Лежит она на чуме
Хоть и идёт, следа её не видно.
Летом худеет, зимой жиреет.
Когда ложится, надолго ложится, когда встаёт, надолго встаёт.
Носит она саблю в шерстяных ножнах.
От дверей своего дома незамеченным уходит, после его ухода дым появляется.
Полгода стоит на одной ножке.
На просторах тундры без корня растёт.
Один мужчина уснул на берегу.
Черные мужчины по двое сидят.
Двое мужчин бегут, а перегнать друг друга не могут.
Трое сошлись в одном стойбище.
Бежит, бежит, но не вытечет.
В огне не горит и в воде не тонет.
Свои бесчисленные тысячи собрать не могут.
С неба летит – пляшет. Все, что есть в тундре, – прячет. А в чум попадет – плачет.
Хоть и идёт, следа её не видно (Лодка).
Летом худеет, зимой жиреет (Земля со снегом и без снега).
Когда ложится, надолго ложится, когда встаёт, надолго встаёт (Лёд и вода).
Носит она саблю в шерстяных ножнах (Лисица).
От дверей своего дома незамеченным уходит, после его ухода дым появляется (Выстрел).
Полгода стоит на одной ножке (Ягода).
На просторах тундры без корня растёт (Лишайник).
Один мужчина уснул на берегу (Олений хвостик).
Черные мужчины по двое сидят (Оленьи копыта).
Двое мужчин бегут, а перегнать друг друга не могут (Головки нарт).
Трое сошлись в одном стойбище (Хорей и его наконечники).
Бежит, бежит, но не вытечет (Вода реки).
В огне не горит и в воде не тонет (Лёд).
Свои бесчисленные тысячи собрать не могут (Солнце, луна, звёзды).
С неба летит – пляшет. Все, что есть в тундре, – прячет. А в чум попадет – плачет (Снег).
Вторая порция загадок:
Она, как оленья шкура, от моря до моря лежит — то рыжей, то белой, то зелёной становится.
Гусиный пух тундру заметает, а гусей нигде нет.
Цветная занавеска молочное небо закрывает, а тундре от нее светлее становится.
Вечер на костре заката чайник кипятит, белым паром землю покрывает.
На тундру загляделось, целых три месяца спать не ложится.
Лес не лес, туча не туча то по тундре кочует, то на одном месте кружится.
Олень от них убегает, а они не отстают.
Лежит у порога меховое кольцо, чужого в чум не пустит.
Волшебник на железе посредине чума сидит: и угостить может, и укусить может…
Один только есть начинает, а другой уже в макодан выскочил, всё вокруг оглядел, вслед за ветром улетел.
Не буквы, а написаны в строчку, без языка, а все охотнику расскажут.
Длинноухий модник летом в сером кафтане бегает, а зимой белую шубку надевает.
Из пуховой одежды мамы детишкам мягкая постелька постелена.
С летним солнцем поссорится — облегчение принесет. С зимним морозом подружится — беды наделает.
С птицами прилетает, с подснежниками расцветает, с оленями уходит.
Она, как оленья шкура, от моря до моря лежит — то рыжей, то белой, то зелёной становится. (Тундра)
Гусиный пух тундру заметает, а гусей нигде нет.(Снег)
Цветная занавеска молочное небо закрывает, а тундре от нее светлее становится. (Северное сияние)
Вечер на костре заката чайник кипятит, белым паром землю покрывает.(Туман)
На тундру загляделось, целых три месяца спать не ложится.(Летнее солнце)
Лес не лес, туча не туча то по тундре кочует, то на одном месте кружится.(Оленье стадо)
Олень от них убегает, а они не отстают. (Нарты)
Лежит у порога меховое кольцо, чужого в чум не пустит. (Собака)
Волшебник на железе посредине чума сидит: и угостить может, и укусить может…(Огонь очага)
Один только есть начинает, а другой уже в макодан выскочил, всё вокруг оглядел, вслед за ветром улетел. (Огонь и дым очага)
Длинноухий модник летом в сером кафтане бегает, а зимой белую шубку надевает. (Заяц)
Из пуховой одежды мамы детишкам мягкая постелька постелена.(Гнездо)
С летним солнцем поссорится — облегчение принесет. С зимним морозом подружится — беды наделает. (Снег)
С птицами прилетает, с подснежниками расцветает, с оленями уходит. (Весна в тундре)
-продолжать знакомить детей с особенностями жизни народов Севера на примере произведений художественной литературы;
-расширять знания о своеобразии жизни народов Севера;
- обратить внимание детей на национальный колорит сказки;
- развивать у детей интерес к жизни, традициям и обычаям других народов;
- учить детей оценивать поступки героев произведения;
-развивать связную речь;
- воспитывать любовь и чуткость к матери, ее просьбам.
Учить понимать и оценивать характер персонажей, закреплять представление о жанровых особенностях сказки, как о сокровищнице народной мудрости, о поучительности как жанровом признаке сказки.
Словарная работа: чум, ненцы, малица, тундра, стойбище, ягель, оленеводство, рыболовство, кочевой.
Предварительная работа: рассказ воспитателя о жизни коренного населения Севера, рассматривание альбомов и книг о Севере, беседа о Севере.
Оборудование: игрушка – олень, иллюстрации с изображением природыСевера, глобус.
Ход занятия:
Воспитатель:Дети, в какой стране мы живем? Расскажите о России. Наша Родина какая?
Дети: Наша Родина большая, красивая, богатая.
Воспитатель:Наша страна не просто большая, а огромная. На юге всегда тепло, зимы не суровые, а где же всегда холодно?
Воспитатель. Как можно попасть на Север мгновенно?
Дети. С помощью волшебства.
Воспитатель. Давайте поколдуем. Закрывайте глаза.
-Крекс, фекс, пекс! (Звучит вой ветра)
Сегодня мы поговорим о народах Севера, я познакомлю вас с ненецкой народной сказкой.
Ответьте на вопрос, почему сказка называется народной?
Воспитатель: Да, правильно сказка народная т. к. её написал народ, а народ этот называется ненцы,– коренные жители Севера.
Живут они здесь с давних пор. Это очень смелые и сильные, трудолюбивые люди. Ведут они кочевой образ жизни. Их основное занятие – оленеводство, рыболовство. Повторите эти слова. (дети хором и индивидуально повторяют слова
В поисках корма для своих оленей часто переходят - кочуют, с одного места на другое. Съедят олени корм – мох ягель, идут дальше, а за ними оленеводы. То место, где живут оленеводы, называется стойбище. (рассказ сопровождается показом иллюстраций). Может вы знаете, как называется дом, в котором живут коренные северяне?
Воспитатель. (показывает презентацию). Живут в стойбищах в чумах. Чум делают из оленьих шкур. Чум можно быстро разобрать и перевезти на другое место. Олень – это животное, которое кормит и одевает коренное население. Олени бегут по глубокому снегу там, где нельзя проехать на автомобиле. Ребята, как вы уже знаете, на Севере очень суровая зима. Но этим людям не страшны никакие морозы. Как вы думаете, почему?
Воспитатель. Рассмотрим внимательно национальную одежду. Из чего она сшита?
Воспитатель. Да, эта меховая одежда, но она называется не шуба, а малица. Малица шьется из оленьей шкуры мехом внутрь. Женщины украшают её узорами – орнаментами
На ногах обувь тоже из оленьего меха это примы. Обратите внимание, что вся одежда и обувь сшита руками женщин. Такую одежду в магазинах не купить.У северных женщин работы очень много: они шьют, топят печку, готовят, рыбачат, собирают ягоды, заготавливают на зиму дрова, ухаживают за детьми и многое другое.
Сейчас немножко отдохнем.
Маленькие птички, (Дети встали и изображают птичек,
По лесу летают, вокруг столов)
Буйный ветер налетел, (Руки вверх, раскачиваются из стороны в сторону)
Птичек унести хотел. (Двумя руками обнимают себя)
Птички спрятались в дупло, (Дети садятся на свои стульчик)
(звучит фонограмма пения птиц дрозда и кукушки)
Воспитатель читает произведение.
Жила на земле бедная женщина. Было у нее четверо детей. Не слушались дети матери. Бегали, играли на снегу с утра до вечера. Одежду промочат, а мать – суши. Снегу натащат, а мать – убирай.
Не один, не два раза просила мать. Не идут дети за водой. Наконец захотел старший есть, заглянул в чум, а мать посреди чума стоит, малицу надевает. И вдруг малица перьями покрылась. Берет мать доску, на которой шкуры скоблят, а доска та хвостом птичьим становится. Наперсток железный ей клювом стал. Вместо рук крылья выросли. Обернулась мать птицей и вылетела из чума.
- Братья, смотрите, смотрите, улетает наша мать птицей, - закричал старший сын.
Тут побежали дети за матерью.
- Мама, мы тебе водички принесли.
- Ку-ку, ку-ку, ку-ку! Поздно, сынок, не вернусь я.
Так бежали за матерью дети много дней и ночей по камням, по болотам, по кочкам. Ноги себе в кровь изранили. Где побегут, там красный след остается.
Навсегда бросила детей мать-кукушка. И с тех пор не вьет себе кукушка гнезда, не растит сама своих детей, а по тундре с той самой поры красный мох стелется.
Воспитатель:Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.
Как заканчивается эта сказка?
Дети. Грустно заканчивается.
Воспитатель. 1. Почему мама превратилась в кукушку!
Дети. Дети не дали воды.
2. Почему мама не вернулась к детям?
Дети. Она очень обиделась.
Воспитатель. Как же нужно относиться к своей маме?
Дети: всегда заботиться о своих мамах, беречь их, ухаживать за ними, особенно когда они болеют, помогать во всем, быть трудолюбивыми.
3. Чему учит эта народная сказка?
Дети. Маме нужно помогать, ухаживать за ней, слушаться, не огорчать.
Воспитатель. Будьте добрее, внимательнее к своей маме, всегда и во всем помогайте ей, чаще предлагайте ей свою помощь и тогда ваши мамы будут добры, веселы и главное - здоровы.
Конспект НОД по ознакомлению детей с художественной литературой в средней группе ДОУ Конспект НОД по ознакомлению детей с художественной литературой в средней группе ДОУ. Программное содержание: Закрепить знания детей о.
Конспект педагогического мероприятия по ознакомлению старших дошкольников с детской литературой Возрастная группа: Старший дошкольный возраст. Форма организации: подгрупповая, индивидуальная. Образовательные области: «Социально-коммуникативное.
Улица. Накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин.
Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своем веселом пированье
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака — но он ушел уже
В холодные подземные жилища…
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал еще во прахе гроба;
Но много нас еще живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.
Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньe
Мы выпьем в честь его.
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.
Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Oдно кладбище
Не пустеет, не молчит.
Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!
Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.
И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!
Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной… Hет, ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!
О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей моих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога.
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности…
Не в моде
Теперь такие песни! Но все ж есть
Еще простые души: рады таять
От женских слез и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Ее неотразим — а если б то же
О смехе думала своем, то, верно,
Все б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.
Послушайте: я слышу стук колес!
Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею.
Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то — нежного слабей жестокий,
И страх живет в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.
Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.
Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый….
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые — и лепетали
Ужасную, неведомую речь….
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?
Ну, Луиза,
Развеселись — хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров, ничем невозмутимых,
Но знаешь, эта черная телега
Имеет право всюду разъезжать.
Мы пропускать ее должны! Послушай,
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков спой
Нам песню, вольную, живую песню,
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.
Такой не знаю, но спою вам гимн
Я в честь чумы, — я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне.
Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!
Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой….
Что делать нам? и чем помочь?
Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может… полное Чумы!
Входит старый священник.
Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы, —
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.
Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!
Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души.
Ступайте по своим домам!
Дома
У нас печальны — юность любит радость.
Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!
Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не вызовет меня
Отселе, — поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, — признаю усилья
Меня спасти… старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!
Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошел! пошел!
Матильды чистый дух тебя зовет!
Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой — оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих…
Где я? Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже…
Он сумасшедший, —
Он бредит о жене похороненной!
Отец мой, ради бога,
Оставь меня!
Спаси тебя господь!
Прости, мой сын.
Уходит. Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость.
Стойбище на небольшом пригорке, чум. Нарты. Лежащие на земле хореи. Лай собак. Тишина, белизна. Вокруг лес. Приехали, слезли с саней и сразу начали фотографировать.
Хозяева неспешны. Даже медлительны - в нашем восприятии. В чуме темень. Потом глаз привыкает, предметы хорошо видны через отверстие наверху.
Видимо, мы рановато приехали. К нашему приезду в чуме оперативно (но очень не спеша) делают уборочку. Невестка протирает влажной тряпкой пол из широких крашеных досок. Стелют ковер по обе стороны от печки. Выдвигают стол. Хозяйка готовит чай. Красивый чайный сервиз, конфеты.
Страшно сделать что-то не то: начиталась Головнева, туда женщине нельзя ходить, это нельзя перешагивать. Хозяева не скажут, конечно, слишком сдержанны. Но все равно неловко.
Пьем чай. Чувствую себя совершенно зажатой, боюсь повернуться лишний раз.
- Сколько у вас оленей? - спрашиваю.
- На нашу семью хватает, - отвечает хозяйка. Нелепый и не вполне тактичный вопрос, как поинтересоваться, какую зарплату вы получаете.
Хозяйка Татьяна Семеновна очень общительная, что для тундровички не очень характерно. А вот сейчас мы принесем нашу одежду, наденете, поедете в стадо. Какое хотите надеть - ненецкое платье или зырянский сарафан? Выбираю платье, но примеряю и сарафан. Потом влезаю в малицу
Затем еще смотрю, как выгляжу в ягушке. Ягушка тяжелая, на ней тонна бисера, да и мех - не норка. Такая одежда не располагает к суете
Гостю из столицы Алексею тоже выдают малицу. Так мы будем ходить целый день. Теплее, уютнее и органичнее, чем в куртках
Так чум устроен внутри. Изысков и разнообразия, неожиданных дизайнерских находок нет, все чумы во всей тундре совершенно одинаковы. Деревянный пол. Посредине - печь. Труба выводится наружу. Перед печью - умывальник и тазик. За печью - небольшое пространство, которое нельзя перешагивать (хозяйка его всегда обойдет, если ей нужно на другую половину чума). На стене напротив входа - занавеска, над ней - полочка с иконами. За занавеской - всякая домашняя утварь.
Пространство чума постоянно трансформируется. Для еды выдвигают стол, потом его ставят обратно. На ночь опускают полог, днем он скручен в жгут.
Снаружи очень солнечно и бело, глаза с трудом привыкают к свету
Заметили, из чего сварены сани? Из полосок от взлетной полосы старого аэропорта! Много где их встречала - на заборах и разных обшивках. Теперь тут
Сушатся летние кисы
Продукты хранятся на небольшом навесе над землей
А знаете, откуда в чуме вода? Дети приносят снег и топят в баке около печки
Старший, Игорь, рубит мясо на жаркое
Собакам тоже перепадает
Дети играют в перетягивание палки
Маленький Стас иногда прячет лицо в малицу. Такой тундровый дементор
В чуме живет кошка. Кормится мышами, леммингами. Гоняет собак. Драная, колтунявая, подвижная, пластичная, маленькая кошкадерка
Показали настоящую куклу, которая передается от одного поколения другому. Это какая-то невероятная удача: семейная кукла - реликвия, которую так запросто первому встречному не покажут.
Каждая новая хозяйка шьет для нее ягушку. Внутри - камень, обвязанный платочком, одна ягушка, другая, третья. Татьяна Семеновна сшила уже четвертую. Ее муж - четвертое поколение, обладающее мяд пухуця (кукла по-ненецки).
Едем в стадо. К снегоходу привязаны сани и двое нарт
Довольно быстро мы начинаем различать оленей в лицо. Теперь я охотно верю, что хозяин стада знает каждого из нескольких тысяч. Они очень разные.
Дети кормят оленей хлебом. Мы тоже. И гладим их. И фотографируемся
Взрослые тем временем ловят оленей - запрячь в упряжку
Одежда лежит на снегу - жарко!
И потом мы перегоняем стадо на другое место. Впереди стада - взрослые на двух упряжках. Сзади - шестнадцатилетний Игорь на снегоходе и мы в санях. Олени снегохода боятся и бегут быстрее
Время тут идет иначе. Мы долго гуляем по снегоходным следам. В одну сторону. В другую. Торопиться некуда. Вот и луна. Темнеет быстро. Далеко ушли, пора возвращаться.
На шкуре спать так тепло! Утром просыпаюсь от возни в чуме. Девять утра. Кто-то уже встал. Дети ходят, переговариваются, выскакивают на улицу, снова заходят.
Неспешно бродим по стойбищу. Тишина, белизна, дзен, заданный одеждой и прочувствованный в образе жизни тундровиков. Пора уезжать.
Появляется трэкол, он привез новых туристов. Они выскакивают из вездехода и сразу начинают фотографировать собак и нарты.
- А сколько голов у вас стадо? - спрашивают гости хозяев.
Переглядываемся. Они будто с другой планеты с их тонкой зимней одеждой, чемоданами и смешными вопросами.
Поездка в чум - лучшее, что есть в арсенале Ямалтура вблизи Салехарда. Потрясает своих, запоминается приезжим.
Сложить в копилочку своего опыта путешествий и перебирать в памяти на следующий день, и через день, и после-после-после.
Эпидемия, бунт и власть в императорской Москве 250 лет назад
Чума: путь в Москву
Считается, что в Москву эту заразу (строго говоря, чума — не вирусная, а бактериальная инфекция) занесли с театра русско-турецкой войны, из Молдавии и Валахии. В августе 1770 года зараза достигла Киева, затем Брянска.
Увертюра в военном госпитале. Без паники!
Карантин: монастыри и генералы
Рядом с Большим Каменным мостом располагалась крупнейшая московская мануфактура того времени — Большой суконный двор. С 1 января по 9 марта 1771 года на фабрике умерли 130 человек. Фабричная администрация то ли не поняла поначалу, от чего, то ли слишком хорошо поняла: объяви, что на Суконном чума, и о сбыте продукции придется забыть .
В момент врачебной проверки в марте на Суконном дворе обнаружилось 16 больных с сыпью и чумными бубонами, а сколько разбрелось по городу, уже никто не узнал.
Фабрику закрыли, здоровых рабочих перевели на другие предприятия, а больных увезли в подмосковный Николо-Угрешский монастырь, ставший первым чумным госпиталем. При этом Суконный двор так и не был окружен караулами, и многие рабочие сбежали после оглашения диагноза.
Генерал-поручику Еропкину придется вскоре воевать в Кремле и на Красной площади, и отнюдь не с чумой.
От весны до осени: Москва зачумленная
Императрица одной из первых поняла и другую вещь: настала пора заботиться о том, чтобы зараза не дошла до Петербурга. Интересны детали.
Велено было также не пропускать проезжающих из Москвы не только к Санкт-Петербургу, но и в местности между столицами. Карантины были устроены в Твери, Вышнем Волочке, Бронницах.
Все эти меры помогли предотвратить превращение московского бедствия в общероссийское. Есть данные, что чума попала из Москвы в Воронежскую, Архангельскую, Казанскую и Тульскую губернии, но общенациональной пандемии не случилось.
Однако стоило в июле установиться теплой погоде, иллюзии рухнули. Смертность стала превышать 100 человек за сутки, вымирали целые улицы в Преображенской, Семеновской и Покровской слободах.
На улицах круглосуточно горели костры из навоза или можжевельника.
Бывало, что трупы выбрасывали на улицу или тайно зарывали в огородах, садах и подвалах, несмотря на указ императрицы с угрозой вечной каторги за сокрытие информации о заболевших и умерших.
Фото: Hulton Archive / Getty Images
В обреченном городе не осталось власти, полиции и войска — и немедленно начались бесчинства и грабежи.
Фото: WestArchive / Vostock Photo
Рассказ мгновенно распространился по Москве, и толпы горожан устремились к Варварским воротам в надежде вымолить прощение у Богородицы. Священники, оставив храмы, служили молебны прямо на площади. Люди по очереди лазали к иконе, стоявшей над проемом ворот, по лестнице, просили исцеления, ставили свечи, целовали образ, оставляли пожертвования в специальном сундуке.
Московский митрополит Амвросий, понимая опасность скопления народа в разгар эпидемии, решил его прекратить: икону убрать в храм Кира и Иоанна на Солянке, а сундук с деньгами передать в Воспитательный дом.
Бой в Кремле и на Красной площади
Расправившись с митрополитом, мятежники двинулись на Остоженку, в дом генерал-поручика Еропкина, сохранившийся доныне. Еропкин оказался не робкого десятка; он продемонстрировал, что если в борьбе с чумой к сентябрю 1771 года власти особых успехов не добились, то с бунтовщиками справляться они умеют.
В ноябре, когда чума уже утихала, в Москве состоялась экзекуция: четыре человека, в том числе убийцы митрополита Амвросия, были повешены, 72 человека были биты кнутом, 89 человек высекли плетьми и отправили на казенные работы.
Граф Орлов. Последнее средство
Восстанавливать порядок в Москву Екатерина отправила графа Григория Орлова, который приехал в первопрестольную 26 сентября. Вслед за Орловым шли четыре полка лейб-гвардии.
Орлов снискал славу избавителя Москвы от мора. Принципиально новых санитарных мер, кроме укрепления застав и карантинов, он не ввел. Но пришла на помощь природа: начались ранние холода, и эпидемия стала понемногу сходить на нет.
Впрочем, стоит отдать графу Орлову должное: он начал с верного шага, не свойственного отечественным администраторам,— прибыв в Москву, сразу собрал консилиум специалистов и следовал его указаниям. Орлов велел заново разбить Москву на 27 санитарных участков, открыть дополнительные больницы и карантины. Орлов лично обходил все больницы, следил за лечением и питанием пациентов.
Более того. Понимая, что нищета и болезнь тесно связаны, Орлов организовал общественные работы по укреплению Камер-Коллежского вала вокруг Москвы: мужчинам платили по 15, а женщинам по 10 копеек в день. Боролся Орлов и с бродягами, разносившими заразу: их отправляли в Николо-Угрешский монастырь.
Фото: Alamy / Vostock Photo
По официальной статистике, с апреля по декабрь 1771 года в Москве умерли от чумы 56 672 человека. Но это не все — первые три месяца 1772 года чума в Москве, над которой в Петербурге уже отпраздновали победу, продолжалась, правда ежемесячное количество умерших снизилось до 30 человек. Об окончательном прекращении эпидемии было объявлено только в ноябре 1772 года.
А в одном из писем за границу сама Екатерина сообщала: чума в Москве похитила более 100 тысяч жизней. Это можно, пожалуй, рассматривать как невольное признание в том, что противостоять нежданной напасти по большому счету не смогли ни власти, ни общество.
Читайте также: