Игорь пчелин вич биография

Фредди Меркьюри , Айзек Азимов , Рудольф Нуреев… Каждый год в третье воскресенье мая во всем мире вспоминают тех , кто умер от СПИДа. Не только знаменитых и великих , но и тех , о ком не осталось статьи в Википедии — жен и мужей , сестер и братьев , родных и близких. По данным регионального центра СПИД , сегодня в Свердловской области с ВИЧ-инфекцией живет 69266 человек. Каждый год примерно три процента от общего числа пациентов , состоящих на учете , умирают. Почему это происходит , если есть терапия , позволяющая контролировать вирус и жить полноценной жизнью? И что нужно сделать прямо сегодня , чтобы это остановить? Три человека , три взгляда на проблему — на ЕТВ.

— У тебя есть какой-то свой ритуал в день памяти жертв от СПИДа?

— Когда у нас было все хорошо с таблетками и не было перебоев , для меня это был такой важный и тихий день для семей , которые потеряли своих близких. Я вспоминала друзей, которые ушли , и делала это тихоночеко — сама с собой. А потом я начала видеть, что люди по-прежнему умирают , что таблетки дают страшную побочку , люди бросают терапию и оказываются в больницах. И вот тогда я поняла всю важность этого дня. Сегодня я думаю , что это не просто день моей личной памяти и скорби , это что-то большее. День , когда можно и нужно делать важное во благо живых.

— Кого ты вспоминаешь в этот день?

— Был период , когда каждый месяц я удаляла по три-четыре контакта из телефона , просто потому , что этих людей больше не было. В этот день я вспоминаю их всех. Я их не называю клиентами , у нас бывает такое долгое сопровождение , что они становятся практически партнерами или членами семьи. В первую очередь вспоминаются те , у кого остались дети, потому что мы всех их нянчили.

Во время осторожных разговоров она выяснила , что мужчина не готов принять ее диагноз. И она стала скрывать и скрываться. Она поменяла телефон , исчезла с радаров. А потом перестала пить таблетки. Боялась , что он начнет спрашивать и все узнает. Она умерла от туберкулеза. Потому что иммунитет стремительно ослаб и организм не смог бороться. Потом , конечно , ее возлюбленный узнал про ВИЧ — но ему не было никакого дела до этого диагноза. Он убивался по своей любимой женщине , не мог принять этого горя. Я вспоминаю ее и не могу понять , зачем она умерла. Такая молодая , такая хрупкая , нежная , совершенно замечательная! Просто из-за каких-то стереотипов у себя в голове.

— Почему люди продолжают умирать?

— Казалось бы , умирать от ВИЧ в XXI веке — это нелепо , ведь есть препараты , терапия , возможности для ранней диагностики , доступное тестирование. Но проблема в том , что сегодняшняя терапия вызывает очень много побочных эффектов. У нас есть один мужчина. Ему сорок лет. Когда я впервые его увидела , я подумала , что ему как минимум за 50. Все побочные эффекты , какие возможны от препаратов от ВИЧ, — они у него были. И он пил таблетки от ВИЧ , потом пил таблетки от той побочки , которая у него начиналась — головокружение , диарея и прочее. В общем-то все время этот человек думал только о том , как не пропустить какую-либо из миллионов таблеток. В итоге врачи смогли заменить ему курс терапии , и через полтора месяца его было просто не узнать. Он помолодел лет на 20. В его жизни даже появился секс!

— И все же ведь сегодня ситуация в целом лучше , чем была , скажем , десять лет назад?

— Конечно , когда сравнивают с тем , что было раньше , кажется , что сегодня это уже прогресс — дают же таблетки , что вам еще надо. По-моему , нам сегодня надо бороться и за качество жизни , и с тем , что царит в головах. Люди , которые два раза в день пьют горсть таблеток , не могут забыть , что у них есть ВИЧ. Но они могут изменить к нему отношение. Чтобы не было такого , что , узнав о диагнозе , люди просто добровольно приговаривают себя к смерти , не хотят с этим жить.

