, а теперь одни евреи, и что на Нобелевскую премию Евтушенко выдвигают лишь за то, что он осуждает холокост. Такой взгляд на происходящее несколько ломал представление Петрова о всякой логике, и он почувствовал, что сам сходит с ума, как двое этих стариков, пытаясь понять, почему они кричат друг на друга. Все это как будто бы могло нехорошо кончиться, но тут наступила конечная, старички вышли и медленно разошлись в разные стороны, спокойные и отстраненные от всего, как до спора, так и не выяснив, при ком был самый сахар: при Брежневе или при Брежневе.

И в этот раз, гриппуя и сам чувствуя некоторую измененность сознания, Петров стоя колыхался на задней площадке троллейбуса, держась за верхний поручень. Народу было немного, но сидячих мест не было, а водитель на каждой остановке одинаково шутил:

– Осторожно, двери не закрываются.

Старичок поблагодарил и сел.

– А вот сколько тебе лет? – потерпев какое-то время, поинтересовался старичок у девочки.

– Девять, – сказала девочка и нервно громыхнула ранцем за плечами.

– А ты знаешь, что в Индии и в Афганистане девочки с семи лет могут замуж выходить?

Петров решил, что бредит или же ослышался, – он посмотрел на старичка, тот продолжал шевелить губами и издавать звуки.

– Вот представляешь, ты бы уже два года замужем была, – старичок лукаво сощурился, – два года бы уже с мужем трахалась вовсю, а может быть, даже изменяла бы ему. Все вы, сучки, одинаковые, – закончил он, с той же доброй улыбкой и лукавым прищуром гладя ее по ранцу.

– Горького, – объявил водитель и открыл двери. Старичок хотел продолжить, но тут бледный худенький паренек лет, может быть, семнадцати, сидевший со старичком по соседству, на одном с ним сиденье, как бы очнулся от разглядывания окрестностей сквозь процарапанный оконный иней, повернулся к старичку, снял с него очки и дал ему по физиономии, внезапно, но так как-то даже обыденно, не слишком даже сильно. К ногам Петрова, как шайба, выкатилась старикова вставная челюсть.

– Ах ты… – возмутился старичок, – да я за тебя пятнадцать лет в Анголе…

– Осторожно, двери не закрываются, – предупредил водитель.

– Раньше таких людей за блаженных считали, – назидательно сказал за спиною Петрова старушечий голос, – уважали, ходили к ним специально, а сейчас вот оно как.

– Пенсионное, – продолжал голос, – а сейчас вон что по телевизору показывают, а слово человеку сказать не дают.

Николай Александров о романе Алексея Сальникова

Автомеханик Петров с утра почувствовал себя плохо. Принял лекарство от кашля, в котором был такой спиртовой дух, что ехать на машине стало невозможно. Пришлось пользоваться общественным транспортом. По дороге с работы Петров встретил знакомого Игоря Дмитриевича Артюхова. Артюхов ехал в автокатафалке рядом шофером. Как ни сопротивлялся Петров, пришлось составить компанию Игорю. И пить тоже пришлось. Сначала в машине, затем у некоего философа Виктора Михайловича, к которому они приехали уже на такси. Очнулся Петров пристегнутым на переднем сиденье все того же катафалка и увидел, что Виктор Михайлович и Игорь Дмитриевич говорят с двумя милиционерами. Петров потихоньку вышел и ретировался. Уже совсем больной. Придя домой, он обнаружил свою бывшую жену Петрову (они живут раздельно, но все же продолжают встречаться время от времени), уходящего врача и сына Петрова-младшего, заболевшего гриппом.

В то самое время, когда начинаются приключения Петрова, его жена дежурит в библиотеке и ждет окончания заседания литературного кружка. (Кстати, библиотеку в своих странствиях Петров проезжает и о литературном кружке вспоминает.) Затем Петрова идет домой и готовит сыну ужин. Она шинкует овощи, и тут Петров-младший, который имеет привычку утаскивать кусочки еды во время стряпни, неосторожно протягивает руку и попадает под нож. Порез оказался несильным, но вид крови производит странное действие на Петрову. Она едва удерживается от того, чтобы сына не убить, прячет от себя нож и ножницы. Но все-таки чуть придушивает Петрова-младшего двумя пальцами.

