Кругом чума опять чума

Вот эти духоподъемные строки, активно распространяющиеся в Сети:

«Александр Сергеевич Пушкин , находясь на карантине по поводу холеры в Болдино , обращается к нам сегодняшним.

Позвольте, жители страны,

В часы душевного мученья

Поздравить вас из заточенья

С великим праздником весны!

Всё утрясётся, всё пройдёт,

Уйдут печали и тревоги,

Вновь станут гладкими дороги

И сад, как прежде, зацветёт.

На помощь разум призовём,

Сметём болезнь силой знаний

И дни тяжёлых испытаний

Одной семьёй переживём.

Мы станем чище и мудрей,

Не сдавшись мраку и испугу,

Воспрянем духом и друг другу

Мы станем ближе и добрей.

И пусть за праздничным столом

Мы вновь порадуемся жизни,

Пусть в этот день пошлёт Всевышний

Кусочек счастья в каждый дом!

ЧЕЛОВЕК В МАСКЕ

Однако друзья продолжали слать карантинные стихи. Замелькали они и в моей фейсбучной ленте. Зазвучали на радио, ТВ …

Тогда я решил отыскать настоящего автора. Благо, пару лет назад проводил подобное расследование по поводу стихотворений о вечных лакеях Европы с майдана, приписываемых Александру Сергеевичу.

Оказывается, наши поэты-современники публиковали их в Рунете под своими фамилиями. Но сетевой народ превратил в пушкинские.

А народ уверен – Пушкин написал про проповедь.

Оказалось, настоящий автор – сетевой поэт из Казахстана под псевдонимом Урри Грим. В профиле ФБ вместо собственного фото у него красуется Джим Керри в зеленой маске из знаменитого фильма.

Но в мистификации Грим ни капельки не виноват. Обычно он пишет иронические стихи. Но 21 марта в Фейсбуке разместил оду.

Снабдив таким предисловием:

21 марта в 07:05 ·

Салам алейкум, честной народ!

Как говорится, коронавирус - коронавирусом, а Наурыз по распорядку.

Это единственный праздник, к которому я отношусь трепетно, ибо только он олицетворяет собой пробуждение от сна и наступление новой жизни.

От души поздравляю вас, люди доброй воли!

Навруз (Наурыз) - праздник прихода весны по астрономическому солнечному календарю у иранских и тюркских народов. Считается самым древним на планете. Символизирует обновление природы и человека, очищение душ и начало новой жизни. В 2010 г. Генеральная Ассамблея ООН объявила 21 марта "Международным днем Навруза ".

Обратите внимание: стихи появились в Сети 21 марта. И всего за несколько дней обрели сверхпопулярность, разлетелись по миру. Это тоже понятно. В условиях вселенской паники, падения мировой экономики, цены барреля, жутких ежедневных новостей о все новых и новых жертвах коронавируса, карантинов, самоизоляций, чудовищных фейков людям нужен хоть какой-то лучик света, кусочек счастья, надежда на будущее.

Все это и дает нам оптимистичное стихотворение Урри Грима. Он ведь сам в карантине, как и другие жители Алматы . Старается не падать духом. На днях выставил в ФБ фото, как собирается в магазин за хлебом, сопроводив ироничной подписью.

Оказалось, настоящий автор – сетевой поэт из Казахстана под псевдонимом Урри Грим. Фото: Личная страничка героя публикации в соцсети

23 марта. «Выхожу, одинокий и неприкаянный, в этот жестокий, коварный и опасный мир, кишащий вирусами, ментами и сексуально озабоченными женщинами.

ДОБРЫЙ ФЕЙК

Ну, а что же настоящий автор, скрывающийся под псевдонимом?

Урри откликнулся на чью-то мистификацию новыми стихами. На этот раз ироничными.

Какой такой, простите, Пушкин?

Что за пройдоха и нахал?

Не тот ли тип, что спирт из кружки

С какой-то нянею бухал?

Я зол, мне до смерти обидно,

Что нас так путает народ.

Как вам, товарищи, не стыдно?

Что за фантазии полёт?

Я потрясён сравненьем вздорным

И повторять уже устал,

Что дед мой вовсе не был чёрным

И звался он не Ганнибал.

Я помню каждое мгновенье

Отца казахские черты,

Своё в Актюбинске ученье

И переезд свой в Алматы.

Я житель этих территорий,

Душой и телом я казах

И у каких-то Лукоморий

Я не держал кота в цепях.

Вам подтвердят мои соседи

И побожится вся семья,

Что автор "Маленьких трагедий"

Или "Дубровского" не я.

Я с Гончаровой не встречался,

На танцах вместе с ней кружа,

И на дуэлях я не дрался

И не стрелял в меня бажа.

Да что там! Даже Ильичёва

Вам подтвердит, что я не лгал,

И про Бориса Годунова

Ни строчки в жизни не слагал.

Над "i" все точки я расставил

И хватит воду здесь толочь!

А то я, самых честных правил,

Могу не в шутку занемочь.

Попробуем ответить на вопрос о том, что же движет врачами-смельчаками? Для начала — одни из самых загадочных строф из поэтического наследия Константина Симонова:

Всю жизнь лечиться люди шли к нему,

Всю жизнь он смерть преследовал жестоко

И умер, сам привив себе чуму.

Факт есть факт: пропустив это в печать, советская цензура, пусть только одному Симонову, но разрешила хоть как-то намекнуть на глубоко засекреченный эпизод с проявлением в ХХ веке в Москве какого там коронавируса — чумы!

Поэт Константин Симонов посвятил эти строки доктору Абраму Берлину.

Замечательная актриса Нина Ургант в советском документальном фильме озвучила дневники еще одного доктора. То была Любовь Соболева - одна из тех, кто готов был в прямом смысле положить себя на алтарь медицины. "Смешной безобидный зверек этот тарбаган, но появись здесь "черная гостья", и он станет разносчиком смертельных бацилл и их первой жертвой. Местные жители пришли к нам на помощь, начали охоту на тарбаганов, — отмечала в своих дневниках Соболева.

Итак, наш рассказ — о двух переплетающихся подвигах врачей-борцов с чумой и двух медицинских (и не только медицинских) спецоперациях, опыт которых еще как может помочь и нам сегодняшним в коронавирус.

Недавно "Вести в субботу" рассказали, что при строительстве подземного торгового комплекса на Манежной площади в Москве нашли чумные могилы времен эпидемии XVII века. Но тогда мы не рассказали всего об окрестностях торгового центра "Охотный ряд".

Не волнуйтесь, когда здесь обнаружили чумные могилы, то все останки изъяли — с соблюдением и православных обрядов, и, естественно, всех санитарных норм. Но об этом Симонов писать уже не мог — его уже давно не было к тому времени. А вот что он имел в виду, так это то, что в зиму с 1939-го на 1940 год чуму в Москве обнаружили в гостинице "Метрополь". Больным чумой постояльцем оказался саратовский доктор Берлин, к которому вызвали коллегу Соболеву.

"По дороге в гостиницу я вспомнила, что не так давно читала в "Правде" о мужественном поступке саратовских врачей, прививших себе живые культуры штамма чумы. Среди этих врачей был и доктор Берлин", — вспоминала Соболева.

Память о том случае хранят в Музее истории медицины, созданном усилиями единственной в России кафедры истории медицины. Ее руководитель профессор Константин Пашков, недавно сдал мазок на нынешний коронавирус. Результат — отрицательный, поэтому он может без маски. Но почему же такие, как Берлин, сами себя прививали ужасными болезнями?

"Потому что это были люди идейные, которые действительно себя дарили науке, потому что вакцину может сделать только одержимый человек. И самый простой способ доказать всем, что твоя гипотеза верная, что то, что ты сделал, правильно, — это сказать, что я не боюсь", — отметил Константин Пашков, профессор, заведующий кафедрой истории медицины МГМСУ.

Берлина вызвали на коллегию Наркомата здравоохранения.

"Он приезжает в Москву достаточно оперативно, селится в гостинице "Метрополь", где бреется у парикмахера, завтракает, а потом едет на коллегию. Делает свой доклад, возвращается, обедает в кругу коллег, приходит в номер, где ему резко становится плохо", — рассказал Пашков. Назавтра не будет ни его, ни того самого парикмахера.

Причиной вызова в Москву был и смелый эксперимент с прививанием чумой самого себя, но еще и та самая Монголия. В советские годы кто-то в шутку, а кто-то к ужасу всерьез говорил, что Монголии нужно совершить рывок из феодализма сразу в социализм. Но как показывает потребительский бум нынешних лет, и капитализм не лишний эпизод в истории. Что же происходило в Монголии в 30-40-е годы ХХ столетия?

Советская Россия пришла в тогдашнюю Ургу со своими идеями об искоренении не только феодализма, но и чумы. Первую противочумную станцию под Улан-Батором открыл как раз доктор Берлин. Отсюда он съездил в Тибет и потом еще опубликовал в журнале "Современная Монголия" статью о том, что испробованные им тибетские вытяжки и отвары от чумы, к сожалению, бесполезны, а переходить надо на современные методы. Именно их перед вызовом в Москву он продолжал изучать в Саратове.

"Я не думаю, что он был вне противочумного костюма, но, скорее всего, не был выдержан карантин, необходимый в этом случае. Может быть, снял этот костюм не очень правильно", — сказал Константин Пашков.

При этом каким-то чудом не заразилась доктор Соболева, которая вскоре едет совершать еще одно чудо — в Монголию. Еще из ее дневника: "Дурная весть пришла из горной местности. В стойбище пастуха Бабу внезапно слегла вся семья. Я подняла по тревоге наш маленький отряд, всегда ко всему готовый. Стараясь не привлекать внимания, мы поспешили в путь. К исходу вторых суток мы добрались до стойбища старого Бабу, нас никто не встретил. И тут мы увидели мертвеца. Надо было принять все меры предосторожности. В этой юрте все уже бездыханны, и мы обязаны предать огню тела погибших. Хоронить после чумы слишком опасно. Ведь я мечтала о другом, совсем о другом – о балете".

Не Большому театру, а медицине Соболева решила посвятить свою жизнь после того, как еще в Первую мировую при вспышке чумы погибла ее лучшая подруга Регина. В межвоенный период Соболева вышла замуж, родила двоих детей, но уже была так предана науке, что предпочла оставить детей мужу, а сама поехала в Монголию. И вот там во время вспышки чумы она вдруг понимает, что вот только что видела мальчика пятилетнего, который выжил в той семье, которая погибла, но куда-то пропал. И она к ужасу обнаруживает этого мальчика рядом с телом его брата, который умер от чумы. И она идет, по сути, на самоубийство.

"Я велела поставить две новые юрты за рекой — для мальчика и для себя. Решила уйти решила с ним в карантин на 9 дней. Если дымки над юртами погаснут, значит, нас нет в живых. Тогда бросайте сюда факелы — это мой приказ. Когда я стала купать Уфгуна в растворе сулемы, он дважды прокусил мне резиновые перчатки. Если малыш болен, несдобровать", — писала Соболева.

Вот также до этого рядом с заболевшим доктором Берлиным оказался московский врач Горелик, который запирает заболевшего с собой.

- Что движет врачами, когда они так поступают?

- Врачами движет самопожертвование. Каждый врач руководствуется принципом "светя другим, сгораю сам". Люди иные в этой профессии не остаются, как правило. Потому что они дают присягу, и это не формальный акт, это то, чему учат в институте, та среда, которая формирует вообще все медицинское сообщество. Поэтому я абсолютно, например, уверен вот во всех своих коллегах, что если действительно будет проблема, никто не побежит за там противогазом или за какой-то особой способом защитой и сделает то, что нужно в первую очередь, чтобы спасти жизни, а уже потом будет думать, готов он был, самозащищен он был в этот момент или нет, — подчеркнул Константин Пашков.

И вновь Монголия. Конечно, сегодня прогресс не стоит на месте. На монгольских юртах появились солнечные панели, а внутри — телевизоры. Но кое-что неизменно: посреди — очаг.

Когда закрывшуюся со своим маленьким пациентом Соболеву бросило в жар, она из последних сил растопила печь, чтобы дымом дать сигнал, что они все еще живы. Оттуда продолжили приносить продукты на условленное место.

"Связь у нас односторонняя, я им не могу передать ничего, даже записку. Но мне пишут, и я знаю, что пришла помощь из Улан-Батора, прибыли новые врачи, сделали много прививок. Чума, кажется, остановлена", — отмечала Соболева.

А вскоре под бездонным монгольским небом наступил и шестой день карантина, и седьмой. И вот, наконец, на девятый день — топот копыт. Карантин кончился. Выжили оба. А вся Монголия была спасена.

"Уфгуна я увидела лишь через 20 лет и все не верила, неужели этот студент, тот самый малыш", — вспоминала Соболева.

В тот приезд она стала кавалером высшего тогда монгольского ордена Сухэ-Батора. А еще узнала, что спасенный ею малыш из всех профессий выбрал профессию врача.

Но как же в 1939-м от чумы была спасена Москва?

- Больница была мгновенно оцеплена, был определен круг людей, которые контактировали, включая наркома Митерева. И их всех очень деликатно собрали на Соколиной горе — это инфекционная больница, которая всю жизнь специализировалась именно на чуме, — рассказал Константин Пашков.

- Тут я вас поправлю. Вы говорите: "очень деликатно". Насколько мне известно, была спецоперация НКВД.

- Тогда народ был "приучен", к сожалению, к арестам. Под видом ареста их-то и задержали и отправили на Соколиную гору.

"За окном был обычный суматошный московский день, и никто не знал, не должен был знать, что происходит здесь", — писала доктор Соболева.

- И все-таки очень не хотелось бы возвращаться к временам НКВД, когда народ просто "загребают". Наверное, людям самим надо сознательность проявлять сейчас: посидеть в самоизоляции, в карантине?

- Это абсолютно правильно. Причем я хочу сказать, что мы сегодня живем в более выгодных условиях, чем те, кто жили до нас, потому что мы знаем, с чем мы боремся. Мы знаем о том, что коронавирус — это мытье рук. Если вы мылом моете горячей водой в течение нескольких минут руки, вирус прекрасно смывается. Пандемия означает, что для того, чтобы справиться, нужно усилие всего народа. Врачи не решат эту проблему без помощи людей. Нужно делать все то, что сегодня рекомендуется. Маски, мера профилактики в виде перчаток, в виде обработки рук дезсредствами, уборка квартиры, проветривание помещений — понимание вообще всей этой ситуации, оно приближает нас к победе, — уверен Константин Пашков.

Во время последней вспышки чумы в столице под угрозой заражения оказались постояльцы "Националя" и всё руководство Наркомздрава.

В апреле 1885 года родился Симон Горелик. Внимательность и дотошность этого столичного врача позволили быстро остановить последнюю в истории вспышку чумы в Москве в 1939 году. Со времён екатерининской эпохи эта смертельная болезнь никогда не была настолько близко к стенам Кремля, как в тот декабрьский день, когда из Саратова на конференцию Наркомата здравоохранения приехал микробиолог, заражённый самой опасной и трудно диагностируемой формой чумы — лёгочной.

В 1926 году штамм чумы, названный EV (инициалы умершего человека), был получен от скончавшегося больного в Мадагаскаре. На основе этого штамма в 30-е годы во многих странах мира началось создание противочумной вакцины. Тогда же штамм попал в СССР, где также начались работы над созданием вакцины от болезни, веками наводившей ужас на человечество.

Исследования вакцины велись в Государственном институте микробиологии и эпидемиологии Юго-Востока СССР в Саратове (ныне НИИ "Микроб"). Ведущую роль в этих исследованиях играли авторитетные в СССР специалисты по чуме Евгения Коробкова и Виктор Туманский. В состав комиссии, курировавшей испытания, вошёл также микробиолог Абрам Берлин.

Опыты, проведённые на морских свинках, подтвердили, что разработанная вакцина весьма эффективна. На следующем этапе исследований добровольцы из числа научных сотрудников сами привились полученной вакциной. И вновь испытание было признано успешным. Однако возникла проблема.

Созданная вакцина защищала организм от возбудителей бубонной чумы, но было совершенно не ясно, может ли она противостоять лёгочной форме чумы. По ряду параметров она была даже страшнее бубонной. Во-первых, она была ещё более заразной. Во-вторых, её было значительно труднее диагностировать.

В 1939 году испытания в Саратове продолжились, но на этот раз уже по лёгочной чуме. Правда, возникла проблема. Морских свинок оказалось весьма непросто заразить этим заболеванием. Закапывание бактериальной культуры в нос оказалось неэффективным. Тогда решено было использовать особые пульверизаторы. Работы проводились в специальном боксе, призванном защитить экспериментаторов от случайного заражения. Однако уберечься не удалось.

Чума у стен Кремля

В декабре 1939 года Абрам Берлин был отправлен в Москву. Он должен был выступить перед коллегией Наркомздрава с докладом об эффективности их исследований в Саратове. Уважаемому специалисту выделили номер в престижной гостинице "Националь". Отель в сотне-другой метров от Кремля и в те времена предназначался не для простых смертных. Там жили особо привилегированные иностранцы и разного рода заслуженные деятели Советского Союза во время поездок в Москву. Соответственно, и обслуживание там было статусным, как в лучших "капиталистических" гостиницах.

В "Национале" Берлин вызвал парикмахера, был побрит, а затем отправился на заседание коллегии Наркомздрава. Коллегия — это не просто какая-то комиссия, а руководящий орган наркомата, в который входили и нарком, и его заместители, и всё остальное высшее руководство ведомства.

Вернувшись после выступления в гостиницу, Берлин почувствовал себя плохо. Началась лихорадка, сильная боль в груди, состояние ухудшалось с каждым часом. К постояльцу вызвали врача. Однако лёгочную форму чумы, как уже говорилось, не так просто распознать без специальных бактериологических исследований. Прибывший на вызов врач поставил самый логичный диагноз из всех, какие только могли быть при подобных симптомах, — "крупозное воспаление лёгких". Больного отправили в Ново-Екатерининскую больницу на Страстном бульваре.

Прибывшего пациента осмотрел врач Симон Горелик, человек с весьма интересной судьбой. Сын богатого купца-лесопромышленника, который сочувствовал революции и щедро одаривал подпольщиков средствами. Все дети Горелика-старшего, включая Симона, получили образование в престижных европейских университетах. Симон учился медицине во Франции и Швейцарии. Земляком и мужем его родной сестры был старый большевик Григорий Шкловский, в дореволюционные годы входивший в число самых близких Ленину людей.

Горелик был опытным доктором, но пациент его немало озадачил. С одной стороны, симптомы больного действительно напоминали крупозное воспаление лёгких. С другой — в наличии не было одного из важных признаков болезни.

Крупозная пневмония и лёгочная чума обладают схожими симптомами. И в том и в другом случае заболевание характеризуется стремительным началом и таким же стремительным прогрессированием. У больного резко повышается температура, появляются боли в груди, одышка и кашель, сопровождаемый характерной мокротой. Отличие заключается в том, что у больного чумой выраженных изменений в лёгких практически не происходит, тогда как при крупозном воспалении они являются характерным признаком. И у больного Берлина отсутствовал именно этот последний характерный симптом.

Тогда Горелик догадался сделать то, что не пришло в голову первому врачу, — выяснить конкретную специфику деятельности пациента. Берлин, периодически впадавший в забытьё, успел сообщить, что работает в закрытом институте над вакциной от чумы. Пазл сложился, и, ставя пациенту диагноз, Горелик одновременно подписывал смертный приговор самому себе. Осматривая пациента и прослушивая его лёгкие, он просто не мог не заразиться.

Стоит отдать должное мужеству врача. Он не запаниковал, а сразу же отдал ряд грамотных распоряжений. Прежде всего — изолировать его вместе с больным в помещении, куда не будет доступа посторонним. Проследить, чтобы никто не покидал больницу, и сообщить о диагнозе в Наркомздрав.

Ситуация по всем параметрам была из ряда вон выходящей. В нескольких метрах от Кремля несколько дней находился человек с чрезвычайно заразной болезнью. Лёгочная чума передаётся воздушно-капельным путём при простом общении. При этом болезнь отличается 100-процентной смертностью (стрептомицин, который эффективно лечит чуму, был открыт только в 1943 году) и крайне быстрым течением — больной умирает за один-три дня.

Всем оказавшимся в больнице тут же было приказано оставаться на местах и не покидать её стен. Вскоре она была оцеплена внутренними войсками, посты расставили возле всех входов и выходов. Аналогичные меры были приняты и в гостинице "Националь". Начались поиски всех, с кем за несколько дней мог контактировать больной. На всякий случай на карантин отправили всю бригаду поезда, которым Берлин ехал из Саратова в Москву, а также всех его попутчиков, кого удалось разыскать, и врача, который первым осматривал больного в гостинице.

Поскольку перед ухудшением самочувствия Берлин выступал перед коллегией Наркомздрава, под угрозой заражения страшной болезнью оказалось всё медицинское руководство Советского Союза: сам нарком Георгий Митерёв (всего три месяца назад возглавивший ведомство), руководители отделов и так далее. Все они также были отправлены на карантин, единственным из руководителей наркомата, оставшимся на свободе, оказался заместитель Митерёва, пропустивший заседание.

Берлин скончался в тот период, когда противочумные мероприятия только начинали разворачиваться. Чтобы исключить вероятность ошибки, необходимо было провести вскрытие. Ответственную миссию возложили на одного из самых авторитетных патологоанатомов Советского Союза — Якова Рапопорта. Одетый в костюм химзащиты патологоанатом проводил вскрытие прямо в комнате, где умер больной. Бактериологические исследования подтвердили, что больной умер от чумы. Рапопорт вспоминал, что слухи среди врачей распространились очень быстро, и в первое время после смерти Берлина по Москве прокатилась волна панических настроений среди медиков. Едва он вернулся после вскрытия тела Берлина, как его опять отправили на вскрытие в другую больницу. Там врач, увидевший у скончавшегося пациента сыпь на теле, перепугался и поднял панику, будучи уверенным, что тот тоже умер от чумы. Однако второй случай не подтвердился, и вскоре волна паники пошла на спад.

Жертвами последней вспышки чумы в Москве стали три человека. Вслед за Берлиным умер Горелик, который поставил страшный диагноз и своему пациенту, и самому себе. Третьим скончался тот самый парикмахер, который брил Берлина после приезда в столицу. Через несколько дней, по истечении характерного для чумы инкубационного периода, карантин сняли, все "подозреваемые" вернулись к привычному образу жизни.

Благодаря счастливому стечению обстоятельств, дотошности Горелика и быстро принятым противоэпидемическим мерам последняя вспышка чумы в Москве была пресечена в зародыше.

Всем окаянным
здравием каиным!
Всем сегодняшним -
короче достойнейшим:
Пир чумовый,
да сдох здоровый!
Чтобы тешиться -
впору вешаться;
Чтобы лапотным
быть нелатанным
Воплоти ли я? -
Воплоти меня!
Воплотив меня -
полюби меня;
Полюбив меня -
сохрани меня;
Сохранив меня -
награди меня:
Губою мокрою,
чёрствою коркою,
Дырявым карманом,
да званьем - Иваном!
.

Итак, в преддверии Чумы,
Восславим чумные пиры!
Итак, мы будем славить то,
Что должно ставить ни во что.
Чем оскудеть не в силах мы
Так это празднеством чумы.
Её цвета чернеют в ночь:
Ей смерть - родня, а может дочь;
Её застолья пышно чрево,
В нём обнажается наш день:
Пойдёшь направо - выйдешь влево,
Где светом управляет тень.

И всё кругом - слова, слова!
Глазами хлопает сова -
Она одна в ночи своя,
Как ненавистна ей заря.
А что там тени по стенам,
И устремляются всё к нам
И тянут руки, суют губы.
Нелюбы нам да будут любы!
Ведь мы играем в ночи час
И карты мечутся по кругу.
Мы отдаем, что было в нас
И отдадим свою подругу
За это пиршество в ночи.

Он к нам вошёл - и вот ключи
От тех дверей, что не запёрты.
Пандоры?! - Дамы беззаботны:
У них в привычке забывать.
И так посыпалось на нас,
И сыплет бесконечно,
То дождик в неурочный час,
То вовсе нас одаривает нечто,
Что нам самим никак не разобрать.

Долой столы! И ну-ка все скакать.
Все в пляс.
И хватит вам икать.
Чем живы в наши судны дни? -
Так ожиданием Чумы.

Её желанье повсеместно,
Упомянуть о том уместно
Уже в начале этих строк,
Чтоб не винить неверный рок,
Что, дескать, так произошло,
Что семя чумное взошло
Без нас, взросло без нас;
Что это божий видно глаз -
И он нас зрит и в ночь, и в день,
И счёт грехам ведёт,
И начисляет сумму пень
На лицевой наш счёт.

Так повелось из укоризн,
Когда явилось время тризн
К нему мы обратили взор,
Лукавый соблазнил:
Из наших пор, из ваших пор
Дурман вина парил.
Он облаками выше гор,
Сильнее он ветрил.
И этот запах наших душ -
Попробуй-ка его порушь:
Так тяжело перед грозой,
Так тяжело перед Чумой
Нам всем больным душой.

. Чума! Чума! Чума!
Её законы всем известны
И проявленья повсеместны.
И всё, что связано с Чумой -
Всё называем мы Игрой.
И нам ничем не превозмочь
Её приход, а значит - ночь,
Что воцарится навсегда.
Пусть говорят виной среда,
Что мы воспитаны средой
И это было той виной:
Мы поделились со страной
Ни чем, ни будь - судьбой!
И увлекли себя Игрой!
Что за чудесная Игра,
Что прозывается - Чума!
Приход её не превозмочь:
Ей смерть - родня, а может дочь:
Её ничем не превозмочь.

Чтоб воду в ступе не толочь,
Прогоним все сомненья прочь,
Хоть тело истомила корчь.

В начале правила Игры:
Регламентация её,
И список действующих лиц,
И описание границ,
В которых действует она -
Чертовски странная игра.

Так вот, о правилах Игры:
Они - до удивления - просты.
Предмет Игры - желанья ваши:
Они, чем ниже, тем и краше;
А вот о времени - оно
Никем, никак не введено.
Нет! - Время действа - наши дни!
Те дни, в которых мы одни.
Одно лицо, но столько ролей
И королей и дьяволиц:
В пиру, в миру своих юдолей
В одном лице не счесть всех лиц,
В душе одной не счесть всех болей.

Ах, что за странная Игра
И ей виной - она Чума!

Что до ходов, то ход любой
Оправдан тонкою игрой:
Предать, продать, перекупить,
Забыть о слове, дать всем слово,
Вина не пить! - Не будем пить -
Нам жажда чувственно не нова.
Мы - опоённые Игрой,
За миг до радости Чумной,
Наш идеал предстал толпой
Обретшей должный водопой.
Любой поступок ей приятен,
Игрок в желаньях неопрятен
И участью доволен той,
Что стал, охвачен он Игрой.

. Чума! Чума! Чума!
Её приход, её забавы.
О, как сладки её отравы.
Как обольстительна Чума,
Как удивительно добра
Особой чумной добротой,
Что распростёрлась над страной:
Страной пока ещё живой,
Но удивительно больной
Чумной не-мо-го-той.

И в этой пляске огневой
Мы все закружены Чумой.

.
Теперь Чума у нас царица!
Её правленье будет длиться
Пока не насладимся мы
Всей прелестью её - Чумы!
Пока не изъязвим мы плоть -
Её никак не побороть.

И в этой пляске огневой,
Да воцарится образ той
Чьё перекошено лицо.
Она взобралась на крыльцо
И разлеглася у дверей
Печальна в участи своей:
Во всё и всюду проникать,
Во все события вникать
И всех беззвучно поучать,
Как правильно её начать
И постигать и величать.

Во сне нам стоит раствориться,
Пусть сон наш будет вечно длиться.

Но мы насытимся Чумой,
Переберём её отравы,
В лесах отыщем чудо-травы,
И сварим в полночь их в котлах
И разольём во многи чаши,
Чтобы очистить души наши.
Нам надо страшное питьё.
Оно должно обжечь нам нутро
И выжечь всё в нас без остатка,
Чтоб стало там внутри светло,
Светло и нестерпимо сладко.

Но это всё пока лишь сон,
А явь - она совсем иная:
Страна голодная, немая
Судьбы вкусившая закон,
Сама себя, не понимая,
Из кожи лезет, лезет вон!
.
Да, распростёртый над страной,
Дух пряных прелестей Чумной
Окутал всё своим покровом.
И возмечтав о чём-то новом
Навстречу с ним народ бредёт,
Вступая в славный хоровод.
Пусть впереди хоть эшафот
И на него он заползёт
С петлёй в руках,
С обмылком мыла
Не от того, что жизнь постыла,
А от того, что так в веках
Всё за него судьба решила.
.

В преддверье царственной Чумы,
Когда испражнив чревом ночь,
Спешим друг другу мы помочь:
Скорей вкусить, скорей хлебнуть
Ту разлагающую суть,
Что довершит гниенье тел,
Что так увидеть захотел.
И ты, и я, и мы с тобой.
О, как любезен дух Чумной!
.

Мы правим Чумные пиры!
Мы варим знатные отравы! -
Холодным светом Калатравы
Нам светят вышние миры.
.

( Исполнены бреда обычаи -
Прилюдно мы верим Христу .
Двуличия - знаки отличия -
Терновому равны венцу).

О, этот негасимый свет
Похож на свет иных планет,
Иных миров, иных стремлений -
В нас жажда, жажда искуплений:
Скорей бы всё произошло,
Чтоб солнце чумное взошло.

Взошло. Его восход - закат!
Жизнь вздорожала во стократ.
Но, мы - живём: мы в ожиданье,
Что нечто нам прервёт дыханье,
И это нечто, а не мы! -
Ему сознание вины
За происшедшее не счесть
И в этом будет наша месть,
Пока не разожгут костры
Вокруг очумленной страны.
.

Желанье на костёр взойти
У нас всегда было похвально:
Не понимайте то буквально,
Не то нам смысла не найти
В том окаянном песнопенье,
Что мы отхаркали нутром,
Когда наш дом пошёл на слом.
И мы, надеясь на везенье, -
Мы сбились в круг, ища спасенье.
Распался круг .
Круг - бесконечность.
Однообразно бытиё.
Всегда, всегда, всегда не то:
Потеря смысла не увечность,
Так жизни пошлое враньё.

А всё они, они блага,
А может блага для закона,
Чтоб всякий, следуя канона,
Сумел себя в закон облечь,
Чтоб легче сбросить нечисть с плеч.

Но нечисть думает иное.

Высокомерный вид так чуть,
Чтобы - пред-по-ла-га-ли:
Они то наверняк всё знали,
И заварили всё не зря,
И развалили всё не зря,
Что можно было поделили
И маслица в пожар подлили:
Дескать, с Чумой ведём мы брань
За вас родная наша рвань.

Но только сыты мы Чумой,
По горло или же по боле.
Мы доигрались - вот ей поле,
А мы отправимся домой.
Проветрим свой убогий хлам -
Чего советуем и вам.
.
Да, многолетний Чумный Пир
Изрядно нам попортил крови,
Но не умерил в нас любови
К местам отеческих могил.

И мы верны своим кладбищам,
Пусть праздник наш уныло-скор,
Но мы другой не скоро сыщем
Из изб метя навозный сор.