Предрассветная лихорадка петера гардоша
Пасмурным летним днем корабль, на котором везли отца, приближался к Швеции.
Не прошло еще трех недель, как завершилась война.
Под шквальным северным ветром судно, вскидываясь на двухметровых балтийских волнах, следовало на Стокгольм. Мой отец был на нижней палубе. Валявшиеся на соломенных тюфяках доходяги судорожно цеплялись за койки, чтобы не свалиться от безумной качки.
Уже через час после выхода в море отцу стало плохо. Сперва он закашлял кровавой пеной и повернулся на бок, а потом захрипел так безумно, что его агония почти заглушала удары волн о корпус. Поскольку отец сразу был отнесен к числу самых тяжелых, то лежал он в первом ряду, недалеко от входа. Двое матросов, подхватив его невесомое тело, перенесли отца в кубрик.
Судовой врач долго не раздумывал. На возню с обезболиванием времени не было. Он вонзил между ребер в грудную клетку огромный шприц. Игла, по счастью, попала в нужное место. И врач успел откачать из плевральной полости пол-литра жидкости, когда наконец принесли аспиратор. Тогда шприц заменили катетером и с помощью помпы удалили из грудной клетки еще полтора литра слизи.
Отцу несколько полегчало.
Капитан, которого известили об успешном спасении умирающего, проявил к больному особое расположение. Укутав отца в толстые одеяла, его вынесли на палубу. Над свинцово-серым морем клубились набухшие дождем тучи. Капитан в безупречном кителе остановился рядом с шезлонгом, в котором лежал мой отец.
– Господин говорит по-немецки?
Мой отец кивнул.
– Вы родились в рубашке! Как ваше самочувствие?
В лучшие времена между ними мог бы завязаться какой-нибудь вежливый диалог. Но отец был не в состоянии вести джентльменские разговоры и сумел только обозначить готовность к общению:
Капитан присмотрелся к нему. Обтянутый пепельной кожей череп, увеличенные линзами очков зрачки, зияющая темная полость рта. К этому времени зубов у отца почти не осталось. Я не знаю, как именно это было. Возможно, и так: в тюремном подвале, при свете свисающей с потолка голой лампочки, тщедушного молодого человека избивали трое здоровых молодчиков. Возможно, один из полуобнаженных извергов схватил что-то очень тяжелое, металлическое, и несколько раз обрушил предмет на впалую грудь и лицо заключенного – моего отца. По бытовавшей в семье лаконичной версии, бо́льшую часть зубов ему выбили в сорок четвертом в будапешт-ском следственном изоляторе на Маргит-кёрут.
Да, он был еще жив, все еще, пусть со свистом, дышал, усердно втягивая в легкие свежий соленый воздух.
Капитан вскинул к глазам бинокль:
– Пришвартуемся на пять минут в Мальмё.
Отца эта новость оставила равнодушным. Кроме него, на борту было еще двести двадцать четыре находящихся в самом плачевном физическом состоянии человека, которых переправляли из немецкого Любека в Стокгольм. И многие из них были ничуть не уверены, что капитан доставит их живыми в пункт назначения. Так что заход на несколько минут в порт Мальмё для этих парий ничего не значил. Но капитан, словно докладывая кому-то вышестоящему, продолжал:
– Я получил радиограмму. Это приказ. Хотя стоянка здесь маршрутом не предусмотрена.
На корабле заревел гудок. Сквозь влажное марево показались корабельные доки Мальмё. Над головой у отца кружила компания чаек.
Корабль причалил к самому концу пирса. Двое матросов, спустившись, бегом бросились по волнорезу к берегу. Они тащили пустую корзину наподобие тех, в которых, по детским воспоминаниям отца, угрюмые прачки носили развешивать на чердак стираное белье.
У самого берега пирс был перекрыт шлагбаумом, за которым, опираясь на велосипеды, стояли женщины. Было их около полусотни. Молчаливая непо-движная группа. Многие из сжимавших велосипедные рули женщин – в черных платках. Как вороны на ветке.
Двое матросов были уже у шлагбаума. И тут мой отец заметил, что велосипеды увешаны свертками и кошелками. Капитан обнял его за плечи:
– Какой-то безумный раввин поместил в утренних газетах объявление. Написал о вашем прибытии на этом судне. И даже сумел добиться незапланированной стоянки.
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 258 892
- КНИГИ 594 980
- СЕРИИ 22 271
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 556 838
Пасмурным летним днем корабль, на котором везли отца, приближался к Швеции.
Не прошло еще трех недель, как завершилась война.
Под шквальным северным ветром судно, вскидываясь на двухметровых балтийских волнах, следовало на Стокгольм. Мой отец был на нижней палубе. Валявшиеся на соломенных тюфяках доходяги судорожно цеплялись за койки, чтобы не свалиться от безумной качки.
Уже через час после выхода в море отцу стало плохо. Сперва он закашлял кровавой пеной и повернулся на бок, а потом захрипел так безумно, что его агония почти заглушала удары волн о корпус. Поскольку отец сразу был отнесен к числу самых тяжелых, то лежал он в первом ряду, недалеко от входа. Двое матросов, подхватив его невесомое тело, перенесли отца в кубрик.
Судовой врач долго не раздумывал. На возню с обезболиванием времени не было. Он вонзил между ребер в грудную клетку огромный шприц. Игла, по счастью, попала в нужное место. И врач успел откачать из плевральной полости пол-литра жидкости, когда наконец принесли аспиратор. Тогда шприц заменили катетером и с помощью помпы удалили из грудной клетки еще полтора литра слизи.
Отцу несколько полегчало.
Капитан, которого известили об успешном спасении умирающего, проявил к больному особое расположение. Укутав отца в толстые одеяла, его вынесли на палубу. Над свинцово-серым морем клубились набухшие дождем тучи. Капитан в безупречном кителе остановился рядом с шезлонгом, в котором лежал мой отец.
– Господин говорит по-немецки?
Мой отец кивнул.
– Вы родились в рубашке! Как ваше самочувствие?
В лучшие времена между ними мог бы завязаться какой-нибудь вежливый диалог. Но отец был не в состоянии вести джентльменские разговоры и сумел только обозначить готовность к общению:
Капитан присмотрелся к нему. Обтянутый пепельной кожей череп, увеличенные линзами очков зрачки, зияющая темная полость рта. К этому времени зубов у отца почти не осталось. Я не знаю, как именно это было. Возможно, и так: в тюремном подвале, при свете свисающей с потолка голой лампочки, тщедушного молодого человека избивали трое здоровых молодчиков. Возможно, один из полуобнаженных извергов схватил что-то очень тяжелое, металлическое, и несколько раз обрушил предмет на впалую грудь и лицо заключенного – моего отца. По бытовавшей в семье лаконичной версии, бо́льшую часть зубов ему выбили в сорок четвертом в будапешт-ском следственном изоляторе на Маргит-кёрут.
Да, он был еще жив, все еще, пусть со свистом, дышал, усердно втягивая в легкие свежий соленый воздух.
Капитан вскинул к глазам бинокль:
– Пришвартуемся на пять минут в Мальмё.
Отца эта новость оставила равнодушным. Кроме него, на борту было еще двести двадцать четыре находящихся в самом плачевном физическом состоянии человека, которых переправляли из немецкого Любека в Стокгольм. И многие из них были ничуть не уверены, что капитан доставит их живыми в пункт назначения. Так что заход на несколько минут в порт Мальмё для этих парий ничего не значил. Но капитан, словно докладывая кому-то вышестоящему, продолжал:
– Я получил радиограмму. Это приказ. Хотя стоянка здесь маршрутом не предусмотрена.
На корабле заревел гудок. Сквозь влажное марево показались корабельные доки Мальмё. Над головой у отца кружила компания чаек.
Корабль причалил к самому концу пирса. Двое матросов, спустившись, бегом бросились по волнорезу к берегу. Они тащили пустую корзину наподобие тех, в которых, по детским воспоминаниям отца, угрюмые прачки носили развешивать на чердак стираное белье.
У самого берега пирс был перекрыт шлагбаумом, за которым, опираясь на велосипеды, стояли женщины. Было их около полусотни. Молчаливая непо-движная группа. Многие из сжимавших велосипедные рули женщин – в черных платках. Как вороны на ветке.
Двое матросов были уже у шлагбаума. И тут мой отец заметил, что велосипеды увешаны свертками и кошелками. Капитан обнял его за плечи:
– Какой-то безумный раввин поместил в утренних газетах объявление. Написал о вашем прибытии на этом судне. И даже сумел добиться незапланированной стоянки.
Женщины побросали свои пакеты в бельевую корзину. Одна, что стояла дальше других, выпустила из рук руль, и велосипед с грохотом повалился. Мой отец услышал с палубы металлический звон, с которым он упал на базальтовые плиты причала. Расслышать его на таком расстоянии отец, конечно, не мог, но все же позднее, рассказывая об этой сцене, он обязательно вспоминал этот звон.
Потом, когда все уже было собрано, матросы, так же бегом, проделали путь обратно. Картина эта навсегда врезалась отцу в память: неправдоподобно безлюдный пирс, волокущие бельевую корзину матросы, а дальше, на заднем плане, тот странный и неподвижный женский велосипедный отряд.
В пакетах было печенье, которое безымянные шведские женщины испекли в честь прибытия в их страну этих парий. Мой отец разминал языком рассыпчатое печенье, ощущая во рту ванильно-малиновый вкус.
– Швеция вас приветствует, – проворчал капитан, отправляясь на мостик, и немного спустя корабль отошел от причала.
Мой отец еще долго жевал печенье. Из‑за туч вынырнул биплан и, приблизившись к судну, дважды описал над ним круг почета. И тогда мой отец постепенно понял, что действительно жив.
А седьмого июля 1945 года он уже лежал в шестна-дцатиместной больничной палате в Лербру, деревушке на острове Готланд, и, подложив под спину подушку, писал письмо. В окна палаты золотыми снопами падал солнечный свет. Между кроватями, подметая холщовыми юбками пол, бесшумно передвигались медсестры в крахмальных блузках и белых косынках.
Почерк у моего отца был необыкновенный – аккуратные буковки, элегантные закорючки и тонкие нитяные пробелы между словами. Закончив, он вложил лист бумаги в конверт и, запечатав, прислонил письмо к графину с водой на тумбочке. А через два часа его забрала медсестра Катрин и вместе с письмами других пациентов отнесла на почту.
Подниматься с больничной койки мой отец в это время мог еще очень редко. Однако через одиннадцать дней после описанного события, под вечер, он сидел уже в коридоре больницы. Раздобыв где-то тоненькую тетрадку в клеточку, отец переписывал в нее имена. Дело в том, что утром он получил письмо из Управления регистрации перемещенных лиц шведского Красного Креста. И в письме было сто семнадцать женских имен с адресами. В руках моего отца было сто семнадцать почтовых адресов молодых женщин и девушек, которых по всей Швеции пытались вернуть к жизни в больничных бараках.
Произошло это через несколько дней после потрясшего его драматического известия.
Прижавшись к рентгеновскому аппарату, мой отец затаил дыхание. Линдхольм переговаривался с ним из соседнего помещения. Главный врач был огромного, под два метра, роста и очень забавно говорил по-венгерски. Все долгие гласные он выговаривал на один манер, произнося их так, будто надувал при этом воздушный шарик. Больницей в Лербру Линд-хольм заведовал уже двенадцать лет, ну а венгерский язык он столь виртуозно ломал благодаря жене. Марта, женщина, в отличие от него, поразительно маленькая – отцу показалось, что росту в ней было от силы метр сорок, – работала в той же больнице в Лербру медсестрой.
Эта книга – подлинная история любви родителей автора, чудом уцелевших в нацистском концлагере. Петер Гардош использовал в романе их письма, пролежавшие в тайнике более полувека. Молодой поэт Миклош Гардош и восемнадцатилетняя Лили Райх познакомились в 1945 году в Швеции. В числе бывших узников всех национальностей Красный Крест переправлял сюда из концлагеря Берген-Бельзен венгерских евреев для лечения в шведских медицинских центрах. Почти все они находились на последней стадии истощения, а у Миклоша диагностировали еще и туберкулез. Однако, не желая верить мрачным прогнозам врачей, Миклош решил, не откладывая, жениться. В поисках невесты он разослал больше сотни писем своим соотечественницам, размещенным в шведских больницах в разных концах страны…
Пасмурным летним днем корабль, на котором везли отца, приближался к Швеции.
Не прошло еще трех недель, как завершилась война.
Под шквальным северным ветром судно, вскидываясь на двухметровых балтийских волнах, следовало на Стокгольм. Мой отец был на нижней палубе. Валявшиеся на соломенных тюфяках доходяги судорожно цеплялись за койки, чтобы не свалиться от безумной качки.
Уже через час после выхода в море отцу стало плохо. Сперва он закашлял кровавой пеной и повернулся на бок, а потом захрипел так безумно, что его агония почти заглушала удары волн о корпус. Поскольку отец сразу был отнесен к числу самых тяжелых, то лежал он в первом ряду, недалеко от входа. Двое матросов, подхватив его невесомое тело, перенесли отца в кубрик.
Предрассветная лихорадка скачать fb2, epub, pdf, txt бесплатно
Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812 - 1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма. В седьмой том Собрания сочинений вошли повести `Сиротская доля`, `Король хлопов`
В третий том избранных произведений известного современного французского писателя Жоржа Бордонова вошли исторические романы, время действия которых — XIX век.
Авторы этого номера заполняют "Анкету Пруста": Лев Бердников
Лев Бердников Многие помнят название романа Грэма Грина “Тихий американец”; однако американец американцу рознь. Вот и русский граф Федор Иванович Толстой по прозвищу Американец (1782-1846) тихим отнюдь не был, а, напротив, слыл человеком шумным, взбалмошным. Личность легендарная, персонаж скандальных историй, самый эксцентричный представитель славного рода Толстых, послуживший прототипом не одного литературного героя, он вызывал и ужас, и восхищение. Неугомонный бретер, стрелявший без промаха и убивший на дуэлях 11 человек, пьяница и обжора, нечистый игрок в карты, опасный сплетник – он был в то же время патриотом и героем войны, верным и самоотверженным другом, неистощимым остроумцем, личностью, сумевшей заслужить уважение таких выдающихся людей, как П.А.Вяземский, А.С.Грибоедов, Д.В.Давыдов, Е.А.Баратынский, К.Н.Батюшков, В.А.Жуковский, В.Л.Пушкин да и сам А.С.Пушкин. Все они сходились во мнении, что Ф.Толстой – удивительно яркая и крупная фигура.
Главный самоед империи
версия для печати (85786)
Лев Иосифович Бердников родился в 1956 году в Москве. Окончил литературный факультет Московского областного педагогического института. Во время учебы сотрудничал с ╚Учительской газетой╩, где опубликовал десять очерков. После окончания института работал в Музее книги Российской государственной библиотеки, где с 1987√1990 годов заведовал научно-исследовательской группой русских старопечатных изданий. В 1985 году защитил кандидатскую диссертацию ╚Становление сонета в русской поэзии XVIII века (1715√1770 гг.)╩. С 1990 года живет в Лос-Анджелесе. Автор трех книг и более 350 публикаций в России, США и Израиле. Лауреат Горьковской литературной премии 2010 года. Почетный дипломант Всеамериканского культурного фонда Булата Окуджавы.
Как творится история? Как приходят к власти самодержцы? Кто они, когда не сидят в зале приемов и не одеты в порфиру? Автор искусно смещает акценты таким образом, что Сербия начала XX века становится натуралистичной декорацией определенной эпохи определенного государства, а на этом ярком и в некотором смысле экзотическом фоне разыгрываются настоящие человеческие — и даже нечеловеческие — драмы.
Был у сапожника Ханаана Мергашильского сводный брат – Лейзер-Довид, занимавшийся малодоходным в здешних краях и необычным для еврея делом – птицеловством.
– Еврею не подобает ловить птиц, – всякий раз твердил Ханаан, когда речь заходила о Лейзере-Довиде. – Нехорошо запирать их в клетку и усаживать на жердочку; лесные и луговые птахи должны свободно перелетать с ветки на ветку, с одного куста на другой. Представь себе, Хаимке, что было бы, если бы среди бела дня птицы ловили нас и уносили в своем клюве в непроходимую чащу или на непролазные болота.
Мика Валтари – большой мастер исторического романа – построил произведение в виде репортажа о страстях Христовых, увиденных скептическим и одновременно пораженным взглядом образованного римлянина, пустившегося на поиски тайны царствия.
Когда римский патриций Маркус Мецентий Манилий прибывает в Иерусалим, то застает огромную толпу у трех крестов, возвышающихся над городом…
В залах Александрийской библиотеки, изучая философию и астрологию, он понял, что в мире людей грядет переворот. Он делает открытие: в Иудее появился на свет Царь Мира…
Государство нереформируемо. Государство было создано тысячи лет назад. В истории существовали тысячи государств и государственных формирований. Государство было создано наиболее развитыми людьми и разнообразие форм государства отработано на сотнях примеров. Если бы была возможна устойчивая форма государства помимо традиционного, оно с древних времен существовало бы столетиями, тысячелетиями, и доказало свое преимущество и стабильность. Историей были опробованы все типы и формы государств: от крайних диктатур до неустойчивых демократий. Государство в далекие от нас времена было создано передовыми, наиболее развитыми людьми своего времени, такими как Конфуций, Гете, Леонардо да Винчи, генерал Горбатов или Лев Толстой. Это были наиболее развитые люди с абсолютно высокой и сильной психикой. Их умственные способности намного превосходили способности других людей. Государство и Право в его традиционной, устойчивой, форме создано тысячи лет назад. Нормы Государственного Права, исторически обеспечивающие стабильность государства, были выработаны тысячи лет назад на многих сотнях примеров. Государство, как историческую форму стабильного существования общества, реформировать невозможно.
Петер Гардош
ISBN: | 978-5-17-093383-9 |
Год издания: | 2016 |
Издательство: | АСТ, Corpus |
Серия: | Corpus |
Язык: | Русский |
Эта книга — подлинная история любви родителей автора, чудом уцелевших в нацистском концлагере. Петер Гардош использовал в романе их письма, пролежавшие в тайнике более полувека. Молодой поэт Миклош Гардош и восемнадцатилетняя Лили Райх познакомились в 1945 году в Швеции. В числе бывших узников всех национальностей Красный Крест переправлял сюда из концлагеря Берген-Бельзен венгерских евреев для лечения в шведских медицинских центрах. Почти все они находились на последней стадии истощения, а у Миклоша диагностировали еще и туберкулез. Однако, не желая верить мрачным прогнозам врачей, Миклош решил, не откладывая, жениться. В поисках невесты он разослал больше сотни писем своим соотечественницам, размещенным в шведских больницах в разных концах страны.
Венгерский писатель и режиссер, лауреат двух десятков престижных наград, Петер Гардош экранизировал свой роман и в 2016 году получил премию "За лучший игровой фильм" на Международном кинофестивале "Синеквест" в Сан-Хосе.
Лучшая рецензия на книгу
Это правдивая история любви родителей автора, переживших все муки концлагеря.
Роман основан на письмах, хранившихся больше 50 лет, о которых всё это время не упоминали. Как и не говорили о пережитом несчастными евреями.
Каждый день шла игра с судьбой. И всё это казалось бы выдумкой, не будь правдой. Ведь это одна из немногих благополучных реальных историй, которая могла бы стать заурядной и печальной, не будь у отца автора такой грандиозной решительности.
Перевод с венгерского: Вячеслав Середа
Объем: 256 стр.
Тираж: 3000 экз.
Тип обложки: Твердый переплет
Формат: 84х108/32
Поделитесь своим мнением об этой книге, напишите рецензию!
Рецензии читателей
Очень понравилась книга. Эмоциональная, трогательная, очень светлая. История о силе любви и надежде.
Анонс книги не оставлял сомнений, что предстоит чтение еще одной книги о холокосте и страданиях. Но, удивительно! Главной темой стали человеческие чувства и тяга к жизни. Именно таких чувств и ощущений сегодня нам не хватает. Можно много говорить и вере в силу духа. Но все слова разбиваются, если нет реальной истории. Любовь двух людей, когда кажется нельзя было думать ни о какой любви, а только о том, как выжить. Любовь, которая побеждает болезнь, так как условие судьбы - люби, но ты умрешь. Трогательная и страшная история любви, которой трагедия показана через чувство, которое всем дано, но не всеми испытано и достигнуто. Ты находишься рядом с героями. Ощущение, что ты подсматриваешь за ними - так реально ты вторгаешься в их историю. В очередной раз убеждаешься, что сила духа человека не имеет границ, когда ты понимаешь чего хочешь.
Анонс книги не оставлял сомнений, что предстоит чтение еще одной книги о холокосте и страданиях. Но, удивительно! Главной темой стали человеческие чувства и тяга к жизни. Именно таких чувств и ощущений сегодня нам не хватает. Можно много говорить и вере в силу духа. Но все слова разбиваются, если нет реальной истории. Любовь двух людей, когда кажется нельзя было думать ни о какой любви, а только о том, как выжить. Любовь, которая побеждает болезнь, так как условие судьбы - люби, но ты умрешь. Трогательная и страшная история любви, которой трагедия показана через чувство, которое всем дано, но не всеми испытано и достигнуто. Ты находишься рядом с героями. Ощущение, что ты подсматриваешь за ними - так реально ты вторгаешься в их историю. В очередной раз убеждаешься, что сила духа человека… Развернуть
Эта книга исполнена в поэтичных тонах, что не характерно для документалистики. Для дополнительной выразительности автор включил в текст стихи своего отца. Живой разговорный текст, минимум дат и привязки к истории, отстраненность от темы Холокоста и акцентировка на любовной истории придали произведению черты драмы с хорошим финалом. Хотя подобный хеппи-энд можно было предсказать. Нам ведь заранее известно, что герои поженились, и у них родился сын, который является рассказчиком истории. Но все равно, в романе заложена нотка непредсказуемости и даже чуда. Как, например, смог излечиться Миклош? Ведь он был болен туберкулезом, и врачи давали ему лишь полгода жизни. Или, как смогла обрести душевное равновесие Лили после того, что с ней произошло в концлагере? Любовь исцеляет все?! Ответ заложен в этой книге.
Качественная документальная проза от венгерского режиссера, сына, человека, которому посчастливилось выжить в самый драматический период европейской истории. Не только выжить, но и сбросить с плеч груз прошлого и достойно прожить свою жизнь. Ведь, такое не забывается и, наверное, не прощается. Но ради любви человек готов на многое.
Венгрия времен Второй мировой войны была не самой безопасной страной для еврейского населения. Венгерские евреи разделили… Развернуть
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
- 60
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
Предрассветная лихорадка: краткое содержание, описание и аннотация
Петер Гардош: другие книги автора
Кто написал Предрассветная лихорадка? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Предрассветная лихорадка — читать онлайн ознакомительный отрывок
Братишка, вот уже который год
Лицо Европы безобразят шрамы,
Но смотришь ты без слез на самолет,
Серебряный от лунной амальгамы[1].
Пасмурным летним днем корабль, на котором везли отца, приближался к Швеции.
Не прошло еще трех недель, как завершилась война.
Под шквальным северным ветром судно, вскидываясь на двухметровых балтийских волнах, следовало на Стокгольм. Мой отец был на нижней палубе. Валявшиеся на соломенных тюфяках доходяги судорожно цеплялись за койки, чтобы не свалиться от безумной качки.
Уже через час после выхода в море отцу стало плохо. Сперва он закашлял кровавой пеной и повернулся на бок, а потом захрипел так безумно, что его агония почти заглушала удары волн о корпус. Поскольку отец сразу был отнесен к числу самых тяжелых, то лежал он в первом ряду, недалеко от входа. Двое матросов, подхватив его невесомое тело, перенесли отца в кубрик.
Судовой врач долго не раздумывал. На возню с обезболиванием времени не было. Он вонзил между ребер в грудную клетку огромный шприц. Игла, по счастью, попала в нужное место. И врач успел откачать из плевральной полости пол-литра жидкости, когда наконец принесли аспиратор. Тогда шприц заменили катетером и с помощью помпы удалили из грудной клетки еще полтора литра слизи.
Отцу несколько полегчало.
Капитан, которого известили об успешном спасении умирающего, проявил к больному особое расположение. Укутав отца в толстые одеяла, его вынесли на палубу. Над свинцово-серым морем клубились набухшие дождем тучи. Капитан в безупречном кителе остановился рядом с шезлонгом, в котором лежал мой отец.
– Господин говорит по-немецки?
Мой отец кивнул.
– Вы родились в рубашке! Как ваше самочувствие?
В лучшие времена между ними мог бы завязаться какой-нибудь вежливый диалог. Но отец был не в состоянии вести джентльменские разговоры и сумел только обозначить готовность к общению:
Капитан присмотрелся к нему. Обтянутый пепельной кожей череп, увеличенные линзами очков зрачки, зияющая темная полость рта. К этому времени зубов у отца почти не осталось. Я не знаю, как именно это было. Возможно, и так: в тюремном подвале, при свете свисающей с потолка голой лампочки, тщедушного молодого человека избивали трое здоровых молодчиков. Возможно, один из полуобнаженных извергов схватил что-то очень тяжелое, металлическое, и несколько раз обрушил предмет на впалую грудь и лицо заключенного – моего отца. По бытовавшей в семье лаконичной версии, бо́льшую часть зубов ему выбили в сорок четвертом в будапешт-ском следственном изоляторе на Маргит-кёрут.
Да, он был еще жив, все еще, пусть со свистом, дышал, усердно втягивая в легкие свежий соленый воздух.
Капитан вскинул к глазам бинокль:
– Пришвартуемся на пять минут в Мальмё.
Отца эта новость оставила равнодушным. Кроме него, на борту было еще двести двадцать четыре находящихся в самом плачевном физическом состоянии человека, которых переправляли из немецкого Любека в Стокгольм. И многие из них были ничуть не уверены, что капитан доставит их живыми в пункт назначения. Так что заход на несколько минут в порт Мальмё для этих парий ничего не значил. Но капитан, словно докладывая кому-то вышестоящему, продолжал:
– Я получил радиограмму. Это приказ. Хотя стоянка здесь маршрутом не предусмотрена.
На корабле заревел гудок. Сквозь влажное марево показались корабельные доки Мальмё. Над головой у отца кружила компания чаек.
Корабль причалил к самому концу пирса. Двое матросов, спустившись, бегом бросились по волнорезу к берегу. Они тащили пустую корзину наподобие тех, в которых, по детским воспоминаниям отца, угрюмые прачки носили развешивать на чердак стираное белье.
У самого берега пирс был перекрыт шлагбаумом, за которым, опираясь на велосипеды, стояли женщины. Было их около полусотни. Молчаливая непо-движная группа. Многие из сжимавших велосипедные рули женщин – в черных платках. Как вороны на ветке.
Читайте также: