Джованни боккаччо про чуму

Соболезновать страждущим — черта истинно человеческая, и хотя это должно быть свойственно каждому из нас, однако ж в первую очередь мы вправе требовать участия от тех, кто сам его чаял и в ком-либо его находил. Я как раз принадлежу к числу людей, испытывающих в нем потребность, к числу людей, кому оно дорого, кого оно радует. С юных лет и до последнего времени я пылал необычайною, возвышеннейшею и благородною любовью, на первый взгляд, пожалуй, не соответствовавшей низкой моей доле, и хотя умные люди, которым это было известно, хвалили меня и весьма одобряли, со всем тем мне довелось претерпеть лютейшую муку, и не из-за жестокости возлюбленной, а из-за моей же горячности, чрезмерность коей порождалась неутоленною страстью, которая своею безнадежностью причиняла мне боль нестерпимую. И вот, когда я так горевал, веселые речи и утешения друга принесли мне столь великую пользу, что, по крайнему моему разумению, я только благодаря этому и не умер. Однако по воле того, кто, будучи сам бесконечен, установил незыблемый закон, согласно которому все существующее на свете долженствует иметь конец, пламенная любовь моя, которую не в силах были угасить или хотя бы утишить ни мое стремление побороть ее, ни дружеские увещания, ни боязнь позора, ни грозившая мне опасность, с течением времени сама собой сошла на нет, и теперь в душе моей осталось от нее лишь то блаженное чувство, какое она обыкновенно вызывает у людей, особенно далеко не заплывающих в бездны ее вод, и насколько мучительной была она для меня прежде, настолько же ныне, когда боль прошла, воспоминания о ней мне отрадны.

Но хотя кручина моя унялась, участие, которое приняли во мне те, кто из доброго ко мне расположения болели за меня душой, не изгладилось из моей памяти, и я твердо уверен, что перестану об этом помнить, только когда умру. А так как, по моему разумению, благодарность есть самая похвальная изо всех добродетелей, неблагодарность же заслуживает самого сурового порицания, то я, дабы никто не мог обвинить меня в неблагодарности, порешил, раз я теперь свободен, возвратить долг и по мере возможности развлечь если не тех, кто меня поддерживал, — они-то, может статься, в силу своего благоразумия или по воле судьбы как раз в том и не нуждаются, — то, по крайности, тех, кто испытывает в том потребность. И хотя моя поддержка и мое утешение будут, наверное, слабы, все же мне думается, что поддерживать и утешать надлежит главным образом тех, кто особливую в том имеет нужду: пользы им это принесет больше, чем кому бы то ни было, они же это больше, чем кто-либо другой, оценят.

А кто станет отрицать, что подобного рода утешение, сколько бы ни было оно слабо, требуется не так мужчинам, как милым женщинам? Женщины от стыда и страха затаивают любовный пламень в нежной груди своей, а кто через это прошел и на себе испытал, те могут подтвердить, что огонь внутренний сильнее наружного. К тому же, скованные хотеньем, причудами, веленьями отцов, матерей, братьев, мужей, они почти все время проводят в четырех стенах, томятся от безделья, и в голову им лезут разные мысли, далеко не всегда отрадные. И если от этих мыслей, вызванных томлением духа, им иногда взгрустнется, то грусть эта, на великое их несчастье, не покидает их потом до тех пор, пока что-нибудь ее не рассеет. Что же касается влюбленных мужчин, то они не столь хрупки: с ними этого, как известно, не бывает. Они располагают всевозможными средствами, чтобы развеять грусть и отогнать мрачные мысли: захотят — прогуляются, поглядят, послушают, захотят — зачнут птицу бить, зверя травить, рыбу ловить, на коне гарцевать, в карты играть, торговать. В каждое из этих занятий мужчина волен вложить всю свою душу или, по крайности, часть ее и, хотя бы на некоторое время, от печальных мыслей избавиться, и тогда он успокаивается, а если горюет, то уже не столь сильно.