Между главами, посвященными Петрову и Петровой, помещена интермедия. Рассказ о том, как маленький Петров-старший ходил на елку. Чувства, реакции, мировосприятие, сам поход на елку в клуб и все обстоятельства этого похода описаны очень подробно. С сюжетной же точки зрения важен один эпизод. Петров запомнил Снегурочку. Когда дети стали водить хоровод вокруг елки, Снегурочка взяла Петрова за руку, и рука ее была очень холодной.

Еще одна интермедия-ретроспекция отделяет главы о Петровой от главы, посвященной заболевшему Петрову-младшему: он, кстати, должен идти на елку, но у него очень высокая температура. Петровы волнуются. Грипп все же удается победить, и на следующий день Петров-сын и Петров-отец отправляются на новогодний праздник.

Две последние главы дают разрешение побочной и явно второстепенной сюжетной линии, связанной с Игорем и катафалком. Автору все-таки нужно заполнить лакуну и хотя бы как-то объяснить, зачем Артюхову понадобился катафалк и почему Петров очнулся в нем, пристегнутый на переднем сиденье. Сальников дает три разные версии: одну излагает жена Артюхова, другую — сам Артюхов, третья, совершенно фантастическая, об ожившем мертвеце, звучит по радио. И все они, включая последнюю, совершенно равносильны, то есть абсолютно не важны.

Ну и, кроме того, мы узнаем, что Игорь Дмитриевич Артюхов испытывает к Петрову-старшему особую благодарность. То есть не просто как сосед по даче. Он не может иметь детей. Но однажды случилось волшебное исключение. У Артюхова был роман со Снегурочкой, которую маленький Петров-старший встретил на елке. Снегурочка забеременела. И сделала бы аборт. Но вмешалась горячая рука маленького Петрова-старшего (вероятно, он тоже тогда заболевал гриппом). В том самом хороводе вокруг елки.

Это лишь некоторые примеры. Но, с другой стороны, ведь и мир, на который смотрит Петров, — одна сплошная неловкость. Если не сказать ошибка.

Что мы узнаем об автомеханике Петрове из романа?

Что ему 27 лет. Что он не только работает в гараже, но еще рисует комиксы. Вполне бескорыстно, без надежды на публикацию, но с истинной серьезностью профессионала. Что комиксы эти нравятся Петровой и Петрову-младшему.

Никакой Петровой нет — это выдумка Петрова и часть его самого. Это фантом, его раздражение, вытесненное в литературу. Не вполне азиатская внешность Петрова гротескно воплотилась в жену Нурлынису Фатхиахметовну. Чем не персонаж для комикса?

Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него. — М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2018. 411 с.

Екатерина Шульман: Мало того, там говорится: мол, мы хотели тебя в гроб положить ради смеха, то-то бы ты удивился, проснувшись. Непонятно, есть ли там вообще покойник.

ОП: Но покойник ли сам Петров? Это прямо нигде не утверждается.

ОП: Но возвращается-то он не домой, а к Нурлынисе [бывшая жена Петрова, с который тот продолжает жить, но на две квартиры, и воспитывает сына], которая тоже посланница Аида.

ЕШ: Это квартира самого Петрова, а она туда пришла. Он размышляет над тем, что бывшая жена тоже неплохо устроилась у него дома, у нее стоят всякие кремы и прочее, а у нее дома ни его зубной щетки, ни бритвы нет. То есть это квартира Петрова. Именно там жена стирает испачканную кровью одежду и розовая вода льется из машины. Она хотела убить человека, но не смогла. А ее убийственное томление разрешилось тем, что у нее пошла кровь носом.

ОП: Тем не менее человек, которого она хотела убить, все равно умер. Значит, она посланница ада, которая несет смерть.

