Лишаев сергей александрович о нем

Учёная степень: доктор философских наук

Ученое звание: профессор

Рейтинг: 78 (по количеству просмотров анкеты за последний месяц)

СЕРТИФИКАТ участника энциклопедии "Известные Ученые"

Доктор философских наук, профессор, руководитель Центра философских и эстетических исследований Самарской гуманитарной академии, профессор кафедры философии.

Центра философских и эстетических исследований (2007).

Конференций и семинаров:

Российского научного семинара «Трансформация субъективности в постнеклассическую эпоху, СаГА, философско–филологический факультет, 25 сентября 2003 (председатель оргкомитета).

Инициатор издания и редактор:

Тематические направления исследовательской деятельности

1. Эстетика, онтология, антропология.

2. История русской философии + лингвокультурология и когнитивная лингвистика.

3. Философия литературы. Предпринята попытка философско-эстетического и экзистенциально-антропологического прочтения творческого наследия А. П. Чехова.

Влечение к ветхому (Опыт философского истолкования). Самара: Самар. гуманит. акад., 1999. – 108 с.

Эстетика Другого: эстетическое расположение и деятельность: Монография. Самара: Самар. гуманит. акад., 2003. – 296 с.

Эстетика Другого.2-е изд, испр. и дополн. СПб., Изд-во СПбГУ., 2008. – 380 с.

Введение в философию: Курс лекций: Учебное пособие. Самара: Самар. гуманит. акад., 1999 (В соавторстве с Н. Ю. Ворониной). С. 63–89.

История русской философии. Ч. I. С древнейших времен до середины ХIХ-го века. Курс лекций: Учебное пособие. Самара: Самар. гуманит. акад., 2004. 274 с.

История русской философии. Ч. II. Книга 1: Вторая половина ХIХ-го века (Философская мысль в пореформенной России). Курс лекций: Курс лекций: учебное пособие. Самара: Самар. гуманит. акад., 2006. 226 с.

История русской философии. Ч. II. Книга 2: Вторая половина ХIХ-го века (Н. Ф. Федоров, П. Д. Юркевич, В. С. Соловьев): Курс лекций: учебное пособие. Самара: Самар. гуманит. акад., 2006. 240 с.

А. П. Чехов: жизнь души в зеркале состояний (К анализу эффекта неопределенности в произведениях Чехова) // Философия: в поисках онтологии: Сборник трудов Самарской гуманитарной академии. Вып. 5. – Самара: Изд-во Самарской гуманитарной академии, 1998 1,3 п. л.

А. П. Чехов: Стилистика неопределенности // Mixtura verborum’ 99. – Самара, Изд-во Самарской гуманитарной академии, 2000. 0,5 п. л.

Феномен ветхого (опыт экзистенциального анализа) // Вопросы философии. 2001. № 9. 0,9 п. л.

Банное действо (Феноменологический анализ и эстетический комментарий) // Mixtura verborum’2002: По следам человека. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2002. 2,2 п. л.

Возникновение русской философии. Языковой аспект // Mixtura verborum’ 2003: Возникновение, исчезновение, игра. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2003. 1, 8 п. л.

Феноменология уютного (к эстетической характеристике дома и домашних вещей) // Mixtura verborum’ 2004: Пространство симпозиона. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2004. 1, 8 п. л.

Старое, старинное, ветхое Mixtura verborum’ 2004: Пространство симпозиона. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2004. 0, 5 п. л.

Феноменология уютного (к эстетической характеристике дома и домашних вещей). Часть 2. // Mixtura verborum’ 2005: тело, смысл, субъект. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2005. 1,6 п. л.

Кризис гуманизма в зеркале повседневности: От уюта к комфорту // Восток и Запад: глобализация и культурная идентичность. Материалы междунар. конгр., посвящ. 1000– летию г. Казани. – Казань: Изд-во Казанского ун-та, 2005. 1 п. л.

Горизонты старости: типология и экзистенциальное содержание // Mixtura verborum’ 2006: топология современности. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2007. 1, 5 п. л.

Старость и современность // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия Философия. Филология. №. 1. 2007. 0, 8 п. л.

Старая фотография // Mixtura verborum’ 2007: сила простых вещей. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2007. 1, 2 п. л.

Эстетика простора (простота, пустота, чистота, воля) // Старость и современность // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия Философия. Филология. №. 2. 2007. 0, 5 п. л.

Аннотация научной статьи по философии, этике, религиоведению, автор научной работы — Лишаев Сергей Александрович

В статье рассматривается проблематика старческого этоса, исследуются его позитивные типы: старость в горизонте старого и старость в горизонте ветхого. Их специфику определяют отличия в способах отношения старого человека ко времени. В старости завершения доминирует возрастное прошлое. Ветхую (созерцательную) старость определяет ориентация на чистое присутствие. Показано, что следование тому или иному типу старческого этоса результат выбора старого человека; определенное влияние на него оказывают условия, в которых он осуществляет этот выбор.

ON THE TYPOLOGY OF THE ETHOS OF THE OLD

The article regards the issues concerning the ethos of the old. I have examined here both positive types of this ethos: anility-as-old and anility-as-dilapidated. The difference between them consists in the attitude of the old to the time. Age past dominates in the " anility of completion" while " meditative anility " is determined by the orientation to the pure presence. The oldster himself makes the choice to follow one or the other type of ethos, although the circumstances have a certain influence to its result.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ ВРЕМЕНИ

К ТИПОЛОГИИ СТАРЧЕСКОГО ЭТОСА*

В статье рассматривается проблематика старческого этоса, исслелуются его позитивные типы: старость в горизонте старого и старость в горизонте ветхого. Их специфику опрелеляют отличия в способах отношения старого человека ко времени. В старости завершения ломинирует возрастное прошлое. Ветхую (созерцательную) старость опрелеляет ориентация на чистое присутствие. Показано, что слелование тому или иному типу старческого этоса — результат выбора старого человека; опрелеленное влияние на него оказывают условия, в которых он осуществляет этот выбор.

Ключевые слова: возраст, философия возраста, старость, возрастной этос, забота, беззаботность, деятельная старость, созерцательная старость.

доктор философских наук, профессор

Самарский национальный исследовательский университет имени академика С. П. Королёва (Самарский университет) e-mail: [email protected]

Против неба — на земле Жил старик в одном селе.

Старость — это возраст, в котором возрастное настоящее перестает переживаться как время исполнения больших целей и долговременных обязательств. Если исследовать старость как особую возрастную расположенность человека, то старым он становится тогда, когда признает себя таковым. Образ жизни старика и формирую-

щий его этос могут заметно отличаться у разных людей в зависимости от того, принимают они свой возраст или не принимают, а также от того, как именно они это делают.

И активный, и пассивный варианты этоса непринятой старости препятствуют актуализации ее возрастных возможностей. Принятие старости, напротив, позволяет занять по отношению к ней конструктивную позицию, сформировав этос, соответствующий ее темпоральной конституции. С исследовательской точки зрения наибольший интерес представляют этосы принимающей себя старости. Их анализ позволяет артикулировать экзистенциальное содержание старости как особого возраста, предлагающего человеку то, что другие периоды жизни предложить не могут.

Философская литература, посвященная старости, сравнительно невелика. Это или немногочисленные монографические работы о старости2, или соответствующие разделы общих работ по философии возраста3, или статьи и сборники статей по геронтософии4. Специальная философская литература по проблематике типологических особенностей старческого этоса отсутствует5. В этой статье мы ставим перед собой задачу дать описание позитивных форм бытия-старым, развивая и конкретизируя ту типологию старческого этоса, концептуальные контуры которой была намечены нами ранее6.

Старость завершения и отрешенная старость. Феноменологический этоса: старость в горизонте старого (старость завершения) и старость в горизонте ветхого (созерцательную, отрешенную старость).

1 Лишаев С. А. Старое и ветхое: Опыт философского истолкования. СПб. : Алетейя, 2010. С. 178—179.

2 Рыбакова Н. А. Проблема старости в европейской философии: от античности до современности. СПб. : Алетейя, 2006; Рыбакова Н. А. Феномен старости. М. ; Псков, 2000.

3 Красиков В. И. Синдром существования. Томск, 2002. С. 94—126; Пигров К. С., Секацкий А. К. Бытие и возраст. Монография в диалогах. СПб. : Алетейя. 2017.

6 Лишаев С. А. Указ соч. С. 179—192.

Так есть ветхого старца — это расположенность, в которой человек не пробрасывает себя в надситуативное будущее и, соответственно, в прошлое и настоящее. Так есть старости в горизонте старого — это расположенность, в которой сохраняется привязанность к будущему как к возможности быть так-то и так-то, и, одновременно, к надситуативным прошлому и настоящему.

Старость в горизонте старого (заботы завершения). Старость в горизонте старого исходит из того, что хотя жизнь, в целом, прошла, но она еще располагает надситуативным (внутривозрастным) будущим. Данность будущего побуждает к деятельности, ориентированной на получение (через какое-то время) значимых (как минимум — для самого старика) результатов. Но размерность будущего переживается как ограниченная по величине и годная лишь для того, чтобы доделать уже сделанное. Старость завершения не определяется из будущего. Возрастное будущее у старика отсутствует, а продолжительность его внутривозрастного будущего неопределенна. Старость в горизонте старого не определяется настоящим (как было в зрелости). Это связано с тем, что возрастное настоящее старости неопределенно по своей величине, а возрастное будущее и вовсе отсутствует. Содержание деятельности в этом этосе определяется не из будущего, не из настоящего, а из прошлого.

Такую старость определяет забота о жизни, но определяет она ее в особом модусе — в модусе завершения уже исполненного. Забота о жизни в целом и, соответственно, надситуативное (забегающее в конец и в начало жизни) временение — это определяющая характеристика взрослости как возраста, отличного от детства. Этос старости завершения — один из этосов взрослого человека. Данный этос, так же как этосы молодости и зрелости, ориентирован линейно. Причем необратимость, финальность биографического времени в старости дана со всей онтологической непреложностью. Старость завершения продолжает взрослость. В ней человек продолжает осуществлять надситуативное временение и по-прежнему озабочен. Он вовлечен в обязательства и интересы, которыми жил в прошлом, с которыми и теперь связывает свое внутривозрастное и трансбиографическое будущее. Для этоса завершения характерно стремление —

в меру имеющихся сил и времени — доделать недоделанное в молодости и зрелости.

Унаследованные заботы — это заботы о близких: о муже/жене, о детях, о внуках, а также, если человек сохраняет причастность профессии, о деле, которому отданы годы зрелости7. Повторение или варьирование занятий, форм деятельности, предметов внимания и осмысления, сформировавшихся в прошлом — это то, что наполняет жизнь старого человека8. Старик держится привычного, а привычное служит формой, сохраняющей его идентичность и поддерживающей его жизненные силы. Привычки, сложившиеся (в основном) в зрелости, работают теперь не столько на достижение целей (как это было в зрелости), сколько на структурирование свободного времени, помогая выстоять в размывающем индивидуальное существование временном потоке. Любитель чтения будет и в старости читателем, грибник будет ходить за грибами, пока не откажут ноги, любитель выпить, скорее всего, будет пить и в преклонных годах, etc. Прошлое в надситуативном настоящем деятельной старости — это сформированные в молодости и зрелости привычки, это религиозные и/или философские убеждения, идеологические, политические взгляды и предпочтения и т. п.

Специфические заботы старости в горизонте старого — это заботы завершения, поскольку завершать что-либо можно лишь тогда, когда работа — в общем — сделана, когда жизнь подошла к концу. Для-того-чтобы старости завершения нацелено на приведение жизни в порядок: на осмысление прошлого, на выстраивание автонарратива, на исполнение неисполненных желаний, на искупление вины, на прощение за нанесенные нам обиды и т. п.

7 Унаследованные заботы имеют факультативный характер. Вовлеченность в них не является необходимой. Заботы о внуках — это важно, но. у них есть родители, которые за них отвечают в первую очередь. Походим образом обстоит дело и с работой старого человека по профессии.

Приведение в порядок прошлого — это конструктивная и продуктивная деятельность. Осмысление прошедшей жизни и исполнение символически значимых, завершающих действий меняет настоящее, вносит в него нечто новое,

делает жизнь вообще и старость в частности, более осмысленной и тем самым. способствует переходу к старости в горизонте ветхого.

Старость в горизонте ветхого (отрешенность, беззаботность, простота присутствия). Старость в большей мере, чем другие периоды взрослости, располагает к выходу за пределы темпоральной горизонтали прошлого-настоящего-будущего и к выстраиванию вертикально ориентированного этоса. И если деятельная старость является самым распространенным этосом принимающей себя старости, то наиболее радикальным в плане освобождения от надситуативного временения и заботы ее этосом будет старость в горизонте ветхого.

Старый человек может сосредоточить свои силы на завершении жизни, но у него есть и иная, значительно реже используемая возможность: сформировать свободный от заботы этос. Темпоральная конституция старости к такому отрешенному от забот располагает наилучшим образом. Старость в горизонте ветхого — это бытие, в котором человек сознает себя находящимся на грани небытия (бытие-на-излете). В ветхой расположенности Dasein большое биографическое прошлое утрачивает власть над настоящим и не определяет собой будущего. Бытие-ветхим свободно от ожиданий, от страхов, терзающих тех, кто не расстался со своим будущим. Отрешенная старость ни на что (в этой жизни) не надеется и ни к чему не стремится. Мысли о посмертном будущем ветхого старика не беспокоят: он утратил интерес к тому, что скажут о нем потомки, долго ли они будут о нем помнить, etc. Бытие, ориентированное этосом ветхости, свободно от заботы о собственной идентичности (свободно от защиты образа самого себя), а значит, не зависит от одобрительных или осуждающих взглядов других. Ветхая старость — это этос человека, прожившего жизнь-как-заботу насквозь и больше не участвующего в делах, играх и битвах этого мира.

У старика есть возможность выбрать этос, которому он будет следовать. Он может занять себя унаследованными заботами и заботами завершения, но у него есть и другая возможность: перейти в режим ветхой старости, освободиться от заботы о будущем, от навязчивых образов прошлого. Каждый старик сам решает, беспокоиться ему о себе, о своих прошлом и будущем или, напротив, отступить и от себя и от них, расставшись с надситуативной заботой.

Это именно решение и решимость, поскольку какие-то силы у большинства стариков сохраняются, так что автоматического освобождения из-под власти заботы не происходит. Планы на будущее можно (при желании) строить и в 65, и в 75, и в 80 лет. Можно эмигрировать в прошлое и жить воспоминаниями о том, что было, упорядочивая его, не желая расставаться с ним. Чтобы войти в ни-для-чего-бытие необходима соответствующая установка, предполагающая отказ и от внутривозрастного будущего и от жизни в волшебной стране возрастного прошлого. Жизнь в режиме незаинтересованного созерцания это для старого человека — не более, чем возможность, для актуализации которой необходим этос ветхого старца.

Высвобождаясь из-под власти целерационального проектирования и соучастия в делах мира, старик уступает место вневременному началу временения. Эта уступка в разных системах координат может осмысливаться по-разному. Для религиозного человека старость — это внутренняя (молитвенная, созерцательная) жизнь в ожидании встречи с Господом, когда душа, освободившаяся от надситуативного временения, полностью Ему открывается.

Этос ветхого старца (медитативно-созерцательный этос, этос отрешенности) — не связан исключительно со старостью. В той или иной мере ему следуют и люди других возрастов, но в этом случае он связан или с особым призванием (религиозно-аскетические практики, философствование и др.) или со специфическими жизненными ситуациями (например, с тяжелым заболеванием, делающим будущее ненадежным: то ли мне полгода осталось, то ли еще десять лет.)9. Если говорить о возрастных предпосылках отрешенно-медитативного этоса, то старость способствует переходу к нему больше, чем другие возраста взрослости.

Стоит отметить, что ветхая старость выводит нас за пределы возрастной структуры взрослости, которую конституируют надситуативное временение и забота. Ветхая старость это, с одной стороны, один из этосов последнего возраста взрослости, с другой стороны, следование ему выводит человека за пределы взрослости как возраста первого порядка, что дает основания для проведения параллелей между детством и старостью в горизонте ветхого. (Такие параллели проводят как на уровне неспециализированной рефлексии возрастной структуры, так и в исследованиях психологов, социологов и философов.)

В поздней беззаботности ветхого старца можно усмотреть возрастную симметрию с теми периодами детства, в которых генератор заботы еще не заработал на полную мощность, ограничиваясь малыми оборотами ситуативной заботы. На детских участках осознанного существования человека временение еще не заработало (ясельное детство), не вышло на надситуативный уровень, и, соответственно, способность к бытию от первого лица еще не сформировалась (хотя и формируется). И ребенок, освоивший временение, и ветхий старец не свободны от ситуативной заботы, но они еще (уже) свободны от давления надситуативных будущего и прошлого. (Ветхий старец не набрасывает себя на свои онтические возможности. Конечность существования не просто открыта ему, она дана ему как его ближайшая возможность, редуцированная до возможности не быть.)

Впрочем, аналогия между детством и старостью — всего лишь аналогия. Если резвое детство пока еще не берет на себя заботу о собственной жизни, то ветхая старость осознанно выстраивает свое существование в ориентации на присутствие без оглядки на время. Ветхий старец может жить в горизонте надситуативно развернутых прошлого-настоящего-будущего, но он добровольно отказался от этого, ребенок же не живет надситуативным временением, потому что не способен к этому. Ребенок беззаботен, потому что целиком захвачен ситуацией, потому что не загадывает на будущее, не теряется в собственном прошлом. Ветхий старец беззаботен, потому что свободно отказался от того,

9 Лишаев С. А. Указ. соч. С. 192—204.

Периодизации старости и типология старческого этоса (вместо заключения). Анализ этосов принимающей себя старости будет неполным, если мы не зададим вопроса об их связи с ее периодизацией. Рассмотрение этого вопроса осложняется тем, что периодизация старости, если не полагать в ее основу физиологические (медицинские) или социальные (участие в производительной деятельности, трансформация социальных связей и т. д.) критерии, проблематична.

Экзистенциальная конституция старости как возраста определяется исчезновением возрастного будущего (последний возраст) и смещением темпорального центра тяжести с настоящего (зрелость) к прошлому. При этом

внутривозрастная динамика в ней выражена слабо. Можно ли вообще говорить об экзистенциально обоснованной периодизации этого возраста? Если по ходу молодости изменяется (от неопределенного к определенному) характер переживания человеком надситуативного будущего, а по ходу зрелости — соотношение темпоральных акцентов внутривозрастного временения (от доминирования внутривозрастного будущего к доминированию прошлого), то в старости этого не происходит. Признавая себя старым, человек расстается с возрастным будущим, вступая в диалог со смертью как со своей внутри-возрастной возможностью. На всем протяжении старости ничего существенного с возрастным и внутривозрастным временением не происходит. Стоит, правда, отметить, что по ходу старения постепенно нарастает чувство неопределенности и ненадежности внутривозрастного будущего. Нарастание ненадежности будущего поддерживается осведомленностью старика о своем календарном возрасте и непрерывными изменениями (порой весьма значительными) в состоянии его здоровья.

1. Красиков В. И. Синдром существования. Томск, 2002.

2. Лишаев С. А. Старое и ветхое: Опыт философского истолкования. Санкт-Петербург : Алетейя, 2010.

3. Пигров К. С., Секацкий А. К. Бытие и возраст. Монография в диалогах. Санкт-петербург : Алетейя. 2017. 250 с.

4. Пигров К. С. Философия и старость: к конституированию геронтософии // Философия XX века: школы и концепции. Санкт-Петербург, 2003.

5. Рыбакова Н. А. Проблема старости в европейской философии: от античности до современности. Санкт-Петербург : Алетейя, 2006. 288 с.

6. Рыбакова Н. А. Феномен старости. Москва ; Псков. 2000. 169 с.

Информация

Биография

С 1992 года и до настоящего времени работает в Самарской гуманитарной академии (СаГА). Занимал должности доцента, профессора философско-филологического факультета СаГА, декана философско-филологического факультета, заведующего кафедрой гуманитарных…

Библиография

Влечение к ветхому (Опыт философского истолкования). Самара: Самар. гуманит. акад., 1999. – 108 с.

Эстетика Другого.2-е изд, испр. и дополн. СПб., Изд-во СПбГУ., 2008. – 380 с.

История русской философии. Ч. II. Книга 1: Вторая половина ХIХ-го века (Философская…

Влечение к ветхому (Опыт философского истолкования). Самара: Самар. гуманит. акад., 1999. – 108 с.

Эстетика Другого.2-е изд, испр. и дополн. СПб., Изд-во СПбГУ., 2008. – 380 с.

А. П. Чехов: Стилистика неопределенности // Mixtura verborum’ 99. – Самара, Изд-во Самарской гуманитарной академии, 2000.

К проблеме онтологической эстетики: Бытие и Небытие как принципы анализа эстетических феноменов // Вестник Самарского государственного университета. 2000. № 3 (17).

Феномен ветхого (опыт экзистенциального анализа) // Вопросы философии. 2001. № 9.

Банное действо (Феноменологический анализ и эстетический комментарий) // Mixtura verborum’2002: По следам человека. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2002.

Возникновение русской философии. Языковой аспект // Mixtura verborum’ 2003: Возникновение, исчезновение, игра. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2003.

Старое, старинное, ветхое Mixtura verborum’ 2004: Пространство симпозиона. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2004.

Горизонты старости: типология и экзистенциальное содержание // Mixtura verborum’ 2006: топология современности. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2007.

Старость и современность // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия Философия. Филология. №. 1. 2007.

Старая фотография // Mixtura verborum’ 2007: сила простых вещей. Сб. ст. – Самар. гуманит. акад. – Самара, 2007.

Эстетика простора (простота, пустота, чистота, воля) // Старость и современность // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия Философия. Филология. №. 2. 2007.

Книги

Титулы, награды и премии

Ссылки

Премии

Рецензии

Мне понравилась эта книга – и вся целиком, и каждая часть – в отдельности.

Отдельные части посвящены функционированию фотографий в современном медийном пространстве, различным фотоэффектам, судьбе потребительских фотографий (фотоштампам) и т. д. И хотя к концу разделы становятся все короче, сжимаясь порой до абзаца, читать все равно интересно. И… возникает желание заглянуть в семейный альбом новым взглядом.

Эстетика пространства
Сергей Александрович Лишаев

Тела мысли
Эстетическая данность пространства рассматривается в концептуальном горизонте эстетики Другого (феноменологии эстетических расположений). Необходимость конституирования эстетики пространства связывается с формированием нового (неклассического) типа чувствительности, фокусирующей внимание на переживании возможности/невозможности иного. Проводится исследование исторических оснований становления новой чувствительности и показывается, каким образом эстетика пространства в качестве эстетики существования (возможности, становления) дополняет эстетику прекрасной формы (эссенциалистскую эстетику). В эстетике пространства выделяются две области опыта, одна из которых определяется через понятие места, а другая – через понятие направления. Вторая часть книги посвящена анализу конкретных эстетических феноменов, среди которых простор, даль, высь, высота, пропасть, уют и др.

Книга представляет интерес для философов, культурологов, литературоведов, искусствоведов, психологов и всех, кто интересуется современной эстетикой, философской антропологией, онтологией и теорией культуры.

Может ли восприятие пространства быть источником особенного переживания? Думаю, что большинство читателей ответят на этот вопрос утвердительно. О волнующих встречах с пространством мы знаем из собственного опыта. Длинная витая нить с нанизанными на нее бусинами воспоминаний… Каждая из разноцветных бусинок напоминает об одной из манифестаций пространства, встреча с которым когда-то (памятным весенним утром или прохладным осенним вечером) поразила нас и вывела из невнятности повседневного среднечувствия. Трудно представить себе человека, который, оказавшись на краю скального выступа, нависшего над глубоким ущельем, или на узкой тропе, вьющейся над обрывом, остался бы равнодушным при виде открывшегося перед ним пространства. Какому горожанину, истомленному скитаниями по каменным лабиринтам, не знакома радость от соприкосновения с простором? И много ли тех, кто хотя бы однажды не поддался очарованию голубоватой дали, не внял ее зову?

Впрочем, тот, кто заинтересован в прояснении собственного опыта, и в такой ситуации в одиночестве не останется. У него будет возможность опереться на описания эстетической действенности пространства, оставленные другими людьми. Имеется множество текстов (в эпистолярном, мемуарном и дневниковом жанрах, а также в художественной прозе и в поэзии), свидетельствующих о впечатлении, которое пространство производит на человека. Однако все эти описания и рефлексии располагаются за пределами дисциплинарной философии, соответственно, не дают философско-эстетической дескрипции таких впечатлений.

Полагаем, что все условия для построения эстетики пространства сегодня имеются, и пришло время наметить ее концептуальные координаты. Наша книга как раз и представляет собой попытку реализовать эту задачу В ней мы, во-первых, приложим усилия к осмыслению причин уклонения европейских мыслителей от анализа эстетического восприятия пространства, во-вторых, произведем концептуальную разметку феноменального поля эстетики пространства и, в-третьих, дадим аналитическое описание некоторых из ее феноменов в методологической перспективе феноменологии эстетических расположений (эстетики Другого).

Эстетика пространства в концептуальном поле эстетики Другого. Обычное состояние человека – быть занятым. Его сознание всегда чем-то наполнено: мыслями, представлениями, образами, символами[3 - широко, по сути – отождествляет его с чувственным восприятием как таковым), сколько культурно и социально обусловленные трансформации его восприятия. Основным поставщиком материала для анализа эстетики пространства в этой работе оказывается искусство (причем А. А. Журавлева в основном ограничивается материалом русского искусства). И хотя по своему содержанию данное исследование остается вполне традиционным, поддержки и внимания заслуживает сам почин, сама попытка рассмотреть пространство в концептуальном горизонте философской эстетики. Эта попытка свидетельствует о готовности академического сообщества к эстетической легитимации проблематики пространства по ту сторону философии искусства.

Замысел эстетики Другого предполагает сохранение связи с классической эстетикой и одновременно радикальное переосмысление ее категорий с новых методологических позиций. Такой подход позволяет инсталлировать в предметное поле эстетического познания те формы чувственного опыта, которые до настоящего времени в нем не рассматривались. Возможность расширения тематического горизонта эстетического анализа объясняется тем, что в границах феноменологии эстетических расположений эстетическое не связывается (на первом шаге) ни с какой-либо определенной предметностью, ни с какими-то особенными способностями субъекта, ни с какой-то его специализированной деятельностью. Феноменология (онтология) эстетических расположений исходит из того, что эстетическое разворачивается в точке события чувственной данности особенного, Другого. Эстетическое событийно, непроизвольно, автономно. Оно не производится специфическими свойствами предмета. Доступ к нему не гарантируется эстетической деятельностью. И предмет с его особенными свойствами, и деятельный субъект с его способностями создают лишь условия для свершения эстетического события, но сами по себе произвести его не могут. Лишь постфактум, уже после того, как событие свершилось, предмет и субъект, вовлеченные в его силовое поле, обретают эстетическую определенность (эстетическую качественность).

Апостериорность эстетического ориентирует исследователя не на заранее данную (априорную) категоризацию эстетической предметности и эстетического чувства, а на рассмотрение переживаний, выделенных из потока обыденных состояний своей метафизической углубленностью. Апостериорный подход к вычленению эстетических феноменов оставляет поле эстетического усмотрения открытым для неведомых эстетической теории модусов чувственной данности Другого. Совершенствование теории мыслится в этом случае не как построение законченного сооружения, а как составление карты эстетических расположений, всегда открытой для уточнений и расширений.

Помимо этого основополагающего деления эстетические расположения отличаются друг от друга по предметности, с которой мы связываем особенные переживания. Эстетический опыт получает закрепление в сознании субъекта (а иногда и в сознании культурной традиции) в качестве особой предметности, с одной стороны, и в качестве особенного чувства-состояния – с другой стороны. Предметы, побывавшие в точке эстетического события, становятся преэстетически ценными (значимыми) в индивидуальном и культурном опыте. От встреч с ними ожидают определенных чувств (от красивого предмета ждут одного, от страшного – другого). Однако такое ожидание возможно в том случае, если предмет и соответствующее переживание уже осмыслены культурой (или отдельным человеком) как имеющие эстетическую ценность (то есть если имеется их опыт и этот опыт закреплен в языке, в искусстве, в теоретическом дискурсе).

Эстетический опыт – это со-расположенность субъекта и предмета, вовлеченных в событие Другого. Помимо различения утверждающих и отвергающих расположений нами были выделены (в качестве особых областей опыта) расположения эстетики времени[6 - См.: Лишаев С. А. Эстетика Другого. С. 125–182; Лишаев С. А. Старое и ветхое (Опыт философского истолкования). СПб., Алетейя, 2010. С. 5–166.](ветхое, старое, юное, молодое, мимолетное и др.) и эстетики пространства (прекрасное, безобразное, большое, возвышенное, маленькое, затерянное, страшное, ужасное, беспричинно радостное и др.). В эстетике пространства мы проводили разграничение между восприятием пространственных форм и восприятием пространства. В эстетику пространства были включены, с одной стороны, феномены, акцентирующие форму вещей (красивое, прекрасное, безобразное, уродливое) и их величину (большое, маленькое), а с другой, расположения, предметным референтом которых пространство не является (страшное, ужасное, беспричинно радостное, тоскливое) или играет в них вспомогательную роль (возвышенное, затерянное).

Задача этой книги состоит в том, чтобы попытаться конституировать эстетику пространства как особую область эстетического опыта и описать некоторые из принадлежащих ей феноменов (расположений).

Представляя собой итог многолетних размышлений над эстетикой пространства, эта книга остается, тем не менее, ее предварительным наброском. И не только потому, что не все ее феномены были нами описаны, а еще и потому, что в зависимости от трансформации опыта и методов, используемых в его истолковании, область дескриптивных усилий феноменолога может и должна (со временем) менять свою конфигурацию. Книгу, которую мы предлагаем вниманию читателя, следует рассматривать как первый этап долговременной программы экзистенциально-эстетического анализа пространства.

Данность и возможность в эстетическом опыте

1.1. Эстетика пространства: культурно-историческое и экзистенциальное измерения

Для того чтобы запеленговать чувствительность нового типа, нужно выйти за границы философии искусства и попытаться осмыслить изменения в мироощущении европейцев за те несколько веков, которые отделяют рождение постсредневекового искусства от его решительной деструкции в начале XX столетия.

Одна из задач философской эстетики как раз и состоит в том, чтобы исследовать, в каком направлении происходит трансформация эстетической восприимчивости, и описать те ее формы, которые определяют нашу чувствительность сегодня. Дело в том, что далеко не все эстетические феномены современности можно удержать с помощью категориальных приёмников классической эстетики. Современная культура и теоретическая эстетика нуждаются в разработке такой концептуальной оптики, которая, с одной стороны, была бы способна расширить пространство эстетической рефлексии в соответствии с трансформацией эстетического опыта, а с другой – сохранить связь с традицией, удерживая (и переосмысливая) опыт, от которого отправлялась классическая эстетика.

В первом разделе первой главы мы сосредоточим внимание на условиях, которые делают возможной и необходимой эстетическую концептуализацию пространства. Их выявление предполагает постановку ряда общих вопросов. Вот некоторые из них.

Что привело классическую эстетику к кризису и почему принципы старой эстетики утрачивали свою убедительность? Как можно охарактеризовать новую чувствительность, в чем состоит ее специфика? Как новая чувствительность связана с восприятием пространства?

Люди, смотревшие на мир сквозь категориальную оптику европейской (сначала античной, потом – христианской) культуры, в своем эстетическом отношении к нему исходили из понятия прекрасного (отправлялись от прекрасной, гармоничной формы). Доминирование идеи прекрасного имело под собой серьезные основания. И для архаики, и для традиционного общества мир – это хорошо упорядоченное и иерархически выстроенное мега-тело. Мир здесь осмысливался по модели, задаваемой человеческим телом, а тела человека и других сущих рассматривались как составные части мироздания (тела внутри мира). Поскольку мир мыслился как завершенное целое (мега-тело), внимание фокусировалось на том, что отвечало представлению о мире как о хорошо структурированном теле. В таком смысловом контексте привилегированным предметом чувственного восприятия оказывалась прекрасная телесность, прекрасная форма.

Акцент делался на данном, на порядке (порядке космическом, локальном, социальном), который необходимо неустанно поддерживать[12 - Человеку традиционного общества важно было идентифицировать себя с родом, сословием, мифом, верой, с определенной местностью, чтобы затем, по ходу жизни, занять подобающее (по рождению) место и суметь удержать его за собой.]. Мир чувственно воспринимаемых вещей и тел связывался с божественным, высшим миром (с миром идей, форм, сущностей). В сознании античных мыслителей (платоников, перипатетиков) мир, воспринимаемый с помощью органов чувств, удерживается от падения в хаос совершенством смысловых форм, подшивающих непрестанно отклоняющиеся от них земные тела к небу смысловой определенности. Идеи, смысловые формы придают мирозданию величавую устойчивость, обеспечивают его непрерывно воссоздаваемую упорядоченность.

Однако тот, кто исходит из мира как космоса, должен вновь и вновь убеждаться в том, что мир космичен, поскольку порядку все время угрожает беспорядок, хаос. Созерцание прекрасного удостоверяло, что локальный порядок (в доме, в общине, в государстве) основывается на порядке космическом. Вторжение в жизнь беспорядка не нарушает общей гармонии: беспорядок на периферии мироздания может разрушить чье-то благоденствие, но он не может поколебать устои мироздания.

В христианской традиции совершенное тело – это тело одухотворенное, пронизанное нездешним светом. Совершенная телесность предстает здесь как телесность преображенная (именно к такой телесности отсылали изображения Христа, Богородицы, апостолов и святых на иконах, фресках, на страницах иллюминированных манускриптов)[13 - При этом на уровне низового, сказочно-магического сознания эстетическое восприятие по-прежнему находилось под воздействием идеала ладности: дом, человек, животное, домашняя утварь, etc. воспринимались и оценивались прежде всего по тому, насколько гармонично были сложены их земные, зримые образы.].

Читайте также: