И розы девы пьем дыханье быть может полное чумы

(ОТРЫВОК ИЗ ВИЛЬСОНОВОЙ ТРАГЕДИИ: THE CITY OF THE PLAGUE)

Улица. Накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин.

Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своём весёлом пированье
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака – но он ушёл уже
В холодные подземные жилища…
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал ещё во прахе гроба;
Но много нас ещё живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С весёлым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Председатель
Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньe
Мы выпьем в честь его.

Молодой человек
Да будет так!

Председатель
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.
Мери
О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей моих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога.
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности…

Луиза
Не в моде
Теперь такие песни! Но всё ж есть
Ещё простые души: рады таять
От женских слёз и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Её неотразим – а если б то же
О смехе думала своём, то, верно,
Всё б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.

Председатель
Послушайте: я слышу стук колёс!

Едет телега, наполненная мёртвыми телами. Негр управляет ею.
Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то – нежного слабей жестокий,
И страх живёт в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Мери
Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.

Луиза
(приходя в чувство)
Ужасный демон
Приснился мне: весь чёрный, белоглазый….
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мёртвые – и лепетали
Ужасную, неведомую речь….
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?

Молодой человек
Ну, Луиза,
Развеселись – хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров, ничем невозмутимых,
Но знаешь, эта чёрная телега
Имеет право всюду разъезжать.
Мы пропускать её должны! Послушай,
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков спой
Нам песню, вольную, живую песню,
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.

Председатель
Такой не знаю, но спою вам гимн
Я в честь чумы, – я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне.

Многие
Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Председатель
(поёт)
Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведёт сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой….
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запрёмся также от Чумы!
Зажжём огни, нальём бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Итак, – хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твоё призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьём дыханье, —
Быть может… полное Чумы!

Входит старый священник.

Священник
Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов – и землю
Над мёртвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жён моленья
Не освятили общей, смертной ямы, —
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

Несколько голосов
Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Священник
Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души.
Ступайте по своим домам!

Председатель
Дома
У нас печальны – юность любит радость.

Священник
Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над её могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

Председатель
Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мёртвой пустоты,
Которую в моём дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не вызовет меня
Отселе, – поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, – признаю усилья
Меня спасти… старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдёт!

Mногие
Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошёл! пошёл!

Священник
Матильды чистый дух тебя зовёт!

Председатель
(встаёт)
Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой – оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей её бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих…
Где я? Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнёт уже…

Женский голос
Он сумасшедший, —
Он бредит о жене похоронённой!

Священник
Пойдём, пойдём…

Председатель
Отец мой, ради бога,
Оставь меня!

Священник
Спаси тебя господь!
Прости, мой сын.

Уходит. Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость.

Из-за холеры Пушкин оказался запертым в родовом Болдино, и чтобы не сойти с ума от тоски и переживаний о Наталье Николаевне и ее близких, он плодотворно и много работал.

Иными словами, иметь военные химические, а тем более бактериологические лаборатории, разрабатывающие оружие, на своей территории – это разгильдяйство, которое в силу случайного стечения обстоятельств рано или поздно приведёт к очень плохим последствиям. Зная это, американцы разместили свои военно-бактериологические лаборатории у папуасов: например, у хохлов, грузинов и казахов. Самая ближайшая к России американская военно-бактериологическая лаборатория расположена в Харькове. А с Казахстаном у нас вообще Таможенный Союз. Если какой-то американский наркоман – сотрудник секретной лаборатории – чё та сделает не так, то мы получим у себя на территории полноценную эпидемию. И то, что эта эпидемия в первую очередь выкосит самих хохлов, грузин или казахов, предоставивших американцам свою территорию – утешение слабое. Нужно, я считаю, не дожидаясь всего этого, полностью перекрывать границу с Украиной и Грузией, а Казахстану предложить отказать американцам в территории, при отказе – выпиздить Казахстан из Таможенного Союза, и перекрыть с ним границу. Да, экономические потери будут, но это меньшее зло, чем сидеть на бочке с порохом.

Но вернёмся к короновирусу.

Можно ли не допустить эпидемии В России?

Можно, хотя и очень сложно сделать технически. Потому что короновирус передаётся воздушно-капельным путём при чихании или кашле от одного человека к другому. Массовое использование марлевых масок может резко снизить распространение вируса, однако сами марлевые маски нужно чаще менять. И где их прям-сейчас взять так много?

Если бы меня, допустим, поставили ответственным за дело купирования эпидемии, то я бы с ходу предложил расконсервировать военные склады с противогазами, которые стоят без дела на случай войны. Часть противогазов уже с истекшими сроками годности, однако для купирования эпидемии это значения не имеет. Важно лишь наличие хоть какого-то фильтра и удлинённый путь воздуха к лёгким человека. То есть, все противогазы с истекшими сроками годности выставить на продажу в аптеки по социально-низким ценам. Ибо они всё равно на случай войны уже не годятся. Хорошими противогазами снабдить полицейских, врачей, медсестер, учителей, кассиров и прочие категории работников, которые в силу специфики работы имеют близкие контакты со множеством людей. Ну, а кому не хватит – тем маски и самодельные марлевые повязки. Плюс оперативно наладить производство масок из поролона и марли либо используя дешёвые ткани.

Кто не пользуется ни противогазом, ни маской – тех штрафовать, а при рецидиве – задерживать, и до разбирательства в суде, отправлять в КПЗ. Туда же отправлять паникёров. А поскольку этих мест мало, то под КПЗ переоборудовать пригородные колонии, выселив их нынешних обитателей, и отправив куда-то подальше, на север к тюленям.

Далее, отдельно для заболевших и отдельно для подозреваемых нужно приготовить большое число мест для карантина. Оборудовать эти места устройствами механической вентиляции лёгких.

Ну, и снарядить нужно учёных-биологов, чтобы те усиленно, день и ночь работали над созданием вакцины.

Это всё в идеале. А поскольку в реальности в управлении государственными учреждениями скопилось критически много рукожопов, и за плохую работу чиновников никого не расстреливают, то короновирус, вероятно, всё же получит распространение и в нашей стране. И паника тут ничем не поможет. Просто нужно психологически приготовиться к тому, что короновирусом вы, вероятно, заболеете. Или как минимум, заболеет им кто-то из ваших близких или знакомых. Вот для этого – чтобы психологически приготовиться – и стишок-с!

Читается хриплым голосом!

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.
*
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? и чем помочь?
*
Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.
*
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
*
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
*
Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может. полное Чумы!

А.С. Пушкин. Пир во время чумы.

Источник: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977—1979. Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. — 1978.

(ОТРЫВОК ИЗ ВИЛЬСОНОВОЙ ТРАГЕДИИ: THE CITY OF THE PLAGUE)

(Улица. Накрытый стол.
Несколько пирующих мужчин и женщин.)

Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своем веселом пированье
Забыли Джаксона. Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака — но он ушел уже
В холодные подземные жилища.
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал еще во прахе гроба,
Но много нас еще живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчанье
Мы выпьем в честь его.

Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством:
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Было время, процветала
В мире наша сторона;
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит,—
Тихо всё. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Успокоить души их.
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!

Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне,—
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной. Нет! ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей своих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога —
Мой голос слаще был в то время — он
Был голосом невинности.

Не в моде
Теперь такие песни! Но всё ж есть
Еще простые души: рады таять
От женских слез, и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Ее неотразим,— а если б то же
О смехе думала своем, то верно
Всё б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.

Послушайте: я слышу стук колес!

(Едет телега, наполненная мертвыми телами.
Негр управляет ею.)

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то — нежного слабей жестокий,
И страх живет в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.

Луиза (приходя в чувство).

Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый.
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые — и лепетали
Ужасную, неведомую речь.
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?

Ну, Луиза,
Развеселись — хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров ничем невозмутимых,
Но знаешь? эта черная телега
Имеет право всюду разъезжать —
Мы пропускать ее должны! Послушай
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков, спой
Нам песню — вольную, живую песню —
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.

Такой не знаю, но спою вам гимн
Я в честь чумы,— я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни. Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне.—

Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов,—
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы,
Зажжем огни, нальем бокалы;
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Итак,— хвала тебе, Чума!
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы,
И девы-розы пьем дыханье,—
Быть может. полное Чумы.

(Входит старый священник.)

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы,—
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души —
Ступайте по своим домам!

Дома́
У нас печальны — юность любит радость.

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели на коленах
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти. Я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю,—
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня господь)
Погибшего — но милого созданья.
Тень матери не вызовет меня
Отселе — поздно,— слышу голос твой,
Меня зовущий,— признаю усилья
Меня спасти. старик! иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

Матильды чистый дух тебя зовет!

Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой,— оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих.
Где я? Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже.

Он сумасшедший,—
Он бредит о жене похороненной!

Отец мой, ради бога,
Оставь меня!

Спаси тебя господь!
Прости, мой сын.

(Уходит. Пир продолжается. Председатель остается
погруженный в глубокую задумчивость.)

Глобальная инфекция коронавируса как повод для обращения к классикам

Увы, нет ничего нового в этом самом старом из миров.

Между прочим, из пятидесяти веков летописи человечества, в которых жили и умирали многие сотни поколений наших предков, в современном мире лишь третье поколение людей живет без массовых эпидемий и пандемий смертельных болезней.

Во всей предыдущей истории губительные инфекции присутствовали всегда, периодически выливаясь в масштабные эпидемии с миллионами жертв.

Из донесенных историками свидетельств наиболее известна так называемая "Юстинианова чума" VI века нашей эры, которая охватила весь цивилизованный мир того времени. Тогда погибло около 10 млн человек. Цифра невероятная, поскольку все население мира в то время не превышало 500 млн человек.

Эта болезнь не обошла и Россию. К тому же в годы Гражданской войны в Поволжье и на Урале бушевали тиф и холера. Эти эпидемии, вместе взятые, унесли жизни десятков тысяч наших земляков, жителей Башкирии .

Таким образом, он наслал проклятие на враждующие семьи Монтекки и Капулетти.

Гениальность Пушкина здесь проявляется в каждой строчке. Приведем полностью монолог Вальсингама, ярко передающий чувства людей в погибающем от чумы селении.

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Итак, – хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, –
Быть может. полное Чумы!

Перейдем теперь от истории и ссылок на классиков к сегодняшнему дню.

Человек XXI века живет в сверхинформационном обществе. Любая новость, касающаяся здоровья, а тем более – смерти, публикуется и озвучивается в первую очередь, а если речь идет о сотнях жертв эпидемии и пандемии, то здесь активность СМИ повышается в разы. Прибавьте к этому социальные сети и многочисленные мессенджеры .

Этот перманентный алармизм не может не сказываться на душевном здоровье и на здоровье в целом. Но это еще полбеды.

Приведем еще одну цитату из пушкинского творения:

В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта…

Самоизоляция не может не давить на психику, и непонятно, как долго это будет продолжаться .

По своей сущности человек в обстоятельствах форс-мажора не меняется, живи он в VI, XIV или XXI веке. Тревога и беспокойство также свойственны сегодня людям, как и ранее, хотя они и живут в цифровую эпоху, в эру высоких технологий, коммунальных удобств и эффективной медицины.

Камю как философ дает в этом романе нравственный посыл – в кризисное время люди от атомизации и индивидуализма идут к сообществу, к солидарности и к соучастию.

Сегодня как никогда востребованы взаимоподдержка, милосердие, ответственность, готовность помочь старым и немощным.

Как считает Камю, люди каждый сам по себе способны победить конкретное зло, но они не могут в отрыве от других людей уничтожить зло (чуму) как глобальный вызов. Здесь нужно действовать сообща. Когда эта эпидемия сойдет на нет, пожалуй, это и будет один из главных нравственных уроков эпидемии коронавируса: людям доброй воли надо быть вместе не только против новоявленного смертельного вируса, но и против многих других вызовов, которые, возможно, еще предстоят. История повторяется, как и было сказано….

Владислав Лебедько, Марина Фанкухина

Пир во время чумы и экзистенциальный кризис

Итак, приступим к рассмотрению сюжета данного произведения. В городе эпидемия. Болезнь косит всех подряд. То тут, то там проезжает телега с мертвецами. В центре города на площади пируют мужчины и женщины. Кто эти люди. Немногие выжившие, пьют вино, читают фривольные стихи, танцуют грязные танцы, наполненные багровым экстазом.

Итак, что мы видим. Первый бокал поднят за Джаксона. Он умер от чумы на днях.

Скорее всего Джаксон является олицетворением обычного человека, стремящегося к хорошей жизни, боящегося смерти, боли… за ним можно увидеть обыденное сознание среднестатистического обывателя. Если посмотреть на чуму как на некую сущность, у которой есть цель и причина действий, то она должна находиться в существенном недоумении взирая на эту компанию. Вальсингам и пирующие уж очень отличны от прочих людей в этом напуганном и скорбящем городе. Необходимо признать наличие тонкого различения у чумы, которая видит не просто людей примкнувших к пиру, но и отличает людей, смело взглянувших в глаза бездне, проявивших свой дух. Итак, Джаксон олицетворяет обыденное сознание… По правде и по совести нечего сказать про обыденное сознание, и поэтому первый тост Вальсингама поминает его молчанием.

Какое же символическое значение скрывается за этими событиями. Чума – как теневой аспект великой матери, смерть с её неизбежностью и безучастностью врывается в сознание человека. Привычная рутина уже не спасает от столкновения с неотвратимым, всё то, что казалось важным доселе, теряет всякий смысл, оставляя лишь внутренний вакуум, ужас, сея безумие.

Возглавляет застолье почтенный председатель Вальсингам, с ним спутницы его: Мэри и Луиза. Вальсингам предлагает Мэри исполнить печальную песню, дабы потом предаться ещё большему веселью, и она это делает. Что делает Мэри? Она поёт песню о любви и смерти. Удивительно видеть поэму в поэме, песня изложена в ином поэтическом размере. В данном случае, это может говорить о том, что Мэри находится в трезвом рассудке и не поглощена отчаянием или буйством. С психоаналитической точки зрения это можно интерпретировать как проявление Эго, противостоящего экспансии коллективного бессознательного, что в свою очередь характеризуется как невроз .

А вот на примере Луизы мы видим иное: её буйный вакхический танец завершается видением телеги с трупами и обмороком в результате, что является инфляцией психического, т.е. психозом. Здесь мы можем наблюдать иллюстрацию к теории Юнга о трансформации анимы. Стоит отметить, что у Вальсингама умерла мать, что символизирует освобождение от материнского комплекса, действительно, устроить такой пир способна личность свободная от предрассудков. Свободная от материнского комплекса анима имеет следующие ступени развития: Ева (инстинктивная, импульсивная), Елена (эмоциональная), Мария (добродетельная), София (Мудрая). Таким образом в архетипическом смысле Луиза проявляется как Ева или Елена, а Мэри как Мария или София. Взрослое эго (Вальсингам) выбирает Мэри (Марию):

«Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,

По языку судя, мужское сердце.

Но так-то – нежного слабей жестокий,

Оказывается, что возникновение экзистенциального кризиса, в данном случае, явилось катализатором в процессе трансформации анимы и преодоления материнского комплекса.

« Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъярённом океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Что же происходит с человеком в этот момент? Эго принимает экзистенциальный вызов, и гимн чуме предстаёт как гимн величию духа человеческого. В этом месте воплощённый дух человеческий осознаёт, что всё, что он порождает, обречено на погибель. Эго и коллективное бессознательное перестают бороться, становясь единым целым, что и является результатом пути индивидуации, встречей с самостью.

Итак экзистенциальный кризис преодолён и что же произошло? Какие изменения во внутренней жизни человека спровоцировали столь глубокие трансформации? Чтобы ответить на эти вопросы стоит вернуться к началу нашего путешествия и попробовать увидеть, что же стоит за экзистенциальным кризисом как таковым. В поэме Пушкина, возникновение кризиса олицетворяется охватившей город чумой, т.е. смертью, предстающей теневым аспектом Великой матери в архетипическом смысле и Танатосом в психоаналитическом. Также стоит упомянуть образ Чумы, подаренный нам Вальсингамом в его гимне:

«Когда могучая Зима,

Как бодрый вождь ведёт сама

На нас косматые дружины

Что стоит за этим образом? В этих строках явно прослеживается присутствие Мары, славянской богини, уносящей жизни и несущей болезни, также её часто ассоциируют со сказочным образом Снежной королевы. О чём говорит нам присутствие этих архетипов? Для человека они часто являются сигналом анестезии, замороженности глубоких чувств, потери контакта с жизненной энергией. Тут же мы можем говорить и о присутствии блокировки энергии в пупочном объёме и соответственно недогруженности в грудном (имеется в виду объёмно-пространственная модель человека). Выходит, что преодоление отцовского и материнского комплекса (пусть даже в каком-то ограниченном контексте), способствовало снятию блокировки в пупочном объёме: произошло принятие ответственности, освобождение собственной воли, проявлению самостоятельности в принятии решений и.т.д.

Давайте обратимся к последним строкам гимна Чуме:

И девы - розы пьем дыханье,

Быть может… полное Чумы!

Что это значит? В первом приближении речь идет о любовной связи, что уже намекает нам на явление Эроса. В алхимии роза символизирует мудрость. Конечная стадия трансформации Анимы – София, так же означает мудрость. Кроме того роза это возрождение духовного после смерти тленного, что весьма уместно в поэме о чуме. В греко-римской традиции роза - торжествующая любовь, радость, красота, желание; эмблема Афродиты (Венеры). Анима является, по сути, Психеей мужчины, и ее союз с Эросом более чем желателен.

Принятие того, что любое творение обречено на погибель, означает принятие Танатоса, и парадоксальным образом его родного брата – Эроса.