Хавьер бардем любовь во время чумы

Сколько можно ждать свою любовь?

Этот вопрос необычайно меня заинтриговал, и столь долгий срок, названный в фильме, безусловно привлек мое внимание. Захотелось посмотреть данное кинотворение.

К сожалению, с творчеством Маркеса, произведение которого легло в основу фильма, я незнакома. Всвязи с этим сравнить их просто не могу, зато могу сделать вывод о плюсах и минусах фильма.

Я ожидала историю Великой Любви. Любви, которая ждала 51 год, 9 месяцев и 4 дня. Но этого я не увидела, зато поняла, что современный кинематограф, кажется, совершенно перестал проводить грань между Любовью, увлечением и откровенной пошлостью. В данном фильме все эти понятия поданы как тождественные.

Фермина Таса тоже ему подстать. Не поймите неправильно, актриса, ее сыгравшая, вполне ничего, но на суперкрасавицу все же не тянет.

А вот доктор Урбино получился отличным. Когда сравниваешь его и Флорентино, то искренне не понимаешь, что Фермина нашла в молодом нытике-рифмоплете. Доктор всю свою жизнь занимался делом, он спасал жизни, а Ариса (судя по фильму) провел ее переходя от одной женщины к другой. Уж извините, но это просто какой-то сексуальный маньяк.

Ариса в зрелом возрасте куда хуже себя же в юности. Исчезла байроническая тоска, зато пришла прямо-таки животная похотливость. Невольно задаешься вопросом: а человек ли он еще? Да и так ли уж замечательно, что Флорентино совершенно не стремился бороться за свою? Он сам выбрал себе этот удел — ждать 51 год, 9 месяцев и 4 дня. Сцена, в которой он заявляется к уже пожилой Фермине сразу после смерти мужа отвратительна чисто с моральной стороны. Где уважение к умершему? Зато какой сальный блеск и торжество в глазах!

Кстати, о холере, обозначенной в названии, в фильме всего пара фраз, да и к героям она не имеет никакого отношения.

Особо прекрасных пейзажей мне разглядеть тоже не удалось.

На мой взгляд, с экранизацией явно перемудрили. Но были в фильме и плюсы. Во-первых, У. Угальде, сыгравший юного Флорентино. Жаль, что в фильме его мало. Доктор Урбино также запомнился как интересный и значимый персонаж. А также саундтрек Шакиры безусловно подправил ситуацию.

Ну, и самый главный плюс — очень захотелось прочитать произведение самого Габриеля Гарсия Маркеса. Возможно, на это сценаристы и рассчитывали?

Великолепно снятая картина просто поразила меня, приковав к компьютерному стулу!
Ньюэлл сумел отобразить целую гамму чувств Флорентино Арисы, своеобразную любовь доктора Урбино к Фермине Дасе, привязанность тетушки Эсколастики, деспотичность отца Фермины перечислять можно бесконечно.

В фильме, как и в романе, любовь побеждает неприязнь, отчуждение, жизненные невзгоды и даже само время.

Для смертельно живых любовью или 51 год, 9 месяцев и 4 дня одиночества!

Вышло так, что начал я этот отзыв с тишины и неровного дыхания.
Спасибо.

О великом писателе.

О собственных волнениях и ожиданиях.

К чему я все это? А дело вот в чем. Я очень ждал этой экранизации. Очень хотел увидеть Хавьера Бардема, очень хотел, чтобы он меня поразил и чтобы я увидел в нем Флорентино Арису. И в тоже время я побаивался того, что фильм просто могут превратить в пресловутый и невыразительный сериал. Вы знаете, в отношении Маркеса это может получиться просто: увлечешься собственным, добавишь своего лишнего и прости-прощай хороший фильм. Нужно быть предельно аккуратным в таком казалось бы простом фильме о любви. Здесь очень много граней и тонкостей, где можно чуть отклониться в сторону и увидеть уже абсолютно других людей, другие мнения в центре картины. Видимо оттого так любят известного писателя, что он вызывает огромное количество мнений, чувств и собственных или известных нам жизненных путей.

Дыхание полной грудью.

Об оправданных ожиданиях и о притягательности.

Скорее, надо полагать, что ночь короткая, нежели фильм длинный. Даже не хочу смотреть на продолжительность, это либо миг Любви, либо маленькая жизнь до нее. Это хорошо.

Еще один глубокий вдох.

Не хочется лезть в описания сюжета, скажу лишь одно: Любовь есть самое главное, непоколебимое ни временем, ни пространством, ни жизнью, ни смертью, ЛЮБОВЬ есть в пустоте, пустот нет в ЛЮБВИ!

Главной героиней романа стала Фермина Даза. Она отвергает предложение друга детства Фьорентино Ариза, понимая, что их юношеская любовь была лишь наивным эпизодом в её жизни. В возрасте 21 года (крайний срок, который она установила сама себе для замужества) она выходит замуж за Жувеналя Урбино. Урбино – врач, он поглощен наукой и идеями борьбы с холерой. Он очень рациональный человек, вся его жизнь чётко организована. Любовь Урбино противопоставляется любви Аризы, который преисполнен старомодного романтизма. Фермина узнаёт, что Урбино не был таким преданным мужем, как казался. Он честно сознается ей о романе, который у него был уже во время их брака. Любовь между Ферминой и Аризой вспыхивает с новой силой, когда они уже не молодые люди. Но это не та наивная юношеская любовь, а любовь зрелых, познавших жизнь людей.

Любовь во время холеры Ч.1 1

Любовь во время холеры Ч.2 44

Габриэль Гарсиа Маркес
Любовь во время холеры (El amor en los tiempos del colera)

Любовь во время холеры Ч.1

Посвящается, конечно же, Мерседес

Эти селенья уже обрели

свою коронованную богиню.

Так было всегда: запах горького миндаля наводил на мысль о несчастной любви. Доктор Урбино почувствовал его сразу, едва вошел в дом, еще тонувший во мраке, куда его срочно вызвали по неотложному делу, которое для него уже много лет назад перестало быть неотложным. Беженец с Антильских островов Херемия де Сент-Амур, инвалид войны, детский фотограф и самый покладистый партнер доктора по шахматам, покончил с бурею жизненных воспоминаний при помощи паров цианида золота.

Труп, прикрытый одеялом, лежал на походной раскладной кровати, где Херемия де Сент-Амур всегда спал, а рядом, на табурете, стояла кювета, в которой он выпарил яд. На полу, привязанное к ножке кровати, распростерлось тело огромного дога, черного, с белой грудью; рядом валялись костыли. В открытое окно душной, заставленной комнаты, служившей одновременно спальней и лабораторией, начинал сочиться слабый свет, однако и его было довольно, чтобы признать полномочия смерти. Остальные окна, как и все щели в комнате, были заткнуты тряпками или закрыты черным картоном, отчего присутствие смерти ощущалось еще тягостнее. Столик, заставленный флаконами и пузырьками без этикеток, две кюветы из оловянного сплава под обычным фонарем, прикрытым красной бумагой. Третья кювета, с фиксажем, стояла около трупа. Куда ни глянь – старые газеты и журналы, стопки стеклянных негативов, поломанная мебель, однако чья-то прилежная рука охраняла все это от пыли. И хотя свежий воздух уже вошел в окно, знающий человек еще мог уловить еле различимую тревожную тень несчастной любви – запах горького миндаля. Доктору Хувеналю Урбино не раз случалось подумать, вовсе не желая пророчествовать, что это место не из тех, где умирают в мире с Господом. Правда, со временем он пришел к мысли, что этот беспорядок, возможно, имел свой смысл и подчинялся Божьему промыслу.

Полицейский комиссар опередил его, он уже был тут, вместе с молоденьким студентом-медиком, который проходил практику судебного эксперта в муниципальном морге; это они до прихода доктора Урбино успели проветрить комнату и накрыть тело одеялом. Они приветствовали доктора с церемонной торжественностью, на этот раз более означавшей соболезнование, чем почтение, поскольку все прекрасно знали, как дружен он был с Херемией де Сент-Амуром. Знаменитый доктор поздоровался с обоими за руку, как всегда здоровался с каждым из своих учеников перед началом ежедневных занятий по общей клинике, и только потом кончиками указательного и большого пальца поднял край одеяла, точно стебель цветка, и, будто священнодействуя, осторожно открыл труп. Тот был совсем нагой, напряженный и скрюченный, посиневший, и казался на пятьдесят лет старше. Прозрачные зрачки, сизо-желтые волосы и борода, живот, пересеченный давним швом, зашитым через край. Плечи и руки, натруженные костылями, широкие, как у галерника, а неработавшие ноги – слабые, сирые. Доктор Хувеналь Урбино поглядел на лежащего, и сердце у него сжалось так, как редко сжималось за все долгие годы его бесплодного сражения со смертью.

– Что же ты струсил, – сказал он ему. – Ведь самое страшное давно позади.

Он снова накрыл его одеялом и вернул себе великолепную академическую осанку. В прошлом году целых три дня публично праздновалось его восьмидесятилетие, и, выступая с ответной благодарственной речью, он в очередной раз воспротивился искушению уйти от дел. Он сказал: "У меня еще будет время отдохнуть – когда умру, однако эта вероятность покуда в мои планы не входит". Хотя правым ухом он слышал все хуже и, желая скрыть нетвердость поступи, опирался на палку с серебряным набалдашником, но, как и в молодые годы, он по-прежнему носил безупречный костюм из льняного полотна с жилетом, который пересекала золотая цепочка от часов. Перламутровая, как у Пастера, бородка, волосы такого же цвета, всегда гладко причесанные, с аккуратным пробором посередине, очень точно выражали его характер. Беспокоила слабеющая память, и он, как мог, восполнял ее провалы торопливыми записями на клочках бумаги, которые рассовывал по карманам вперемежку, подобно тому, как вперемежку лежали в его битком набитом докторском чемоданчике инструменты, пузырьки с лекарствами и еще множество разных вещей. Он был не только самым старым и самым знаменитым в городе врачом, но и самым большим франтом. При этом он не желал скрывать своего многомудрия и не всегда невинно пользовался властью своего имени, отчего, быть может, любили его меньше, чем он того заслуживал.

Распоряжения, которые он отдал комиссару и практиканту, были коротки и точны. Вскрытия делать не нужно. Запаха, еще стоявшего в доме, было довольно, чтобы определить: смерть причинили газообразные выделения от проходившей в кювете реакции между цианином и какой-то применявшейся в фотографии кислотой, а Херемия де Сент-Амур достаточно понимал в этом деле, так что несчастным случай исключался. Уловив невысказанное сомнение комиссара, он ответил характерным для него выпадом: "Не забывайте, свидетельство о смерти подписываю я". Молодой медик был разочарован: ему еще не приходилось наблюдать на трупе действие цианида золота. Доктор Хувеналь Урбино удивился, что не заметил молодого человека у себя на занятиях в Медицинской школе, но по его андскому выговору и по тому, как легко он краснел, сразу же понял: по-видимому, тот совсем недавно в городе. Он сказал: "Вам тут еще не раз попадутся обезумевшие от любви, так что получите такую возможность". И только проговорив это, понял, что из бесчисленных самоубийств цианидом, случившихся на его памяти, это было первым, причиной которого не была несчастная любовь. И голос его прозвучал чуть-чуть не так, как обычно.

– Когда вам попадется такой – сказал он практиканту, – обратите внимание: обычно у них в сердце песок.

Потом он обратился к комиссару и говорил с ним, как с подчиненным. Велел ему в обход всех инстанций похоронить тело сегодня же вечером и притом в величайшей тайне. И сказал: "Я переговорю с алькальдом после". Он знал, что Херемия де Сент-Амур вел жизнь простую и аскетическую и что своим искусством зарабатывал гораздо больше, чем требовалось ему для жизни, а потому в каком-нибудь ящике письменного стола наверняка лежали деньги, которых с лихвой хватит на похороны.

– Если не найдете, не беда, – сказал он. – Я возьму все расходы на себя.

Он приказал сообщить журналистам, что фотограф умер естественной смертью, хотя и полагал, что это известие ничуть их не заинтересует. Он сказал: "Если надо будет, я переговорю с губернатором". Комиссар, серьезный и скромный служака, знал, что строгость доктора в соблюдении правил и порядков вызывала раздражение даже у его друзей и близких, а потому удивился, с какой легкостью тот обошел все положенные законом формальности ради того, чтобы ускорить погребение. Единственное, на что он не пошел, – не захотел просить архиепископа о захоронении Херемии де Сент-Амура в освященной земле. Комиссар, огорченный собственной дерзостью, попытался оправдаться.

– Я так понял, что человек этот был святой, – сказал он.

– Случай еще более редкий, – сказал доктор Урбино. – Святой безбожник. Но это – дела Божьи.

Вдалеке, на другом конце города, зазвонили колокола собора, созывая на торжественную службу. Доктор Урбино надел очки – стекла-половинки в золотой оправе – и поглядел на маленькие квадратные часы, висевшие на цепочке; крышка часов открывалась пружиной: он опаздывал на праздничную службу по случаю Святой Троицы.

Огромный фотографический аппарат на подставке с колесиками, как в парке, аляповато разрисованный мрачно-синий занавес, стены, сплошь покрытые фотографиями детей, сделанными в торжественные даты: первое причастие, день рождения. Стены покрывались фотографиями постепенно, год за годом, и у доктора Урбино, обдумывавшего тут по вечерам шахматные ходы, не раз тоскливо екало сердце при мысли о том, что случай собрал в этой портретной галерее семя и зародыш будущего города, ибо именно этим еще не оформившимся детишкам суждено когда-нибудь взять в свои руки бразды правления и до основания перевернуть этот город, не оставив ему и следа былой славы.

Прекрасный, но бедный юноша Флорентино Ариза признается Фермине Дазе в вечной любви, однако девушка выходит замуж за более состоятельного поклонника. Но Флорентино не отступается от своей любви. Он верит. Верит и ждет. Проходит путь от посыльного до преуспевающего судового магната, добивается богатства, славы и признания в надежде когда-нибудь заполучить свою Фермину. Проходит больше полувека. Роковая случайность и…влюбленные снова готовы кинуться в объятия друг друга.