ОП: Можно предположить, что Петров своему другу детства Сергею, убитому им же, устраивает посмертную жизнь. И в этой жизни у Петрова есть сын, который завершает те дела, что не завершил Петров. Например, хождение на елку в полном костюме, включая голову. И сын — это сам Петров.

ОП: Которого переехал трамвай. А Петров едет на троллейбусе, а где троллейбус — там трамвай рядом.

ЕШ: Вспомним, что именно в троллейбусе Маргарита слушает историю об украденной голове Берлиоза.

ОП: Вспомним, Нурлыниса, жена Петрова, предпочитает трамваи, а не троллейбусы.

ОП: Ага, а когда Петрова ведут на елку, то мать встречает подругу и рассказывает, что кто-то съел зеленые бананы. Вот еще одна сквозная тема: фактически можно сказать, что в каком-то смысле этот мальчик с сумасшедшей — тот же Петров.

ОП: Не исключено. Но тогда получается: хронотоп таков, что все происходящее в середине романа происходит на самом деле во сне Петрова в катафалке. В том числе и разговор с Игорем, и елка.

ОП: И мы имеем библейские мотивы, потому что Петров встает из мертвых, как Христос. И вообще здесь есть мотив взаимоотношения язычества и христианства как чего-то одного и того же, о котором упоминает в беседе Виктор.

ОП: Петров — это Мастер, писатель, который отказался от писательства. Аид ему говорит: ты — писатель, но ты побоялся открыть в себе дар. И потому должен пройти через мытарства, после которых произойдет рождение писателя.

ЕШ: Он притворился автослесарем, чтобы испытать неудачу, как Сергей. Для того, чтобы не быть ужасным Сергеем, у которого ничего не получилось, он от себя отрекается, как Мастер отрекается от романа. Буду не писателем — буду автослесарем.

ЕШ: Да, Петров возмущается тем, что он там выведен моральным уродом. Да и вообще весь роман Сергея проникнут презрением к обычным людям.

ОП: Точно, Сергей — это та часть Петрова, которая презирает людей. Он писатель, который отделен от мира людей.

ЕШ: А Петров-автослесарь — он антиписатель и, наоборот, очень добрый человек, который жалеет людей, все время им сочувствует, хочет помочь, наделен эмпатией. Потому-то он постоянно внутренне сжимается от неловкости.

ОП: Я думаю, в этой своей писательской ипостаси Петров очень деструктивен, он думает о смертях, каких-то убийствах, разврате. Он находится во власти бессознательного, которое порождает страшную хтонь. Для того, чтобы стать писателем, ему нужно избавиться от сырого бессознательного.

ЕШ: Ему нужно научиться сочувствовать реальности, людям и тому, что с ними происходит.

ОП: Когда он видит себя со стороны, видит маленького Петрова, он понимает, что умер, его тут же пронзает любовь и облегчение, что он жив. То есть вот это освобождение тоже катарсис, который ему нужно пережить, потому что он играет в своих романах со смертью.

ЕШ: Хорошо, но пережив этот катарсис, он, видимо, достигает своей творческой полноты и может написать роман про Петровых в гриппе. И за это его отпускают из царства мертвых?

ОП: Да.

ЕШ: Или сумасшедшая, бешеная сварливая мать, которая тоже хороша. Единственная симпатичная женщина в книге — аптекарша, к которой Петров проникается сочувствием. Почему? Потому что она тоже болеет. Он покупает у нее лекарства, и дальше сказано напрямую, что им стало хорошо от разговора. Потом она поздравила его с наступающим, и он, кланяясь, вышел из аптеки. Лекарства — это особый мотив в романе.

ОП: Тут нет никаких сомнений. Я думаю, что перед нами внутренний мир шизоидного травмированного ума, который окружен страхами, деструктивными побуждениями к убийству всего того, что несправедливо, плохо и портит мир.

ЕШ: Все верно, в нем Немезида убивает плохих людей. Вернее, тех, кого она сочла плохими. Как нам представляют жену Петрова? Когда в разговоре с шофером катафалка выясняется, что один из его коллег-похоронщиков — писатель и ходит много лет в кружок в библиотеке, Петров говорит, что у него там жена работает. И эта жена говорит, что ей так жалко всех этих людей, которые там собираются, что хочется закрыть их в библиотеке и поджечь, чтобы не мучились.

ОП: Мотив жалости, рождающий деструктивное стремление. Это очень характерная для шизоида вещь: стремление разрушить то, что вызывает сильный эмоциональный отклик, потому что невозможно вынести несовершенство мира, в котором все так уязвимо. Вспомним еще, что Петров выколол глаза на своих фотографиях. А когда его спрашивают, зачем он это сделал, то он не может понять, что тут не так. Ведь если это его фотографии, то почему он не может вырезать глаза на них. А это совершенно эдипов мотив.

ЕШ: Но если он Эдип, то он должен был убить отца. А какого отца он убил?

ОП: Желание убить отца у него может быть символическим. Возможно, отцовской фигурой для него становится Виктор. Но вообще это совершенно юнгианская история: тень, взаимоотношения с ней, интеграция с разрушительной тенью.

ЕШ: А кто здесь юнгианская тень Петрова?

ОП: Тень — это Сергей. Интересно, что в юнгианской концепции тень всегда одного с тобою пола, а анима [женская часть психики мужчины у Юнга] — противоположного. Потому какую-то часть своего сознания Петров отдает своей аниме — Петровой.

ЕШ: Он отдает ей всю свою агрессию. Сам он настолько лишен агрессии, что не в состоянии сопротивляться тому, что с ним делают. И это тоже наводит на мысль, что он покойник на протяжении всего повествования.

- Алексей, почему изменяете поэзии с прозой?

Алексей Сальников: Всего-то несколько раз изменил… Если в абсолютных величинах считать, то проза у меня измеряется несколькими эпизодами, а стишков много. Вопрос, который меня самого занимает: почему в прозе своей, если доходит дело до описания поэтов, выставляю поэтов этакими придурковатыми людьми, хотя сам из них.

На самом деле нет никакой измены, имеется просто некое внутреннее расщепление, связанное с возможностью донести некое высказывание при помощи того и другого. Стишки - такой гипнотический жанр - очки виртуальной реальности для совокупности процессов в мозгу, которые человек считает своим "я", или, не знаю, заклинание для кобры, где кобра - это спинной мозг. Проза - это все же некое отстраненное зрелище, где читателю приходится оперировать в воображении сразу множеством персонажей, причем, даже если проза наполнена одними только людьми, и про людей, все равно во время чтения бессознательно персонифицируются и обретают черты действующих лиц какие-то повторяющиеся детали, предметы. Это интересно: попробовать собрать и такой механизм, и такой.

- Что читателю важно знать о Вас?

Алексей Сальников: Господи, я ж не поп-дива, чтобы обо мне что-то знать. Из всей своей семьи я самый скучный человек: сижу, что-то пишу там-сям, вся моя жизнь - писанина того или иного рода. Разве что готовлю терпимо. Жена у меня, да. Сын у нас прекрасный. Этакая ракета. В этом году в университет поступил не без приключений: с драматическим изъятием и последующим возвращением сорока с лишним баллов ЕГЭ по английскому языку. Сын просто плохо видит и учился в Верхней Пышме. ЕГЭ писал по Брайлю. Переводчик с Брайля слегка ошибся, и, конечно, понервничали все.

- Текст поначалу кажется незатейливым: заглавный герой Петров едет в троллейбусе, вокруг случайные лица, случайные разговоры, какие-то странные, нелепые поступки, поток обыденности, в котором Бог знает что - разбитые надежды, обиды, разочарования, глупости, грязь, сор… Постепенно этот поток становится водоворотом, затягивает, и вот ты уже не понимаешь, куда, собственно, тебя уносит, в какие опасные темные подворотни сознания. В какую ловушку вы заманиваете читателей?

Алексей Сальников: Совершенно в ту же самую ловушку, в которую заманивают читателя и остальные. В ловушку интересного текста. Как и в случае с другими книгами, кому-то она может понравиться, кому-то - нет. Это вполне нормально. Если под ловушкой вы подразумеваете, чем конкретно должны завлекать, а потом ловить читателя именно "Петровы..", чем они, по-моему, отличаются от других романов, то тут могу ответить, что формой. В роман о быте вставлено несколько сюжетных тайников, плюс внезапная смена фокуса с основных персонажей на второстепенных, даже как бы третьестепенных, по моему, неплоха и неповсеместна.

А, вообще, в "Петровых" несколько ловушек. Основная, самая видимая, в том, что Петров позиционируется как такой скучный, даже унылый человек, но повествование ведь отчасти ведется и от его лица, а его наблюдения довольно забавны, с этим раздраем читателю приходиться мириться большую часть романа. Некая собственная симпатия к Петровой людей, возможно, даже слегка ужасает, когда они читают, узнают про ее необычное хобби, но тут дело в том, что Петрова не придумывает себе оправдания, как часто делают многие по поводам и менее значительным, не придумывает первопричины своего поведения в детских травмах и жизненных трудностях, даже не задумывается, что может свалить вину на кого-то другого: на то, что муж, например, не уделяет ей достаточно внимания, или, ну мало ли оправданий придумывают люди, когда нужно. Она совершенно практично и рационально подходит к тому, что делает. Ну и такой тихонько нагнетенный саспенс насчет мальчика, ушедшего с коньками и потерявшегося, когда не на кого думать, кроме как на Петрова-младшего, но думать на него не хочется, и читатель, если обратил на это внимание, если заподозрил, то решает: "Да ну, на фиг, не может этого быть", а некий дискомфорт все равно гложет подспудно. То есть если Петрова - это такая дарвинова сила из начала романа, то Петров-младший - достоевщина оттуда же. Как-то так.

Петров встречает сумасшедших в троллейбусе, при этом сам живет как бы с сумасшедшими людьми, но этого не замечает, потому что когда Петровы оказываются вместе, они делают вид, что нормальны, или становятся нормальными, когда оказываются вместе, поэтому Петров одновременно живет и с безумцами, и с нормальными людьми.

- Алексей, мне кажется, вы еще больше напугали и даже слегка запутали читателя. Коварный вирус, который вынесен в название, становится едва ли не основным сюжетным мускулом: сначала заболевает автослесарь Петров, потом его жена библиотекарша Петрова, затем восьмилетний Петров-младший, лекарство - таблетка аспирина, путешествует по городу… Грипп, особенно переносимый на ногах, предполагает слегка измененное состояние сознания, дело в этом? Здоровые люди повели бы себя иначе?

Алексей Сальников: Сильно сомневаюсь, что современного читателя можно вообще напугать и шокировать, тем более, запутать. Нынешний читатель разбирается в любых хитросплетениях сюжета, может отыскать отсылки к другим произведениям, даже если их там нет, тем более, может найти их там, где они есть. Если уж человек увлекся чтением, отодвинув в сторону массу других развлечений, то он действительно хочет читать, знает на что идет, скажем так.

А насчет названия, знаете: это ведь на виду было, но пока вы не задали этот вопрос насчет гриппа в названии, как-то совершенно не задумывался над этим, просто название, пришедшее в голову, понравилось. Но понятно, что в голову-то оно пришло не зря. Роман задумывался как семейный, таковым, в принципе, и является. А какая еще болезнь может быть такой же семейной и регулярной? Разве что еще какой-нибудь другой вид заразной простуды. Такое маленькое испытание, которое, с одной стороны, разбрасывает всех по комнатам, запихивает под одеяла, с другой же стороны, - объединяет, заставляет заботиться друг о друге. Такая метафора любой семейной неприятности. И заметьте, эта семья в романе, она ведь проходит через это все вместе, как бы ни были они разобщены, и что бы ни таили друг от друга, они оказываются в итоге под одной крышей, силою, какой-никакой, а все любви друг к другу. То есть, имеется надежда, что они и дальше смогут именно так вот проходить через все, с чем им придется встретиться.

- Жанр труднопределим, ближе всего, наверное, социальная сатира - то Гофман выглядывает, то Гоголь, то Кафка, и чем дальше, тем больше попахивает серой, кто истинный вдохновитель?

Алексей Сальников: Точно сказать не берусь. Первый звоночек к "Петровым" был, наверно, еще в школе, после чтения рассказа Борхеса про античных богов. Тогда подумалось: "А в Свердловской области жил бы, наверно, Аид". Почему именно Аид, я не знал. К счастью, логичного ответа на этот вопрос я не нашел, когда писал и отправлял "Петровых" в журнал "Волга". Очень изящный ответ на этот вопрос нашелся в "Повести, которая сама себя описывает" Андрея Ильенкова, которая попала мне в руки чуть позже ковыряния в моей собственной рукописи. Ответ там прост, великолепен, но здесь его приводить не буду, такой свердловскоцентричный ответ, замечательный очень. Если бы я нашелся с этим ответом, он был бы точно таким же, получилось бы очень неловко.

Не ставил себе задачи совершенно создать сатиру, это совершенно точно. Если бы захотел создать кафкианского Петрова, то, скорее всего, он из ямы бы своей гаражной ни разу не вылез за весь роман, и семьи у него бы не было.

- Есть труднейший жанр - аннотация к собственной книге, чтобы написали?

Алексей Сальников: Книжка - веселый Уроборос. Даже если не все поймете, хотя бы посмеетесь. Детектив наоборот, где вести расследование придется вам самим, при этом искать нужно вовсе не убийцу.

- Чем дальше, что туманней. Каждый, кто не поленится поискать в интернете, выяснит, что Уроборос - древний символ, змей, кусающий себя за хвост, здакий замкнутый цикл, вы об этом?

Алексей Сальников: Есть искушение сказать "да". Но текст не такой загадочный и мистический, не настолько сложный, на самом-то деле. Моя попытка не свести быт к мистике, а, скорее, вывести мистику на бытовой уровень. Иногда змей, кусающий себя за хвост - это просто змей, кусающий себя за хвост - не символ чего-то, не имеющего начала и конца, а обычное сравнение событий в тексте с такой вот змеей, намек, что недоумение, которое могло быть вызвано последней главой, можно разрешить, заглянув в главу первую, например. Что, кстати, логично.

- Сюжет, пусть даже и слегка пунктирный, облегчает процесс и читателю, и писателю, в вашем романе он постепенно растворяется, а в финале вообще отброшен, как ненужный инструмент. Не боитесь разочарования, люди обычно хотят знать, чем все завершится?

Алексей Сальников: Если проследить путь аспирина (господи, как дико это звучит) от конца романа к его началу, откуда он взялся этот аспирин, можно понять, что у героини все более-менее замечательно устроилось, но можно и не прослеживать и остаться с тем же неопределенным чувством, с каким она остается над раковиной в туалете дома культуры вместе с поставленной последней точкой. Когда поставил эту точку, сразу же пришло не удовлетворение, как перед чем-то завершенным, а мысль: "Ну и кто будет в этом разбираться, разгадывать, вспоминать, что и где там говорилось в первой главе?". Каюсь перед читателем, я его недооценил. Многие разгадали эту сюжетную шараду, многим она понравилась, хотя это и не ахти какой сюжетный ход, многие прочувствовали всю эту историю, наверно, совершенно так же как и я сам, когда она придумалась. Множество людей ощутили этот контраст между множащими хаос Петровыми и этой девушкой-студенткой, принимающей разом несколько серьезных решений, злой на себя, в то же время мрачной и веселой от того, что она не знает, чем это все закончится. Те, кто не понял, совершенно справедливо сердятся на неизвестность, на пустоту будущего, потому что она сильно похожа на ту пустоту ежедневной неизвестности, которая с нами постоянно. Этот дискомфорт естественен, но именно с ним мне и хотелось оставить читателя.

- Вопрос, который в знаковом 2017 году задаю всем финалистам "Большой книги". У вас не возникает ощущение, что мы только и делаем, что разбираемся, подводим итоги, влезаем в шкуры, а сделать выводы все не получается?

Алексей Сальников: Выводы как раз таки делаются, это прекрасные выводы, но что делать с ними по факту - неизвестно. Все больше людей, например, приходят к такой, озвученной еще Воннегутом мысли, что политика делается психопатами, что если человек желает какой-либо власти - он психопат по определению, каким бы хорошим он не казался, желание и умение манипулировать людьми - это психопатия. Государства, таким образом, представляют собой буквально архетипы беспринципных, притворяющихся обаяшками маньяков. Политика - олимпиада среди Мэнсонов. И что прикажете делать с этим замечательным выводом? История творится волей тех, у кого получается манипулировать толпами, ими же перекраивается под собственные нужды. Да что говорить про политиков, каждый человек в отдельности принадлежит к довольно таки ксенофобскому виду, достаточно организовать кружок борьбы с ксенофобией, как и там найдется несколько персонажей, которые пойдут на радикальные меры и отмутузят несколько ксенофобов в темном переулке. Что уж говорить, рабовладение себя еще не изжило, и оно существует во вполне себе цивилизованных странах. Интернет начинает окукливаться в пределах государственных границ, и не только в России и Китае. Однако, вот что удивительно, несмотря на все это, если глянуть разницу между жизнью в начале века нынешнего и двадцатого, а затем девятнадцатого, появляется повод для оптимизма, то есть, можно сделать предположение, что дальше будет лучше, другое дело, каким образом это "лучше" будет осуществляться.

*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"

Хотелось бы обсудить с читавшими эту книжку некоторые догадки

Петров - автослесарь, на досуге рисующий комиксы (потому что в детстве у него была красивая книжка с картинками о космонавтах). Когда-то он убил своего друга, вышеупомянутого Сергея (помог тому покончить с собой). И это не имело абсолютно никаких последствий: ни следствия по делу, ни терзаний самого Петрова, ничего. А помните ли вы, как зовут самого Петрова? Мать зовёт его Серёженькой. Может этот друг и есть сам Петров, который таким образом просто расстался со своими мечтами? Убил в себе автора-неудачника? Не случайно в романе Сергея есть эпизоды из жизни Петрова, например про то, как жена не хотела отпускать Петрова вынести мусор, потому что подозревает, что тот, выйдя на улицу, пропадёт на несколько часов и вернётся уже пьяным.
Петров едет в троллейбусе и всё время встречает сумасшедших, что говорит нам о том, что сам-то Петров совершенно нормален. Между тем и сам он, и вся его семья ведут себя как самые настоящие сумасшедшие. Один из встреченных Петровым - старичок с бородкой, как у Лимонова, который говорит девятилетней девочке , что та могла быть уже два года замужем и её бы трахал муж. Мне кажется, этот старичок и старичок из редакции, куда ходил Сергей относить свой роман (переложенную на местные реалии "Лолиту") и который посоветовал Сергею посещать литературный кружок - одно и то же лицо. Ведь собрания литературного кружка в библиотеке Петровой регулярно посещал старичок с лимоновской бородкой, и петрова даже хотела его прирезать.

Жена Петрова - скромная и тихая библиотекарь, которая не выносит шума и суеты, поэтому выбрала себе местом работы самое спокойное и тихое место - библиотеку. Она не помнит себя в детстве, помнит лишь языки пламени вокруг себя. (И у девушки Петрова в молодости была татуировка на животе с языками пламени.) Жена Петрова не помнит какие книги читала в детстве, поэтому теперь она читает только детские книжки: Крапивина, Губарева и других. Иногда у неё в животе закручивается спираль, которую унять можно, лишь прирезав какого-то маньяка. Ведь она Эриния - богиня мести. ( потому она и режет только всяких мерзавцев.) Троих она уже прирезала, не случайно она стирала своё пальто уже три раза, а один раз, когда Петров был дома, ей пришлось положить в стиральную машину линяющие розовые колготки (чтоб списать на них розовую воду). С Петровым она развелась чтобы его ненароком не прирезать. А на днях она обнаружила, что сын уже не бесполое существо, а мужчина, и когда она его случайно порезала ножом, она испугалась и отослала мальчика к отцу. Но может быть жена это вымысел самого Петрова, рисующего комиксы? Ведь в какой-то момент Петров решает, что "идея про супер‑героя женщину, которая днем учит детей в начальной школе, а по ночам режет всяких отморозков – это очень плохая идея". Кроме того мужа Алины Петрова не резала - его прирезал кто-то другой. Может, так и со всеми остальными. И может пальто она стирала просто потому что у неё из носа шла кровь, как и в последний раз?

Сын Петрова по всей вероятности пошёл по стопам жены. Во-первых, из его параллели пропал мальчик. Кроме того, однажды сын спрашивает: "А правда ли, что когда убийца умирает, его кровать обступают привидения?" И Петрова усмехается: "Ну даже если и правда? В суд они его поведут что ли?" Когда мальчик болен и чуть не умер, его спасает лишь аспирин 79-го года. И тогда Петров решает, ". что это урок ему, что не нужно гробить нарисованного мальчика, которого сын считает собой, что нужно как можно быстрее закончить эту историю спасительным хеппи-эндом." Т.е. сын тоже вымышлен?

И наконец самая загадочная фигура - Игорь. Это Аид - бог подземного царства. Не случайно он всё время в чёрном, не случайно он ездит на катафалке, не случайно он владелец шахты. Однажды Игорь говорит "Так оно у вас, у людей". И Петров удивляется: "А ты что, инопланетянин?" Игорь также говорит о себе: "Я дух-покровитель этого места" (Свердловска, а то и всей Свердловской области).
В 17 лет Игорь выглядел очень странно, Марине иногда казалось, что ему не 17, а 45 лет, родителей его она никогда не видела, а английский он знал лучше неё.
После пьянки Петрову мерещится, что рядом с Игорем стоит пес, который в свете фонаря отбрасывает трехголовую тень и которого зовут Цербером. Цербер же приводит душу умершего к телу из катафалка, и покойник оживает и идёт домой. Мама друга Петрова-младшего тоже цербер. И охранники магазинчика, куда заходит Игорь опять же изображают из себя церберов.
Жену свою Игорь украл (как Аид Персефону). Игорь стерилен. почти. Залететь от него шанс один на миллион. И такое случилось - Марина (Снегурочка) забеременела от Игоря. Известно, что до Персефоны Аид он любил морскую нимфу, а имя Марина означает "морская". Кроме того Снегурочка - девочка изо льда, тоже существо с границы жизни и смерти. А ещё Марина - сестра Виктора-философа, который в 79-м году накупил аспирина на шесть рублей. Теперь она в Австралии, поэтому жена Игоря говорит, что она "там", показывая на землю у себя под ногами. Все удивляются: "Умерла что ли? Ну а как такое ещё можно понять?" Она не умерла, она на другом полушарии.
Игорь считает, что Петров спас его ребёнка. Ведь Марина хотела сделать аборт, а Петров в четырёхлетнем возрасте заразил Марину гриппом на ёлке, и она наверное пропустила срок аборта. Теперь Игорь всячески опекает Петрова, жену ему достал из Тартара (Тартар это пространство плотного холода и тьмы. Подходит к Свердловской области. А позднее в европейской картографии Тартар связали с Тартарией — северной Азией), и обещает, что у Петрова всё "будет нормально до самой смерти."

А что вы ещё заметили в этой книжке? Как вы считаете реальны ли Петрова и Петров-младший? А Сергей? И как вы считаете почему Петров в детстве был так похож на Игоря, что Марина приняла его за младшего брата Игоря? Есть ли в этом какой-то дополнительный смысл?