Trap во время чумы

Лайф выяснил, чем "утешали" себя люди во время эпидемий в древности.

Коронавирус не первая страшная болезнь, с которой пришлось столкнуться человечеству. Оспа, бубонная чума, корь или холера — эпидемии этих болезней унесли миллионы жизней в истории человечества. Они сметали с лица земли целые города, влияли на геополитику, экономику и общество. Но тяга к сексу была неподвластна даже им. Посещение бань, борделей люди почему-то не откладывали, к этому прибавляли секс на кладбищах.

Привычка сходить в баню, а заодно и помыться была главной прерогативой жителей Римской империи. Даже несмотря на страшную Юстинианову чуму, которая бушевала в мире целых два столетия (с 541 по 750 год до н.э.), бани в Риме почти не закрывались. Римские термы были местом, где всегда были горячая и холодная вода и мыло, а их посещение считалось обязательным для больного человека. Якобы это способствовало скорейшему выздоровлению больного.

Однако за культом "чистоты" стояла не только гигиена. В термы приходили поболтать и расслабиться. А желание провести время в одиночестве и вовсе воспринималось как признак не только невоспитанности, но и злого умысла. Релаксации при этом способствовала и обычная проституция.

Вступать в интимную близость практически с кем попало считалось таким же нормальным явлением, как для современного человека почистить зубы. Да и от пола такие отношения не зависели. Для патрициев и свободных граждан Рима главным было сохранение своего социального статуса. Опозориться можно было весьма просто — вступить в связь с женщиной своего же социального класса. Для сексуальных утех годились девушки или юноши более низкого сословия. Как правило, в этой роли выступали рабы или проститутки.

Массовые оргии в честь богов

Однако куда более популярной забавой древних римлян были массовые оргии. Они устраивались в честь богини Венеры. Несмотря на крайнюю раскрепощённость римского общества, проводить их вне стен храмов было запрещено. Но "что позволено Юпитеру, не позволено быку", а потому некоторые правители делали для себя исключения. Самый знаменитый из них — Гай Юлий Цезарь Август Германик. Его поражающие воображение "развлечения" хорошо известны по знаменитому фильму "Калигула" Тинто Брасса.

Секс на кладбище

Женщины, да и мужчины лёгкого поведения обслуживали граждан Рима не только в публичных местах. Самая низшая каста обслуживала "клиентов" даже на кладбищах. Таких проституток называли бустуариями (от лат. busta — гробница), и найти их не составляло труда. Большинство римских "работников секс-индустрии" носили сандалии с вырезанной на подошве фразой Sequere me (лат. — следуй за мной). Проходя по песчаным улицам, они специально оставляли "рекламные послания" для своих клиентов.

Мода на "кладбищенские оргии" возродилась в Европе много столетий спустя, во время Чёрной чумы, которая накрыла Европу в XIV веке. Очумевшие в прямом и переносном смысле люди пытались найти спасение во всём. Кто-то на фоне католической пропаганды присоединялся к церковной инквизиции, которая жгла и пытала "порочных женщин" как ведьм. А кто-то находил утешение в их компании прямо на кладбищах. Столь необычное место служило проституткам и "отверженным" в качестве убежища. Недаром глоссарий историка-медиевиста Шарля Дюканжа даёт трактовку латинского слова cimeterium, перешедшего во французский язык в значении "кладбища как "убежища вокруг церкви".

Вдохновлённые языческими культами люди совокуплялись прямо возле выкопанных могил. Этими странными обрядами они пытались победить смерть.

Нью-йоркская адаптация секса во время чумы

"Сам себе партнёр" — такую рекламу запустил во время вспышки коронавируса Департамент здравоохранения Нью-Йорка.

Власти города рассказали, что "вы — ваш самый надёжный сексуальный партнёр". По их мнению, "мастурбация" не способствует распространению CoViD-19, особенно если "вы моете свои руки (и любые секс-игрушки) с мылом и водой по крайней мере на протяжении 20 секунд до и после секса".

Для тех же, кто живёт один или предпочитает онлайн-знакомства, у американских медиков тоже нашёлся совет: "Видеосвидания, интимные СМС (англ. — sexting) или свидания в секс-чатах могут стать подходящим вариантом".

Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.