— Я застал момент , когда лекарств практически не было, когда при СПИД-центрах существовали этические комиссии , которые решали , кому жить , а кому — умереть. И это было , конечно , ужасно. Сейчас , слава Богу, современное поколение ВИЧ-положительных людей не знает об этом , но мы были очевидцами таких вещей. Сообщество ВИЧ-активистов сделало очень много для того, чтобы государство участвовало в разработке препаратов , закупало терапию. Чтобы все люди , кто в ней нуждаются , могли получать ее бесплатно. В каком-то смысле мы сегодня доживаем жизни тех , кто боролся за терапию. Я хотел бы рассказать о них поименно , потому что эти люди могли бы стать примером для сегодняшних ВИЧ-активистов. Но у них остались семьи , это все очень больно , так что я не имею права про них говорить.

— Чем сегодняшние ВИЧ-активисты хуже тех , что были тогда?

— Сегодня сообщество расслабилось , страшные вызовы отступили. Появилась некая не сытость , но успокоенность. Сейчас не нужно приковывать себя цепями на площади или таскать за собой гробы по улицам ( все это было) — есть терапия и за исключением отдельных случаев она доступна и бесплатна. Но сегодня есть другие вызовы. Если раньше мы говорили о том , чтобы просто выжить или продлить сколько-то лет , то сейчас мы говорим о полноценном качестве жизни , о снижении побочных эффектов , чтобы еще выше поднять уровень жизни человека с ВИЧ. Ну и самый главный вызов сегодня — работа в уязвимых группах , она до сих пор буксует. Потому что осталась проблема дискриминации.

— Про права и дискриминацию. Вы ведь создавали первую общероссийскую горячую линию для людей , живущих с ВИЧ , для людей , которые просто хотели что-либо узнать о ВИЧ. Что сейчас с этой линией?

— Мы подсмотрели эту идею в Бразилии — там большой колл-центр , 120 операторов-консультантов. У нас такого размаха не было , но звонков было бешеное количество. Наша линия работала с 2005 по 2012 годы и была очень востребована. Могу сказать , что в день мы получали от 500 до 800 звонков , для сравнения — государственная линия , созданная по линии Минздрава — собирала до 100 звонков в месяц. Государство отказалось нас финансировать. Это позор , что у нас сегодня такой линии нет.

— Звездные каминг-ауты как-то меняют ситуацию? Помогают бороться со стигмой?

— Должно быть движение медийных персон , которые смогут изменить ситуацию. Но это должна быть тенденция , а не разовая акция. Она должна объединять неравнодушных из числа селебрити , а не так , как сейчас. Каждый год 1 декабря в Москве проходит куча самых разных концертов , и мы обращаемся к артистам с просьбой рассказать о борьбе с распространением ВИЧ. Но нам всегда говорят одно и то же — мы не хотим ассоциировать себя с этим диагнозом. Хотя среди наших звезд много ВИЧ-положительных. Я думаю , должно пройти время. Мы видим примеры на Западе. Вот Кончита Вурст недавно признался , что у него есть ВИЧ.

— Сейчас Минздрав предложил новое решение — школа пациентов для вновь выявленных людей с ВИЧ.

— Да , я слышал об этой инициативе — все , кто получает терапию , должны будут посетить в течение года десять занятий с психологами и медиками. Задача понятна — воспитать приверженность к лечению. Но подход у меня лично вызывает вопросы: как бы это не превратилось в такую карательную практику из разряда — прогулял занятие , не получишь терапию. И потом , групповые формы сейчас не актуальны ( человек по большому счету может все загуглить в интернете). Сейчас актуально индивидуальное консультирование.

— Почему приверженность к терапии — это такая проблема? Ведь очевидно: пьешь таблетки — значит живешь…

— Есть такая специфика — раннее назначение терапии. Смотрите , человек себя еще чувствует хорошо , его ничего не беспокоит , а ему выписывают препараты , которые дают серьезную побочку. И такой пациент начинает отказываться от препаратов. Есть еще одна очень сложная проблема , с которой сегодня никто не хочет разбираться — резистентность , то есть устойчивость к препаратам. Было такое исследование: от четырех до шести процентов людей , которые только встали на учет и начали получать лекарства уже имели резистентность к основному препарату первой линии. То есть основные таблетки , которые назначают , на них уже не действовали. Возможно , вирус , который они получили , был уже резистентный. Поэтому нужно обязательно проводить специальные тесты. Ведь это вопросы эффективности денежных трат , вопросы грамотного бюджетного планирования.

— Почему сегодня по-прежнему умирают от СПИДа?

— Раньше основной бедой была доступность терапии , умирали от нехватки препаратов. Сегодня — губительные идеи ВИЧ-диссидентства , отрицание , мысль о том , что поздно обращаются за помощью к врачам — в запущенной стадии , когда что-то изменить бывает уже поздно.

— Каждый день мы видим невероятное количество людей, которые получают диагноз ВИЧ-инфекция. К сожалению , мы видим также абсолютно недопустимое количество людей , которые умирают от СПИДа. Это происходит не только в России , во всех странах региона ВЕЦА. Но все это можно предотвратить. Сегодня у нас достаточно научных открытий и достаточно программных решений , чтобы ни одного человека больше не заразилось ВИЧ-инфекцией , чтобы ни один из тех, кто уже живет с ВИЧ , не умер от СПИДа. Все делается правильно , нужно просто ускорить темп.

У мирового экспертного сообщества сегодня совпадают взгляды с официальной политикой России. Не скрою , было время , когда нам казалось, что нас не слышат и не поддерживают , но с принятием первой государственной стратегии по противодействию ВИЧ-инфекции появилась четкая уверенность , что правительство понимает важность проблемы и поддерживает некоммерческие организации. Более того , сегодня на государственном уровне говорят о том , что нужно фокусироваться на уязвимых группах — это большой шаг в правильном направлении.

Проблема в том , что люди по-прежнему стесняются своего ВИЧ-статуса. Они боятся того , что с ними будут плохо обращаться. Мигранты боятся , что их могут депортировать , секс-работницы или те , кто употребляет наркотики, — что их могут посадить в тюрьму. Они предпочитают вовсе не знать свой ВИЧ-статус. Только когда они перестанут бояться , они начнут обращаться за помощью. Это не проблема заражения ВИЧ , это проблема стигматизации и дискриминации.

В Южной Африке есть такая страна Ботсвана. Там не стесняются говорить о ВИЧ , потому что там ровно треть населения живет с этим диагнозом. Эта болезнь затронула буквально каждую семью. Я не хочу , чтобы Россия достигла таких цифр , чтобы победить страх перед этой болезнью. У меня нет никаких сомнений , что все сегодня движется так , как надо. Единственное пожелание , чтобы эта работа ускорилась! Давайте сделаем то , что написано в пятилетней программе, за три года. И все будет хорошо.

Фото: предоставлено героями публикации.
Коллаж: Николай Пекарский , ЕТВ.

Электронный журнал о благотворительности

— Когда я была подростком, про День борьбы со СПИДом говорили везде: в журналах, по телевизору, в школе. Как сейчас? Меняется статус этого дня в России?

— Он становится менее важным. Десять лет назад было больше внимания и со стороны Минздрава, и от СМИ, и от общественных организаций.

— Как вы это объясняете?

— Означает ли это, что проблема ВИЧ/СПИДа стала менее острой?

— С одной стороны — химическая промышленность и научное сообщество разрабатывают и производят новые препараты. Сейчас мы уже говорим, что умереть от ВИЧ-инфекции просто стыдно, потому что есть лечение. Но если смотреть на распространение ВИЧ-инфекции в мире, особенно в Восточной Европе и Центральной Азии, надо сказать, что тут далеко до стагнации. Вирус вышел в общую популяцию, остановить его теперь будет очень сложно, практически невозможно.

— Раньше считалось, что ВИЧ-инфекция на 80–90% локализована в уязвимых группах, таких как секс-работники, потребители инъекционных наркотиков, мужчины, практикующие секс с мужчинами (МСМ). Действительно, основная концентрация была там. Но при этом программы профилактики на них практически не распространялись, всё было нацелено на общее население — брошюру выпустить, баннер повесить. А в работе с уязвимыми группами нужен особый подход. В общем, 3-4 года назад эпидемиологи начали регистрировать резкий всплеск ВИЧ-инфекции среди людей, которые не принадлежат к этим группам. Это и значит, что ВИЧ-инфекция ушла в популяцию.

— Как это происходит? Объясните на примере.

— Грубо говоря: молодая девушка встретилась с парнем, любовь-морковь, но парень — потребитель инъекционных наркотиков, у него ВИЧ-инфекция и вирусный гепатит. У них происходит сексуальный контакт без предохранения, она инфицируется. Так как в России наркозависимых о-очень много, то это уже стандартная ситуация.

This slideshow requires JavaScript.

— Сколько времени обычно проходит со дня заражения до дня узнавания?

— ВИЧ-инфекция — очень коварная. Она устроена так, чтобы человек максимально долго не знал о ней. Если человек простудился, то у него нос заложен — и сразу всё ясно. У ВИЧ-инфекции нет специфических симптомов. И вместе с тем есть так называемый период окна, когда иммунитет человека ещё не сработал, антитела к вирусу ещё не выработались. А тест на ВИЧ-инфекцию определяет именно наличие антител, и раз их пока ещё нет, тест отрицательный. Современные тесты способны определить наличие вируса через полтора месяца после заражения. Но в эти полтора месяца вирусная нагрузка в организме — огромная, вирус очень активен. В этот период — самый большой риск заражения других людей.

This slideshow requires JavaScript.

— Есть постконтактная профилактика. Конечно, наш организм борется с вирусом, и ему можно и нужно помочь. Для этого используются те же препараты, что для лечения ВИЧ-инфекции, они не дают размножаться вирусу. На постконтактную профилактику отведено очень короткое время: 72 часа. Через 72 часа принимать препараты бесполезно. Причём чем ближе к исходу 72 часов, тем меньше шансов, что эта терапия поможет.

— Как купить препараты для постконтактной профилактики? Они продаются просто в аптеке?

— Это дорого?

— Месячный курс постконтактной профилактики стоит примерно 3–5 тысяч рублей, в зависимости от препарата.

— Что ещё медицина придумала в последнее время для профилактики ВИЧ-инфекции?

— В чём именно риск?

— Я был в Бразилии в 2000 году, в этой стране огромное количество людей с ВИЧ-инфекцией умирали, там не было доступных препаратов. Те, что были, стоили очень дорого, их не могли себе позволить ни сами люди, ни государство. Что сделала Бразилия? Она нарушила патентное право и начала выпускать дешёвые препараты. Так она обеспечила терапией практически всех людей — около 120 тысяч человек. Но власти не позаботились о приверженности, то есть о том, чтобы каждый человек регулярно, без перерывов принимал эту терапию. В результате через три года в Бразилии была тотальная резистентность к этим дешёвым препаратам, а других странах её не было. В итоге эти люди начали умирать. А те, кому они передали ВИЧ-инфекцию, получили её уже в форме, устойчивой к имеющейся терапии, и их нечем было лечить.

— Мы сейчас говорим с акцентом на передачу вируса половым путём, а что с другими способами, например через инъекционные наркотики? Уменьшается количество таких случаев?

— Доконтактная и постконтактная профилактика действует на все виды и способы передачи. Инъекционный путь заражения превалировал у нас больше 10 лет, сейчас есть явная тенденция снижения. Это связано в первую очередь с изменением технологий употребления наркотиков. Но мы всё равно говорим, что наркотические средства ассоциированы с заражением ВИЧ-инфекцией. Например, человек принимает наркотики не инъекционным способом, а потом занимается сексом без презерватива и получает или передаёт ВИЧ-инфекцию. Поэтому внимание к наркопотреблению до сих пор высоко, и оно не будет снижаться. Просто технологии и пути профилактики будут другие.

— Как распространение ВИЧ-инфекции связано с миграцией?

— Это больная тема. У нас есть единственный в России проект, который работает с тремя группами секс-работников: женщины, МСМ и трансгендерные люди. В последних двух категориях очень много мигрантов. Поражённость ВИЧ-инфекцией там огромная — 40–50% от ключевой группы.

Вообще, Россия во всём регионе, если так можно сказать, самая ВИЧ-положительная. Мигранты не привозят, а увозят ВИЧ-инфекцию из России в свои страны. Страны в Средней Азии бьют тревогу. Недавно был случай: во время рутинного обследования на одной квартире — положительный тест у секс-работника. Мы начинаем говорить, я пытаюсь убедить его встать на учёт, принимать лечение. А он отвечает: я не могу, мне через 10 дней домой, мама меня женит, и я сюда вернусь, только когда жена забеременеет. А у него ВИЧ-инфекция! Он заразит свою женщину. Дай бог, чтобы она узнала во время беременности и начала принимать терапию. А если нет?

Это требует межгосударственного взаимодействия на уровне правительств. Например, одно государство будет оплачивать затраты на лечение во время пребывания своего гражданина в другой стране. Может быть, какие-то временные страховые полисы… не знаю. Как сейчас можно убедить человека пойти лечиться в платную клинику, если он каждую копейку домой отправляет? Как заставить сдать официально анализы, если при положительном результате для него закроются все кордоны, он не вернётся в Россию, а его работа тут десять человек дома кормит? Если мы не найдём для таких людей бесплатную терапию, они ничего принимать не будут.

— А что касается вертикальной передачи вируса, то есть от матери ребёнку, насколько сейчас остро стоит эта проблема?

— У нас в 98% случаев рождаются отрицательные дети у ВИЧ-положительных женщин. В этом смысле мы чуть ли не впереди планеты всей, в том числе благодаря наследию Советского Союза — системе мониторинга беременных женщин, потому что у нас чуть ли не обязанностью каждой женщины при беременности было трижды сдать кровь на ВИЧ/ЗППП. Исключения приходятся на женщин, которые не попадают в медицинский мониторинг: нелегальные мигранты или те, кто сознательно избегает медицинских учреждений, рожает дома и тому подобное.

К сожалению, даже если рождается ВИЧ-отрицательный ребёнок, мать может заразить его через грудное молоко. Надеюсь, что в ближайшие годы медицина сможет решить и эту задачу, но пока женщинам с ВИЧ-инфекцией запрещено грудное вскармливание — очень высок риск.

— То есть у нас есть все шансы увидеть резкое падение числа ВИЧ-положительных детей?

Потом выясняется, что некоторые люди более подвержены этому заболеванию, легче заражаются, тяжелее его переносят — так выявляются ключевые группы. Практически всегда люди из этих ключевых групп боятся, что раз они такие, то на них начнут охоту. Они начинают скрываться. Здесь большую роль играет сообщество — те, кто уже заразился, пережил её на своём опыте. Таким людям доверяют. Это вторичная профилактика — убедить тех, кто в группе риска, пройти обследование, принимать меры предосторожности.

Третичная профилактика направлена на людей, которые уже заразились. В этом случае нужно сделать так, чтобы заболевание не передавалось дальше, убедить их лечиться и соблюдать меры предосторожности.

У нас обычно, когда речь заходит о программах профилактики ВИЧ/СПИД, все останавливаются на первом уровне — это простая и понятная модель. Для вторичной профилактики нет стандартного набора действий, там к каждой группе нужен свой подход. Третичной профилактикой у нас практически никто не занимается: выписали таблетки — и хватит.

This slideshow requires JavaScript.

— Давайте тогда поговорим про вторичную профилактику. Почему ею не занимается государство?

— Это тяжёлая работа — в основном в полевых условиях. Сотрудники НКО — сумасшедшие, в хорошем смысле этого слова. Они хотят получать новые знания, данные, проводить перекрёстные скрининги и мониторинги, есть азарт найти новую группу, достучаться, найти подход. На появление новых наркотиков — спайсов — в своё время первыми среагировали НКО, начали звонить в наркологию, рассказывать… Государство — это умеренность и консерватизм. Врачи-эпидемиологи и медперсонал государственных клиник — они чего-то не умеют, где-то у них нет времени или возможностей. С секс-работниками нужно работать ночью, на трассах — кто поедет?

— Вы и поедете.

— Да, но монополия на работу с ВИЧ-инфекцией принадлежит государству. Поэтому, конечно, очень радостно, что несколько лет назад государство стало поворачиваться в сторону НКО. Но, к сожалению, пока по-прежнему считается, что НКО менее профессиональны и должны работать бесплатно. Это не так. Во многих вопросах у некоммерческих организаций больше опыта и возможностей, чем у государства. И конечно, мы не можем работать бесплатно, потому что профессионализм стоит денег, консультантам нужно платить зарплату. У волонтёрства есть граница применения, не в каждом вопросе можно положиться на волонтёров. Зарплаты, содержание машины для аутрич-работы — всё это стоит денег. С финансированием у НКО, занимающихся темой ВИЧ-инфекции, довольно сложно. И мы не исключение. После ухода последнего Глобального фонда по борьбе со СПИДом из России в 2018 году большинство организаций впали в спячку: они формально существуют, сдают нулевые балансы, но фактически не работают.

— Как сейчас устроено взаимодействие с государством в финансовом плане?

— Мы пока находимся в каком-то вакууме: государство вроде сказало, что готово финансировать НКО, но механизмов нет. Президентские гранты не позволяют выстраивать долгосрочную постоянную работу, они скорее напоминают стипендии. Оптимальным был бы формат социального заказа, но его в России пока нигде нет.

Но даже если НКО выиграла — это годовой контракт, со всей бюрократией, отчётами и так далее, — реальная работа ведётся три месяца, максимум полгода. Пусть даже по такой системе, но нужны более долгие контракты, которые позволят работать циклично. Наш проект профилактики среди секс-работников идёт уже пять лет. За это время нам удалось снизить поражённость ВИЧ-инфекцией среди них с 9,6% до 3,2%.

— Как вы это отслеживаете?

— Было исследование на старте в 2014 году. Сейчас мы проводим рутинные тестирования. У нас довольно большой охват — более пяти тысяч уникальных секс-работников мы тестируем ежегодно в Москве. По предварительным подсчётам, в Москве и области — 30–45 тысяч секс-работников. На некоторые точки мы пока не можем выйти.

— Почему?

— Салоны не идут на контакт, боятся. Уличные точки, во всяком случае в Москве, мы охватили практически все.

— В Москве ещё осталась уличная проституция?

— Да, есть такие точки, про них нужно знать. Мы глубоко очень погружены в эту тему, мы знаем, где и как искать, у нас есть активисты среди сообщества секс-работников. Мы работаем и в ближайшем Подмосковье — до 50 км от МКАД.

— Если клиенты приезжают в это время, как реагируют? Было такое, что тестировали клиентов?

— Да, и клиенты тестировались, и охранники, и полиция. Если облава — девочки врассыпную в лес, а мы со своим автобусом стоим. Показываем документы, и вопросов к нам обычно нет — полицейские могут попросить тест или презервативы, с этим нет проблем.

— А если не на трассе, а в салонах, как тогда?

— Стараемся договариваться. Были случаи, когда нас в салон не пускали, но выпускали девочек к нам в машину по одной. Если заходим в салон, то обычно утром-днём. Каждый работник знает правила салона и как себя вести, у него тоже униформа и пакет документов.

— У вас есть фандрайзер, который решает проблему финансирования?

— У нас нет фандрайзера. Фандрайзеру нужно платить. Фандрайзер — один из самых дорогих сотрудников в организации.

— Это распространённая проблема. Но хороший фандрайзер — он и на зарплату себе найдёт.

— Да, но найти сильного фандрайзера тоже непросто. Конечно, мы пишем заявки на гранты, в том числе на президентский. Наш минимальный операционный баланс — это 20 миллионов рублей в год. Программа для секс-работников в Москве — ещё 10 миллионов рублей в год. Сложно собрать это всё проведением благотворительных акций. Но мы работаем в такой области, которая финансируется по остаточному принципу: если на одной чаше весов — больные дети, а на другой чаше весов — наркоманы и проститутки, кому отдадут предпочтение? Поэтому мы ждём всё-таки от правительства Москвы формата некоего социального заказа.

— 30–40 тысяч человек, иногда — 50 тысяч. Это разные типы помощи: консультирование, сопровождение, обучение, тестирование и так далее.

– Можете по шагам описать, что происходит с человеком, который узнаёт, что у него ВИЧ-инфекция, и обращается в фонд?

— Конечно, важна стадия, на которой к нам обратились. Но если говорить усреднённо — человек делает тест у нас или в клинике-партнёре, где опять же рекомендуют обратиться к нам, а дальше мы изучаем его задачу и, как стрелочники, перенаправляем человека туда, где ему помогут. В первую очередь уговариваем человека встать на учёт в СПИД-центре. Это в его же интересах — можно как минимум по ОМС проходить обследования, которые в коммерческих центрах будут стоить довольно дорого. А дальше у нас есть много возможностей, чтобы решать конкретные задачи. Назначили терапию — работаем с мотивацией и приверженностью; нужно избавиться от зависимости — найдём способ, как это сделать; нужно вылечить ИППП — найдём врача. У нас есть разные консультанты, группы взаимопомощи, причём тоже разные: есть для женщин, для наркозависимых, для МСМ, для анонимных ЛГБТ и так далее. Иногда бывает, что ничего не нужно, человеку достаточно, чтобы с ним поговорили.

— ВИЧ-отрицатели — это большая проблема?

— Мы когда-нибудь победим ВИЧ-инфекцию?

— Думаю, вакцинация победит. Серьёзно исправить ситуацию может только вакцинация. Потому что всё остальное лежит в области поведения — с этим невозможно справиться. Это никому не удавалось за всю историю человечества. Сколько у нас существует религия? Все пороки и запреты там описаны, они никуда не делись и сейчас. ВИЧ-инфекция лежит в той плоскости поведения, где всё интимное и запретное, победить это, к сожалению, нельзя никак.

Глава фонда "Шаги" Игорь Пчелин борется со СПИДом с 1997 года, когда ему самому поставили такой диагноз. Пчелин рассказал DW о том, насколько остра проблема распространения ВИЧ в России.

Председатель благотворительного общественного фонда борьбы со СПИДом "Шаги", исполнительный директор Всероссийской общественной организации "Объединение людей, живущих с ВИЧ" Игорь Пчелин борется с вирусом уже почти 20 лет. В 1997 году он узнал, что является ВИЧ-положительным, и с тех пор ведет активную общественную деятельность, стараясь предотвратить распространение вируса и улучшить положение уже инфицированных людей. В интервью DW Пчелин рассказал, насколько остро проблема распространения ВИЧ в России, и с какими трудностями сталкиваются те, кто инфицирован.

DW: Какова сейчас статистика заражения ВИЧ-инфекцией в России?

Игорь Пчелин: Официально в России выявлено около 950 тысяч случаев. Но статистика ведется с 1987 года, за это время очень многие уже умерли. По нашим оценкам, реально можно говорить о 600-700 тысячах ВИЧ-положительных людей. Для сравнения - в Европе заражено 1 миллион 200 тысяч человек. Но эти показатели нельзя сравнивать механически.

В России достаточно высокий уровень выявления инфекции. Это заслуга наших эпидемиологических служб. Каждый год только в государственных медицинских учреждениях тестируют до 40 процентов всего взрослого населения. В Европе или США уровень надзора значительно ниже.

- Кто сегодня чаще всего заражается ВИЧ?

- Три-четыре года назад мы зафиксировали всплеск гетеросексуального пути заражения. В таких случаях специалисты говорят, что "эпидемия вышла в популяцию". То есть вирус поражает не только людей из уязвимых групп, образ жизни которых связан с повышенным риском. Приведу статистику по Москве за 2014 год.

Из вновь выявленных ВИЧ-положительных 60 процентов - это обычные люди, заразившиеся гетеросексуальным путем. Остальные 40 процентов - это люди из групп риска: 20 процентов - употребляющие инъекционные наркотики и столько же относятся к группе мужчин, практикующих секс с мужчинами (имеются в виду не только гомосексуалы, но и жертвы насилия в тюрьмах, бисексуалы. - Ред.) Но важно понимать, что уязвимые группы остаются эпицентром. Поэтому так важна профилактическая работа с ними.

- В чем специфика этой работы?

- Государственная система скрининга и профилактики совершенно не эффективна в случае с ними. Вот, например, занятые оказанием секс-услуг. На московской кольцевой автодороге расположено порядка сорока точек, где концентрируются эти женщины. Появляются они там с десяти вечера и работают до раннего утра. Ни один медработник из государственного учреждения не поедет на МКАД ночью. В такой ситуации эффективно могут действовать только общественные организации. Это сложная и довольно опасная работа.

Наши представители работают с людьми в местах их наибольшей концентрации. Если это оказывающие секс-услуги, то мы едем на автотрассы, если потребители наркотиков - идем в наркопритоны, если речь идет о гомосексуалах, то отправляемся в клубы и другие места встреч. При этом наша главная задача ц убедить этих людей пройти тестирование в государственном медицинском учреждении. По ходу дела мы также проводим разъяснительную работу о методах снижения риска заражения. Систематически такую работу нельзя осуществлять только на общественных началах. Необходимо финансирование.

Государство крайне неохотно финансирует эту деятельность. Ни грантов, ни пожертвований не выделяется. И единственный способ получить деньги - заключить договор на предоставление услуг. При этом с нас взимаются все налоги, предусмотренные для коммерческой деятельности. Сама тема ВИЧ-инфекции не популярна среди руководителей на местах, еще менее популярна работа с уязвимыми группами. Очень многие предпочитают просто зарывать голову в песок и считать, что у них такой проблемы нет.

- А если человек все-таки заразился? С какими проблемами он сталкивается в России?

- Главные проблемы - способность настойчиво продолжать лечение и дискриминация в медучреждениях. Если вы вовремя начали принимать антиретровирусную терапию, угроза вашему здоровью будет минимальной. Сегодня люди с ВИЧ могут сколь угодно долго жить нормальной жизнью и чувствовать себя хорошо. Но при условии, что они выполняют все медицинские рекомендации. А с этим как раз очень большие проблемы. В России до 40 процентов ВИЧ-положительных бросают начатую терапию. Это ужасающая цифра.

Почему так происходит? Приверженность пациента начинается с момента постановки диагноза, после которого должна проходить консультация. Но государственные учреждения вместо этого предпочитают проводить так называемое эпидемиологическое расследование. То есть вы должны раскрыть все свои контакты и уведомить этих людей.