Так вот, с целью хотя бы частично загладить несправедливость судьбы, слабо поддерживающей как раз наименее крепких, что мы видим на примере нежного пола, я хочу приободрить и развлечь любящих женщин, — прочие довольствуются иглой, веретеном или же мотовилом, — и для того предложить их вниманию сто повестей, или, если хотите, побасенок, притч, историй, которые, как вы увидите, на протяжении десяти дней рассказывались в почтенном обществе семи дам и трех молодых людей во время последнего чумного поветрия, а также несколько песенок, которые пели дамы для собственного удовольствия. В этих повестях встретятся как занятные, так равно и плачевные любовные похождения и другого рода злоключения, имевшие место и в древности, и в наше время. Читательницы получат удовольствие, — столь забавны приключения, о коих здесь идет речь, и в то же время извлекут для себя полезный урок: они узнают, чего им надлежит избегать, а к чему стремиться. И я надеюсь, что на душе у них станет легче. Если же так оно, бог даст, и случится, то пусть они возблагодарят Амура, который, избавив меня от своих цепей, тем самым дал мне возможность порадовать их.

Начинается первый день ДЕКАМЕРОНА,

Обворожительнейшие дамы! Зная ваше врожденное мягкосердечие, я убежден, что предисловие к моему труду покажется вам тяжелым и печальным, ибо таково воспоминание, с которого оно начинается, — воспоминание о последнем чумном поветрии, бедственном и прискорбном для всех, кто его наблюдал и кого оно так или иначе коснулось. Не подумайте, однако ж, что вся книга состоит из рыданий и стонов, — я вовсе не намерен отбивать у вас охоту читать дальше. Страшное начало — это для вас все равно, что для путников высокая, крутая гора, за которой открывается роскошная, приветная долина, тем больше отрады являющая взорам путников, чем тяжелее достались им восхожденье и спуск. Подобно как бурная радость сменяется горем, так же точно вслед за испытаньями приходит веселье. Минет краткая эта невзгода (краткая потому, что я описываю ее в немногих словах), и настанет блаженная пора утех, — я вам их предрекаю, а то после такого вступления вряд ли можно было бы их ожидать. Откровенно говоря, если б у меня была возможность более удобным путем, а не по крутой тропинке, привести вас к желанной цели, я бы охотно это сделал, но если не начинать с воспоминания, то будет непонятно, как произошло то, о чем вам предстоит прочесть, — словом, мне без него не обойтись.

Итак, со времен спасительного вочеловеченья сына божия прошло уже тысяча триста сорок восемь лет, когда славную Флоренцию, лучший город во всей Италии, посетила губительная чума[1]; возникла же она, быть может, под влиянием небесных тел, а быть может, ее наслал на нас за грехи правый гнев божий, дабы мы их искупили, но только за несколько лет до этого она появилась на Востоке и унесла бессчетное число жизней, а затем, беспрестанно двигаясь с места на место и разросшись до размеров умопомрачительных, добралась наконец и до Запада. Ничего не могли с ней поделать догадливость и предусмотрительность человеческая, очистившая город от скопившихся нечистот руками людей, для этой цели употребленных[2], воспрещавшая въезд больным, распространившая советы медиков, как уберечься от заразы; ничего не могли с ней поделать и частые усердные моления богобоязненных жителей, принимавших участие как в процессиях, так равно и в других видах молебствий, — приблизительно в начале весны вышеуказанного года страшная болезнь начала оказывать пагубное свое действие и изумлять необыкновенными своими проявлениями. Если на Востоке непреложным знаком смерти было кровотечение из носу, то здесь начало заболевания ознаменовывалось и у мужчин и у женщин опухолями под мышками и в паху, разраставшимися до размеров яблока средней величины или же яйца, — у кого как, — народ называл их бубонами. В самом непродолжительном времени злокачественные бубоны появлялись и возникали у больных и в других местах. Потом у многих обнаруживался новый признак вышеуказанной болезни: у этих на руках, на бедрах, а равно и на остальных частях тела проступали черные или же синие пятна — у иных большие и кое-где, у иных маленькие, но зато сплошь. У тех вначале, да и впоследствии, вернейшим признаком скорого конца являлись бубоны, а у этих — пятна. От этой болезни не помогали и не излечивали ни врачи, ни снадобья. То ли сама эта болезнь неизлечима, то ли виной тому невежество врачевавших (тут были и сведущие лекари, однако ж преобладали многочисленные невежды как мужеского, так равно и женского пола), но только никому не удалось постигнуть причину заболевания и, следственно, сыскать от нее средство, вот почему выздоравливали немногие, большинство умирало на третий день после появления вышеуказанных признаков, — разница была в часах, — при этом болезнь не сопровождалась ни лихорадкой, ни какими-либо другими дополнительными недомоганиями.

…посетила губительная чума… — Речь идет о знаменитой эпидемии чумы, вспыхнувшей в Тоскане в январе 1348 года. В апреле того же года она перекинулась во Флоренцию. Болезнь была завезена с Востока. По одним сведениям — из Сирии, по другим — из Кафы (нынешняя Феодосия в Крыму). Согласно последней версии, в татарском войске, осаждавшем принадлежавшую генуэзцам Кафу, началась эпидемия чумы. Будучи не в силах взять сильно укрепленный город приступом, татары решились на отчаянное средство: с помощью катапульт они стали перебрасывать трупы умерших от чумы через городские стены. Несмотря на все принятые осажденными меры, несколько зараженных попали на корабли, отплывшие в Италию. Так началась чума в Европе, повлекшая за собой неисчислимые жертвы.

Повелья – обитель раненых душ, черной смерти и безумия

В 20-ти минутах форсированного плавания от Венеции находится архипелаг – цепочка песчаных островов под названием Лидо. Они отделяют Венецианскую лагуну от Адриатики. Любопытно, что история архипелага тоже связана с одним мрачно-спокойным событием. Для этого нам надо вернуться на несколько столетий назад. В Средние века Лидо называли островом Святого Николая. В 1053 году здесь находилось аббатство бенедиктинцев – одного из древнейших католических орденов, – которое построили специально как пристанище для останков святого Николая, считающегося покровителем моряков. В 1389 году на острове стали хоронить евреев…

thegypsythread.org

s.telegraph.co.uk

Венеция – это продуманный форпост против разрушительной власти морской стихии. Святой Николай оберегает от смерти в море, поэтому Венецианская лагуна – романтичное и хорошо защищенное место. Впрочем, высокая вода – acqua alta – все равно подтапливает значительную часть Венеции осенью и зимой. Смерть настигала моряков (и не только) на суше. Но где именно можно умереть в этой части нашего округленного мира?

Давно уже, во всяком случае с тех пор как средства стали позволять ему ездить по всему миру когда вздумается, он смотрел на путешествия как на некую гигиеническую меру, и знал, что ее надо осуществлять время от времени, даже вопреки желаниям и склонностям. Слишком занятый задачами, которые ставили перед ним европейская душа и его собственное я, не в меру обремененный обязанностями творчества, бежавший рассеяния и потому неспособный любить шумный и пестрый мир, он безоговорочно довольствовался созерцанием того, что лежит на поверхности нашей земли и для чего ему нет надобности выходить за пределы своего привычного круга, и никогда не чувствовал искушения уехать из Европы. С той поры, как жизнь его начала клониться к закату и ему уже нельзя было словно от пустой причуды отмахнуться от присущего художнику страха не успеть, от тревоги, что часы остановятся, прежде чем он совершит ему назначенное…

Герой новеллы Манна Густав фон Ашенбах – писатель – прибывает в Венецию в поисках вдохновения. Ашенбах стал знаменит еще при жизни – редкость для людей науки и искусства. Но теперь у него период переосмысления ценностей, старых принципов и образа существования. Конечная точка путешествия Ашенбаха – уже знакомый нам остров Лидо. Но Ашенбах пребывает в крайне странном расположении духа. Во всем встреченном по дороге ему видятся роковые предзнаменования.

Наконец, Ашенбах располагается в отеле. Здесь он встречает юношу по имени Тадзио, красота которого очаровывает писателя. Тадзио принадлежит к польским аристократам. Ашенбах понимает, что влюбился в прекрасного юношу. Чувство влюбленности тяготит литератора, однако он – после недолгой борьбы – не старается и не желает победить эту роковую влюбленность. Ашенбах пытается – словно в последнем рывке – преобразить себя, изменить свою жизнь. Он отправляется к цирюльнику, но новая прическа и наложенная косметика не смогли вернуть Ашенбаху молодости: он по-прежнему ощущает усталость и болезненность.

Приходит время отъезда поляков. Тадзио собирается уезжать вместе с семьей. Ашенбах видит юношу в последний раз: писатель наблюдает, как Тадзио купается на пляже. Входя в море, юноша оборачивается и смотрит на Ашенбаха. Тот силится подняться с кресла, в котором сидел, однако попытка тщетна. Проходит несколько минут – Ашенбах умирает.

midnightcourt.org

В это время Лидо охватила эпидемия холеры из-за недавнего сирокко – сильного жаркого средиземноморского ветра.

Чувства того, кто предается созерцанию одиноко и молчаливо, расплывчатее и в то же время глубже, чем если б он находился на людях, его мысли весомее, прихотливее, и на них неизменно лежит налет печали Одиночество порождает оригинальное, смелое, пугающе прекрасное – поэзию. Но оно порождает и несуразицу, непозволительный абсурд. Так, дорожные перипетии, гнусный старый франт с его лопотаньем о красотке и отверженный гондольер, не получивший своих заработанных грошей, и сейчас еще тревожили душу путешественника Меж тем он глазами приветствовал море и радовался, что так близка теперь, так достижима Венеция Два часа он провел в своей комнате, а под вечер поехал… по лагуне, пахнувшей гнилью, в Венецию. На площади св. Марка он выпил чаю и, верный здешнему своему обыкновению, отправился бродить по улицам. Но на сей раз прогулка принесла с собою полную перемену настроения и планов на ближайшее будущее. Удушливая, нестерпимая жара стояла на улицах, воздух был так плотен, что запахи, проникавшие из домов, лавок, харчевен, масляный чад, облака духов и так далее клубились в нем, не рассеиваясь Чем дальше он шел, тем назойливее овладевало им то мерзкое состояние, которое может вызвать лишь морской воздух и сирокко, – возбуждение и в то же время упадок сил его одолели нищие, он задыхался от тошнотворных испарений каналов… На тихой маленькой площади, в одном из тех забытых и зачарованных уголков, которых еще много в недрах Венеции, он присел на край фонтана, отер пот со лба и понял: надо уезжать Тяжкой, минутами просто непереносимой, казалась ему мысль, что он никогда больше не увидит Венеции, что это прощание навеки.

i1.fdbimg.pl

Но наше путешествие продолжается, и мы покидаем архипелаг Лидо. Нужно отплыть от этого с виду жизнерадостного места на 600 метров, чтобы оказаться у берегов другого острова – Повелья. А если считать от внутренней стороны самого Лидо, то Повелья находится всего в двухстах метрах. Расположенный в акватории Венецианской лагуны, этот островок заработал скверную репутацию. Сама лагуна насчитывает больше сотни островов, но вряд ли какой-то из них пугает и одновременно притягивает сильнее, чем Повелья…

wikimedia.org

Впервые мы узнаем о Повелье из хроник 421 года. Это место не всегда было призрачным. В V веке Повелья живет полнокровной жизнью, ведь сюда – после набега варваров – перебираются жители Падуи и Эсте. Постепенно люди обживают островок… Место опустело в 1379–1381 годах, когда во время Войны Кьоджи, которая пришлась на этот период, венецианцы переселили жителей острова на соседний – Джудекку, чтобы защитить от нападавших на Повелью генуэзцев. Остров потерял хозяина. В 1527 году венецианский дож предложил отдать Повелью в распоряжение монахов-камальдулов, однако они отклонили это предложение. На этом история Повельи, конечно, не закончилась. Но чтобы понять, где же начинаются корни таинственности острова, нам нужно перенестись во времена Древнего Рима…

Любопытно, что древний возбудитель чумы больше не действует на организм современного человека. Это было доказано проведенными в 2014 году исследованиями (совместно Канадой и США). Результаты этого исследования опубликованы в американском журнале The Lancet Infectious Disease.

Из Крыма ходили торговые корабли в Италию, в Геную. О том, как развивались события, сообщил в своих воспоминаниях некий нотариус из Генуи по имени Габриель де Мюсси*. В это время проходила осада генуэзской крепости в Каффе. Ее пытались захватить воины золотоордынского хана Джанибека (? – 1357), с которым генуэзцы столкнулись в 1340-е годы. Однако осаду пришлось прервать, потому что войско захватчиков поразила чума. Перед отступлением Джанибек приказал забросить в крепость трупы зараженных воинов. К этой цели хан приспособил катапульты. Так итальянцы подхватили чуму, которую потом завезли в Италию…

Татары, измученные чумой, заразной болезнью, ошеломленные и потрясенные смертью товарищей, гибнущих без всякой надежды на выздоровление, приказывали заряжать трупы в метательные машины и забрасывать им город Кафу, чтобы эти непереносимые снаряды положили конец защитникам города. Город забросали горами мертвецов, и христианам некуда было убежать, и некуда было спрятаться от такого несчастья… Они предавались мертвым волнам. Вскоре весь воздух был заражен, отравленная и испорченная вода стала загнивать. Усилилось нестерпимое зловоние…

newshub.co.nz

Один из первых исторических случаев использования биологического оружия (по одной из версий, которую, впрочем, подтверждают микробиологи). На этот раз – сущая, но какая тонкая импровизация. Кстати, в это же время было сделано еще одно открытие: болезнь можно использовать не только как оружие, но также можно уменьшить количество жертв с помощью карантинной системы. Первая из таких систем была организована на острове Лазаретто (название что-то напоминает, не так ли?) в Венеции. Также ввели одно полезное правило: корабли, прибывающие в порт Лазаретто, должны оставаться на якорях 40 дней, не подходя к берегу. После этого – при отсутствии признаков болезни, конечно, – корабли допускались к разгрузке. Стоит сказать, что сорока дней было вполне достаточно, чтобы выявить чуму, ведь инкубационный период этой болезни составляет от двух до 12 дней.

Так как дорогой нас постигла тяжелая болезнь, то из тысячи людей, поехавших с нами, едва ли уцелело и десять человек, а потому родные, друзья и соседи поспешили к нам с приветствиями. Горе нам! Мы принесли с собой убийственные стрелы, при каждом слове распространяли мы своим дыханием смертельный яд! Важнейшие пункты на пути, пройденном судами с заразой из Каффы в Геную, также были поражены. Итальянцы привезли смертоносную болезнь в Перу – принадлежавшую им окраину византийской столицы. Затем ее жертвой пал весь Константинополь. Другим крупным очагом заболевания стал вскоре и сицилийский порт Мессина…

* О Габриеле де Мюсси (? – 1356) известно не так уж много. По одной версии, он был нотариусом из Генуи, по другой же – юристом из другого города Италии, Пьяченцы. В любом случаем, оба эти места были близки к воде – условию распространения болезни. Генуя – портовый город, а Пьяченца расположена на южном берегу одной из крупнейших рек Италии – По. Де Мюсси жил в Крыму в 1344–1346 годах. В 1346 году он пребывал в генуэзской фактории (то есть торговом поселении) в Каффе. Де Мюсси является автором труда Istoria de morbo sive mortalite que fait de 1348. Генуэзцы после отступления Джанибека пытались спастись на кораблях, но тщетно. Между тем, они привезли чуму в порты Генуи, Венеции и других прибрежных городов Средиземноморья… Кстати, рукопись работы де Мюсси опубликовали в 1842 году, а ее оригинал ныне находится во Вроцлавском университете.

Раз уж мы повели речь о чуме, то приходит в голову вопрос: а как давно была последняя чумная пандемия? Теперь на слуху онкологические заболевания, эбола или вирус иммунодефицита, но куда же подевалась чума?

Всякий раз я прихожу к убеждению, что вступление к этому труду покажется… тягостным и грустным, ибо таким именно является начертанное в челе его печальное воспоминание о прошлой чумной смертности, скорбной для всех, кто ее видел или другим способом познал Итак, скажу, что со времени благотворного вочеловечения сына божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до запада. Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными, запрещено ввозить больных, издано множество наставлений о сохранении здоровья. Не помогали и умиленные моления, не однажды повторявшиеся, устроенные благочестивыми людьми, в процессиях или другим способом. Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, – здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; народ называл их gavoccioli (чумными бубонами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрогивавшемуся В этом… я убедился собственными глазами, между прочим, однажды на таком примере: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки…

iicmarsiglia.esteri.it

darumaview.it

В свою очередь, врачи и ученые ставят вопрос скорее о безумии как таковом, не покидая пространства, отведенного ему природой; для них это недуг в ряду прочих недугов, телесных и душевных расстройств, это явление природы, развертывающееся одновременно и в ее пределах, и вразрез с нею…

Мишель Фуко. История безумия в классическую эпоху

hdnh.es

* Бенито Муссолини (1883–1945) – государственный деятель Италии, политик, публицист, дуче (вождь) Италии в 1922–1943 годах (фактически, правил страной как премьер-министр), а также идеолог и практик фашизма, лидер Национальной фашисткой партии.

Повелью окружают легенды и мифы. Например, о построенной здесь психиатрической лечебнице говорят, что главный врач больницы славился садистскими наклонностями, любил проводить над пациентами эксперименты, не использовал наркоз, мучил людей, а потом вдруг раскаялся и совершил самоубийство, сбросившись вниз с местной колокольни. Однако работавшие в клинике медсестры рассказывали, что совершить суицид доктора заставили его измученные пациенты, устроившие бунт… После прыжка с колокольни доктор, между тем, остался жив, но вскоре скончался от травм. Пациенты настолько обозлились на врача, что не позволили медсестрам помочь ему: доктор умер в страшных мучениях. По другой легенде, взбунтовавшиеся больные замуровали врача в стенах колокольни. Его крик и теперь слышится на острове…

repstatic.it

Но эта семья была далеко не единственной, кто посетил остров. Также здесь побывали американские туристы, которые подтвердили все ужасающие слухи о Повелье. Но в 2010 году американский писатель Ренсом Риггс * тоже приезжал в это призрачное место. Вот, что он сказал:

Стареющие люди, которых можно было здесь увидеть, счастливо загорающих на лужайках или на старых кораблях, которые все еще лежали около канала, ржавые и пропитанные солью, управляемые экипажами скелетов…

* Примечательно, что в XVIII веке колокольню превратили в маяк. Впрочем, образ маяка тоже отдает ужасным одиночеством маячных смотрителей…

Во время эпидемий массовые захоронения часто использовали повторно, для новых погибших. Люди, копавшие могилы, могли пострадать от старых тел, раздутых, с кровью вытекающей из их рта и с необъяснимой дырой в саване, которым покрывали лицо Современная судебно-медицинская наука объясняет, что вздутие тела это результат скопления газов, а жидкость, вытекающая изо рта, это продукты гниения внутренних органов. Она содержит большое количество бактерий, которые и уничтожают саван в области рта. В средневековье, однако, научные тексты объясняли, что поедатели савана были вампирами, которые питались тканью и накладывали проклятия, чтобы чума распространялась, а их ряды пополнялись. Чтобы убить неживое существо, не достаточно было просто вбить ему кол в сердце. Этот метод был популяризирован в более поздней литературе. Нужно было вставить ему в рот камень, чтобы тот умер с голоду…

Верите ли Вы в эти истории? Боитесь ли Вы Повельи?

Повелья – место, которое не может разочаровать влюбленного в вечность. Но для тех, кто не очаровался этой островной мрачностью, есть возможность прогуляться по любимым местам Бродского – тоже здесь, в Венеции. Или совершить куда более длительное и масштабное путешествие, например, в Латинскую Америку, чтобы понять, насколько все-таки неочевидна наша культура и история…

24 февраля 1313 года купец Боккаччо из Чертальдо провел, как говорится, в обычном режиме — в поездке за пределами французской столицы. А его мимолетная любовница по имени Жанна, женщина знатного рода, с которой он познакомился некоторое время назад в Париже, в этот самый день произвела на свет чудесного мальчика.

Впрочем, очень скоро Жанна сообщила об этом своему возлюбленному и даже предложила самому дать имя ребенку. Остановились на одном из самых распространенных — Джованни.

Незаконнорожденный сын

Поскольку у Боккаччо в Италии уже имелась супруга, Жанна не могла рассчитывать на то, что ребенок будет признан законнорожденным, но к чести купца, он вовсе не собирался отказываться от ребенка. Напротив, он всячески старался успокоить свою возлюбленную и твердо пообещал, что, даже если им придется расстаться, ребенка он заберет с собой и устроит ему прекрасное будущее. Бедная женщина вынуждена была на это согласиться, тем более что очень тяжело перенесла роды и очень скоро угасла.

Отца ребенка в это самое время в Париже не было, а родственники матери, так и не сумевшие ей простить связь с недостаточно знатным итальянцем, недолго посовещавшись, решили отправить крошку во Флоренцию, где жила супруга Боккаччо с законнорожденным сыном. Сеньора Боккаччо при первой встрече с ребенком испытала состояние шока, но узнав, что мать малютки умерла, сменила гнев на милость и согласилась оставить дитя у себя.

По возвращению домой из очередной поездки купца ждал не совсем приятный сюрприз. Кого-кого, а Джованни он никак не ожидал встретить в своем доме так рано, а тут еще трагическое известие о смерти возлюбленной. Трудно сказать, простила ли до конца сеньора Боккаччо своего гулящего муженька, но к ребенку относилась доброжелательно.

Дурманящий воздух Неаполя

Когда мальчишка подрос, отец сумел ему найти достойных наставников. Например, отец одного известного флорентийского поэта обучал его грамматике, чуть позже отец начал знакомить его с искусством вести счета.

Но, наверное, и эти годы оказались небесполезны в истории писателя. Так, например, Боккаччо-младший научился искусству вести переговоры, убеждать людей в том, чему они меньше всего были склонны верить. И помимо всего прочего, в этот период Джованни очень много читал и постепенно превратился в одного из наиболее образованных молодых людей в Неаполе.

И еще один несомненный плюс: Боккаччо-старший стал к тому времени очень влиятельным кредитором, часто ссужал деньги королю Роберту Анжуйскому, а его сыну не составило труда оказаться незаменимым человеком при дворе короля — его ценили за остроумие, умение вести научные беседы и вообще за то, что с ним никогда не было скучно.

Придворные девушки оказывали поэту (а к этому времени Джованни Боккаччо увлекся написанием сонетов) особое расположение, рассчитывая завоевать его сердце. Но его сердце было безучастно к большому чувству. До тех пор, пока однажды он не встретил в одной из церквей очаровательную Марию д’Аквино, которая стала Музой начинающего литератора.

Боккаччо приложил массу сил и фантазии к тому, чтобы склонить Марию к супружеской измене, и, в конце концов, она решилась на это. Но в любовных играх он оказался не столь изобретательным, так что, едва позволив молодому человеку вкусить запретный плод, своенравная красавица наотрез отказалась продолжать эту связь.

Что только Боккаччо ни делал, чтобы вернуть расположение возлюбленной, разве что до Пекина по-пластунски не ползал, но все старания оказались напрасными. Он едва не покончил с собой, и только желание жестоко отомстить удержало его от безрассудного шага.

Козни дочерей Евы

Беда не приходит одна. Его пожилой уже отец не прекратил своих любовных похождений, словно тысяча бесов одновременно ударила его во все ребра. Он волочился за молоденькими красотками, которые, как мухи на мед, летели на его тугой кошелек.

А Боккаччо пришлось пережить еще две душевные драмы. Во-первых, неожиданно скончалась его единственная незаконнорожденная дочь, которая была ему дороже жизни, а во-вторых, однажды в его сердце сумела разжечь страсть одна вдовушка. Боккаччо писал ей страстные письма, которые потом коварная женщина выставила на всеобщее обозрение, после чего литератор стал предметом насмешек.

Удар был настолько сильным, что Джованни опять чуть не ушел на тот свет самостоятельно. И только долгая беседа с Петраркой, который стал его другом, спасла Боккаччо, ставшего женоненавистником.

Впрочем, судьба все расставляет по своим местам: однажды в комнате, где поэт хранил свои произведения, вспыхнул пожар, уничтоживший большую часть произведений…

Остается добавить, что в последние годы жизни Джованни тяжело болел и перестал показываться на людях по крайней мере года за два до того, как его сердце сделало последние свои сокращения. Он скончался в последний день 1375 года в Чертальдо, на родине отца. Но и сейчас, спустя более 600 лет после его смерти, его герои продолжают жить. И, я бы даже сказал, учить…