Танец как психотерапия

В раннее средневековье танцы были неразрывно связаны с темой смерти, и эту тему человек использовал в творчестве еще с древних времен. Особенно возрос страх перед смертью во времена распространения в Европе чумы. Именно тогда в живописи и литературе появился образ старухи с косой. Смерть, как и нечистая сила, вызывала у людей ужас, а слабо развитая медицина, войны и антисанитария в условиях эпидемии его только усиливали. Многие жители европейских стран в те годы прибывали в постоянной депрессии и тревоге, и танцы были своего рода разрядкой, хотя бы на время избавляющей от угнетенного состояния.

Соперничество под контролем церкви

Однако тяга человека к пляскам оказалась настолько велика, что в итоге католическая церковь вынуждена была смириться с ней, впрочем, на своих условиях – взяв танцевальную сферу под свой контроль: танец должен быть пристойным и отвечать определенным канонам.

Постепенно танцы перестали носить импровизационный характер и напоминать ритуальные обряды. Этот вид искусства начал стремительно развиваться, стали появляться новые танцы. Короли и вельможи постоянно соперничали, стараясь обойти друг друга в искусстве проведения балов, праздничных шествий, маскарадов.

Как танцевали в средние века

Если народные танцы продолжали быть более свободными в плане движений и представляли собой чаще всего хороводы, то придворные, напротив, стали принимать определенные, строгие очертания.

Согласно сохранившимся письменным документам, придворные танцы в основном состояли из определенным образом чередующихся шагов, реверансов и маленьких прыжков. В линейном танце участники выстраивались в один или несколько рядов и выполняли различные па в строгой последовательности. К таким танцам относились, например, джига, моррис и бассе.

Помимо хороводных или линейных танцев, в средние века был популярен контрданс, сочетавший в себе оба этих вида. Такие танцы состояли из хлопков и шагов вперед-назад. К контрдансам относятся яичный танец, павана, кадриль.

Наиболее модные танцы тех лет

Кэрол (другие называния – кароль, карола) был очень модным в XII-XIII веках в Англии, Франции, Италии. Он имел народные корни и представлял собой круговой либо цепочный хоровод. Взявшись за руки, танцующие вышагивали попеременно то в быстром, то в медленном темпе. При этом участники процесса пели: запевал впереди идущий, а припев исполняли все вместе. Ну чем не современный новогодний хоровод!

На смену кэролу в XIII веке пришел эстампи. Во время его исполнения танцоры выстраивались попеременно то в две линии, то в круг, но уже не пели - теперь танец сопровождался игрой музыкантов.

Очень распространен был и яичный танец, связанный с темой Пасхи. Танцоры плясали между лежавшими в центре яйцами, пытаясь не раздавить их. Танец имел много вариаций. Исполняли его обычно во время народных праздников.

Особой популярностью в средние века пользовался старинный английский танец моррис, практиковавшийся еще со времен английского короля Эдуарда III и изначально зародившийся в деревнях. Он был посвящен подвигам храбрых героев и исполняли его, как правило, мужчины одной общей группой из нескольких человек. На ноги, как правило, прицепляли колокольчики. Аккомпанементом служила игра на барабанах, трубах, флейте или скрипке. В качестве дополнительного атрибута танцоры могли использовать мечи или палки, изображая битву.

Кстати, в Англии этот танец до сих пор исполняют на фольклорных праздниках – в стране есть даже специальный День танца моррис.

Как одевались танцоры

Представители богатых сословий для танцев использовали яркие наряды из дорогих тканей. Причем, неизменное обилие кружев было характерно как для женских, так и для мужских костюмов. Дамы под платьями носили корсеты и плиссированные юбки. Мужчины облачались в разноцветные яркие туники, на которых красовались родовые гербы, а на поясе у танцора, как правило, висел меч.

Что касается простых крестьян, то у них не было специального наряда для плясок – танцевали в повседневном. Но если кто-то имел более праздничную одежду, облачался в нее. Крестьянки были одеты в простые цветные платья, а мужчины – в деревенские рубахи.

Поскольку классы бедняков и представителей знати никогда не проводили совместные праздничные мероприятия, танцы богатых особ сильно отличались от народных плясок.

Пропасть между этими двумя социальными слоями была настолько велика, что искусство придворного танца в плане разнообразия и техники исполнения в средние века шагнуло далеко вперед. И такое стремительное развитие танца дало толчок к последующему зарождению более современных стилей.

И в продолжение темы средневековья любопытная информация о том, какой косметикой пользовались женщины прошлого.

Текст: Анна Белова

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:

Уже забыты все негативные коннотации с переписыванием Конституции, с обвалом рубля, все думают только о правильных или неправильных шагах правительства по спасению от заразы и в целом считают их правильными.

Кстати, и я так думаю, я себя от народа не отделяю. Ни ты, ни я не можем знать, сколько бы людей умерло, если б режим бездействовал.

— Чем занимаешься на карантине?

— Тут важно не чем, а как. Мой совет всем — делать все очень медленно, это помогает. Я стал чистить зубы десять минут! Утром мы выходим в центральную комнату и час делаем зарядку. Третьего апреля запустили челендж: отжались от пола по три раза, сняли это на камеру и запостили в соцсети с призывом каждый день увеличивать количество отжиманий на единичку. Таким образом, к 30 апреля, когда, может быть, закончится наше заточение, вся страна сможет отжиматься 30 раз. Согласись, это неплохо.

Технология такая: я вставляю себе в ухо микронаушник, в который идет метроном. Играю, пою, потом отсылаю эту запись ребятам и пишу, в каком темпе работает метроном.

— Какие планы у тебя отменились из-за короноавируса?

Читайте также

— Музыканты вообще сейчас очень активны в сети. Активность удвоилась, утроилась. Раньше такого не было даже близко.

— Да, мои более молодые и продвинутые коллеги работали с соцсетями, а я на это забивал, потому что мне 53 года, мы 36 лет играем, ну какие нахер онлайны, и так все хорошо. А сейчас все зашевелились, как будто скипидар плеснули на задницу. Когда шоу-бизнес очнется после карантина, ему это явно пойдет на пользу.

Алексей Кортнев. Фото из личного архива

— И еще про шоу-бизнес. Обычно артисты выпускают новые песни и альбомы, чтобы рекламировать концерт или тур. Но туров-то нет. Так что это благотворительность в чистом виде.

— Да, мы сейчас выпускаем песни, просто чтобы поддержать тонус у себя и у слушателей. Мы не взыскуем монетизации. Я понимаю прекрасно, что мне никто не заплатит за то, что я буду делать в течение ближайшего месяца, но, тем не менее, мы собираемся раз в три дня выкладывать новые песни. Потому что мне это нужно, это заложено в природе артиста. Хочется доказывать, что мы живы, что мы вернемся, что мы по-прежнему в форме.

— Ты веришь, что в карантине люди напишут гениальные песни, романы, стихи?

Улица. Накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин.

Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своем веселом пированье
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака — но он ушел уже
В холодные подземные жилища…
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал еще во прахе гроба;
Но много нас еще живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньe
Мы выпьем в честь его.

Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Oдно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!

Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной… Hет, ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей моих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога.
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности…

Не в моде
Теперь такие песни! Но все ж есть
Еще простые души: рады таять
От женских слез и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Ее неотразим — а если б то же
О смехе думала своем, то, верно,
Все б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.

Послушайте: я слышу стук колес!

Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею.

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то — нежного слабей жестокий,
И страх живет в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.

Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый….
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые — и лепетали
Ужасную, неведомую речь….
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?

Ну, Луиза,
Развеселись — хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров, ничем невозмутимых,
Но знаешь, эта черная телега
Имеет право всюду разъезжать.
Мы пропускать ее должны! Послушай,
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков спой
Нам песню, вольную, живую песню,
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.

Такой не знаю, но спою вам гимн
Я в честь чумы, — я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне.

Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой….
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может… полное Чумы!

Входит старый священник.

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы, —
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души.
Ступайте по своим домам!

Дома
У нас печальны — юность любит радость.

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не вызовет меня
Отселе, — поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, — признаю усилья
Меня спасти… старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

Матильды чистый дух тебя зовет!

Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой — оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей ее бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным —
И знала рай в объятиях моих…
Где я? Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнет уже…

Он сумасшедший, —
Он бредит о жене похороненной!

Отец мой, ради бога,
Оставь меня!

Спаси тебя господь!
Прости, мой сын.

Уходит. Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость.

Одной из черных страниц страниц российской истории стала эпидемия чумы 1771-1773 годов в Москве, которая привела к бунту и колоссальным человеческим жертвам.

Российское государство пыталось бороться с заразой, которая не раз подходила к границам, в основном созданием карантинных служб. На границе выставлялись карантинные заставы, где въезжающих в Россию задерживали на 6 недель, а их вещи окуривались дымом можжевельника или полыни, металлические деньги мылись в уксусе. В зоны карантина для поддержания порядка направляли лекарей и войска.

При Екатерине II заставы сменились форпостами, которые помимо границ располагались на крупнейших дорогах, ведущих в центр страны. Каждый форпост при себе имел доктора и двух лекарей: если же они не справлялись, им на помощь отправляли иногда именитых столичных специалистов.

Мор и мародерство

В Москву чума была завезена солдатами. Во время русско-турецкой войны наши войска вступили в Молдавию, где в то время разразилась эта страшная болезнь. Осенью 1770 года в Московском генеральном госпитале (ныне Главный военный клинический госпиталь имени Н. Н. Бурденко) умер офицер, затем заболел и умер лекарь. Болезнь распространялась стремительно: из 27 человек в стенах больницы выжили только 5. Главный врач госпиталя Афанасий Шафонский быстро распознал чуму и сделал все, чтобы она не вышла за пределы госпиталя: построили карантинные бараки, территорию круглосуточно окуривал дымом для обеззараживания. Шафонский сообщил Медицинской коллегии о случившемся, но там не приняли угрозу эпидемии всерьез. И вскоре пожалели об этом.

Вторым местом вспышки чумы стал Большой суконный двор, у Каменного моста. Администрация мануфактуры решила скрыть мор: умерших тайком хоронили по ночам, карантина не было. На самой фабрике умерло 57 человек, а в разных домах вне фабрики — 43. Вскоре чума расползлась по городу, началась паника. Ежедневно умирало более тысячи человек.

Люди бежали из чумного города, москвичи прятались в своих подмосковных имениях, даже генерал-губернатор П. Салтыков в отчаянии уехал в родовое имение в Марфино. За ним сбежал обер-полицмейстер и другие градоначальники. Москва осталась без власти, в ней царили мор и мародерство. Слух о московской беде дошел до императрицы, и Екатерина II приказала принять срочные меры. Город перешел под надзор генерал-поручика Петра Еропкина, ему было велено не выпускать никого из Москвы, особенно в направлении столицы. Во исполнение указа Екатерины II Еропкин усилил карантины, учредил лазареты, закрыл фабрики, общественные бани. Над городом стоял черный дым от костров.

В надежде на спасение люди были готовы на все. По городу пошел слух, что у Варварских ворот выставили чудотворную икону Боголюбской богоматери, которая исцеляет недуг. Люди потянулись на Китай-город, толпы стояли у ворот, что, конечно же, только способствовало распространению инфекции. Видя это, 15 сентября 1771 года московский архиепископ Амвросий приказал убрать икону и спрятать ее в одной из церквей. Обезумевшие горожане, узнав об этом, решили вернуть себе икону. Кто-то ударил в набат. Люди толкались между Ильинскими и Варварскими воротами, вооруженные топорами, кольями и камнями. Они кричали, что Амвросий украл их икону. Архиепископ скрылся в Донском монастыре. Разъяренная толпа пошла на Кремль, в Чудов монастырь, требуя к ответу Амвросия. Не найдя его там, люди стали громить все на своем пути: карантины, богатые дома, больницы.

Трагическая гибель архиепископа Амвросия вызвала серьезные опасения в Петербурге. Екатерина II повелела своему давнему фавориту Григорию Орлову урегулировать ситуацию в Москве, наделив его чрезвычайными полномочиями. 26 сентября граф прибыл в город со штатом лекарей и в сопровождении четырех полков лейб-гвардии. Штаб расположился в доме Еропкина на Остоженке. К 28 числу бунт был подавлен. Более 300 участников были отданы под суд, а четверо участников, в том числе главные виновники убийства Амвросия, были повешены. 173 человека были биты кнутом и отправлены на каторгу. Язык Спасского набатного колокола был удален во избежание новых выступлений.

Медаль в честь графа Орлова. Источник: smolbattle.ru

Ужесточились меры за разбой и мародерство: за хищение имущества из покинутых домов нарушителей ждала смертная казнь на месте. Строго контролировался ввоз и вывоз товаров из города. Дома, где обнаруживали чумных, заколачивали, а на воротах рисовали красный крест. Тем, кто пытался скрыть умерших, грозила вечная каторга.

Орлов организовал работы по укреплению застав. Люди сопротивлялись жестким мерам, но граф нашел способ убедить их подчиняться. Он установил денежное вознаграждение выписываемым из больниц — женатым по 10 рублей, холостым по 5, что стало мерой против утаивания больных. Кроме того, на заставах мужчинам платили по 15 копеек в день, а женщинам — по 10 копеек. Это позволило людям выжить. Благодаря всем этим мерам чуму удалось остановить в небывало короткие сроки. По данным Александра Судакова (1897), всего за время эпидемии погибли 56 907 человек.

фото: Сергей Варшавчик

Елка из бокалов, священник-рокер-пианист, жители больного города празднуют тризну на фоне бреющегося похоронных дел мастера. Все это умещается в изгибающемся инфузорией-туфелькой зальчике. Еще одна экспериментальная постановка ждет зрителей Российского молодежного академического театра.

Если в названии театра есть слово "академический", это не означает, что в нем реализуются только классические, монументальные постановки. Академический — почетное звание, которое в СССР давалось крупнейшим и старейшим театрам. Поэтому на площадках Российского молодежного театра (получившего звание академического в 1987-м году) можно обнаружить самые неожиданные режиссерские задумки и их реализацию. И место им находится в самых разных пространствах театра, вплоть до уличного.

В феврале на Маленькой сцене РАМТа, устроенной под самой крышей, появился спектакль "Гробовщик. Пир во время чумы". Постановка режиссера Павла Артемьева продолжает театральный цикл "Повести Белкина", приуроченный к 220-летию Александра Сергеевича Пушкина.

И вот уже из дверей спальни выходит заспанный гробовщик Адриан Прохоров и, собираясь по делам, начинает рассказывать свою историю. Справа от него тем временем разворачивается маленькая трагедия горожан, решивших не ждать дома смерти от поглотившей город чумы, а накрыть стол прямо на улице.

События в обоих плоскостях уплотняются, ускоряются, сжимаются. Возглавляемые председателем, горожане то ли пируют под тоскливые песни, то ли устраивают оргию — чего и кого стесняться, если всех ждет известный финал.

"Гробовщик. Пир во время чумы" — самая неожиданная постановка из всего цикла. Строго говоря, ее нельзя отнести к "Повестям Белкина", поскольку "Пир во время чумы" входит в "Маленькие трагедии" — специально созданный Пушкиным цикл пьес для чтения (а не для сценического воплощения).

При этом из "Гробовщика" исчезли все сюжетные линии, кроме единственной — превращенных в монолог жалоб Прохорова на непростую профессию, и убраны все действующие лица за исключением самого похоронных дел мастера. Четыре страницы текста (впрочем, таков объем любой из "Повестей Белкина") и в своей полной форме больше подходили для этюда, чем для полноценной театральной постановки. Теперь же, кажется, от него ничего не осталось.

Однако от самозабвенной игры Андрея Бажина, будто вросшего в нутро своего героя, нет ощущения пустоты и искусственности. А благодаря обрамлению его несуразной биографии персонажами "Пира во время чумы" весь спектакль заполняется теми смыслом и содержанием, которые ускользали при прочтении этих произведений по отдельности.

Оказавшись на нескольких метрах Маленькой сцены, но не взаимодействуя, не пересекаясь, они создают общее пространство мысли и рассуждений.

Так уж устроен человек, что на ожидаемом, но всегда нежданном для себя поле смерти он начинает вести себя без всякого притворства, лукавства. И, когда остаются только земля и небо, он уже не думает, как на его поступки будут реагировать остальные. К сожалению, без притворства — не означает, что он становится идеальным. Скорее наоборот, позволяет себе вольность быть собой.

"Гробовщик. Пир во время чумы" — странный и порой отталкивающий своей интерпретацией эксперимент. Отталкивающий и манящий одновременно. Вероятно, одно из объяснений этому кроется в том, что и сам Пушкин не чурался экспериментов. Не стоит забывать, что его самостоятельное произведение "Пир во время чумы" — перевод одного лишь фрагмента пьесы шотландского поэта Джона Вильсона "Чумной город".

Постановка Павла Артемьева тоже своего рода перевод Пушкина на язык театра. И, стоит признать, перевод не худший, заслуживающий внимания и даже по своему полезный: впервые после школы зрителю (мне) захотелось достать обе книги и перечитать их.

Читайте также: