Чума во флоренции медичи

Происхождение фамильного имени точно неизвестно, по одной из версий, один из родоначальников клана был врачом при дворе Карла Великого. По другой версии, семья первоначально занималась аптечной торговлей.

Семейное предание возводит происхождение рода к рыцарю Карла Великого по имени Аверардо, который поселился в долине Муджелло близ Флоренции в конце VIII века. Третья версия гласит, что Медичи являются прямыми потомками военных вождей франков.

В XII веке семья Медичи переселилась из Кафаджало во Флоренцию, обосновалась в районе Сан-Лоренцо, занялась ростовщичеством и стала быстро богатеть. Первым из Медичи в судебных архивах Флоренции упоминается под 1201 годом некий Кьяриссимо Медичи. Его прямой потомок Ардинго де Медичи уже в 1296 году был избран на высший государственный пост Флоренции — гонфалоньер справедливости. В последующие 20 лет ещё двое представителей семьи Медичи были избраны на этот пост.

Составив себе большое состояние коммерческими операциями и создав достаточное мощное банковское предприятие, Медичи с половины XIV века принимают деятельное участие в борьбе малоимущих слоёв народа со знатью, образовавшейся из слияния дворянства с купечеством, при этом они часто занимают сторону народной партии. В 1360 году Бартоломео Медичи составил неудачный заговор против знати, во главе которой стояла банковская семья Альбицци. В 1378 году его брат Сальвестро Медичи, глава банковского дома Медичи, став гонфалоньером справедливости, противодействием знати вызвал бунт чомпи.

После подавления бунта Сальвестро был изгнан и вся фамилия Медичи была лишена права занимать общественные должности в течение десяти лет. Кузен Сальвестро, Вьери Медичи, унаследовавший после него банковский дом Медичи, отошёл от политики, полностью сосредоточившись на развитии банковского бизнеса. Стараниями Вьери банк Медичи впервые организовал филиалы за пределами Флоренции — в Риме и Венеции. Именно при нём Медичи становятся наиболее могущественной в финансовом плане семьёй Флоренции.

Основателем политического могущества Медичи стал племянник Вьери Медичи Джованни ди Биччи, избранный гонфалоньером справедливости в 1421 году. Сыновья Джованни, Козимо и Лоренцо, были первыми активными политическими деятелями Флорентийской республики.

В начале XV века Джованни Медичи достиг высших должностей, а в 1434 году его сын Козимо, воспользовавшись недовольством народа знатью за частые войны и тяжёлые налоги, захватил в свои руки власть. С этих пор до конца столетия фамилия Медичи управляет республикой и приобретает громкую известность покровительством всем направлениям Ренессанса. При сыне Козимо, Пьеро ди Козимо, популярность Медичи уменьшилась: против них был составлен заговор, который хотя и окончился неудачей, но вовлек Флоренцию в войну с Венецией. Сыновья Пьеро ди Козимо, Лоренцо и Джулиано, восстановили прежнее значение фамилии. Заговор Пацци в 1478 году и убийство Джулиано только усилило влияние Медичи.

В гневе папа конфисковал всё имущество Медичи, на которое смог наложить руку, закрыл в Риме концессии банка Медичи, отлучил от церкви Лоренцо и всё правительство Флоренции и впоследствии наложил отлучение на весь город. В конце концов папа договорился с неаполитанским правителем Фердинандом I, сын которого — Альфонсо — напал на Флоренцию. Война длилась два года, но крупными сражениями она не отмечена. Войска Папы и неаполитанского короля одержали всего несколько побед, поскольку флорентийцам пришлось рассчитывать только на свои силы: ни венецианцы, ни миланцы не прислали войск в поддержку.

Тогда Лоренцо вступил в переговоры с неаполитанским королём. Фердинанд принял его с почётом. Был заключен мир, и Флоренция сохранила все свои владения. Война с папой длилась ещё некоторое время, пока Сикст IV не счёл более важным, чтобы итальянцы общими усилиями изгнали турок, уже овладевших к этому времени Отранто. Кроме того — до Папы дошли слухи, что Лоренцо намерен вступить в союз с королём французским, поэтому Сикст IV радушно принял послов Флоренции. 3 декабря 1480 года был заключен мир, по которому Флоренция обязалась снарядить 15 галер для войны с турками.

Таким образом, возросшая популярность Лоренцо позволила ему ослабить республиканскую систему правления и ввести желательные для него перемены в государственное устройство. Теперь решение всех дел поручалось совету из семидесяти граждан, приверженцев политики Лоренцо. Совет, в частности, назначал на все должности, заведовал финансами и, естественно, он исполнял все пожелания Лоренцо, отдавая ему государственные деньги, в которых он при своей роскошной жизни постоянно имел надобность.

Государственные долги росли, и часто приходилось производить финансовые операции дурного характера: насильственно понижались проценты государственного долга, отбирались деньги у благотворительных учреждений. В конце концов государственная казна сделалась едва ли ни личной собственностью Лоренцо, а Флорентийская республика осталась таковой только по названию — фактически Лоренцо обладал властью суверенного монарха.

Чувствуя приближение смерти, Лоренцо пригласил к себе знаменитого проповедника Джироламо Савонаролу, бывшего тогда настоятелем доминиканского монастыря Св. Марка во Флоренции. Биографы Лоренцо говорят, что он исповедовался у Савонаролы, и что выслушав его, последний произнес речь, в которой убеждал его возвратить флорентийцам свободу и отдать законным владельцам всё несправедливо приобретенное имущество; Лоренцо с досадой отвернулся, и Савонарола ушёл, не дав умирающему отпущения грехов.

В начале 1492 года болезнь Лоренцо приняла опасный характер; появилась изнурительная лихорадка, силы больного таяли на глазах. В ночь с 8 на 9 апреля 1492 года он умер в своём загородном дворце в Кареджи. Похоронен в Капелле Медичи рядом со своим братом Джулиано. Флорентийцы очень сожалели о смерти Лоренцо, которому было всего 43 года. Итальянские государи отправили послов во Флоренцию передать гражданам сочувствие их печали.

Пьеро ди Лоренцо был старшим сыном Лоренцо Великолепного и Клариче Орсини; братом Джованни Медичи.

С самого рождения Пьеро готовили к будущему правлению республикой. Воспитывал юного наследника Анджело Полициано, в то время известный поэт и гуманист при дворе Медичи. Однако, несмотря на полученное блестящее образование, Пьеро, слабый как личность и бесхарактерный в политических вопросах, не смог справиться с возложенной на него ролью.

В 1492 году после смерти отца Пьеро возглавил Флорентийскую республику. После относительно короткого мирного периода, хрупкое равновесие между итальянскими городами, в своё время с трудом достигнутое Лоренцо, снова начало раскачиваться. Король Франции, Карл VIII, решил перейти через Альпы с армией, с намерением вступить в наследственные права над Неаполем.

Приходу Карла VIII в Италию всячески содействовал Лодовико Сфорца: после смерти Джана Галеаццо Сфорца, герцога Миланского, Лодовико официально признали новым герцогом, чего не мог принять Неаполитанский король Альфонсо II, который имел наследственные права на Миланское герцогство. Таким образом, используя покровительство французов, Лодовико пытался оградить себя от опасности со стороны Альфонсо II.

Карл VIII тем временем продвигался вглубь Апеннин, по направлению к Неаполю. Для этого ему предстояло пройти через Тоскану, а также оставить здесь часть своих войск, обеспечивая, тем самым, надёжную связь с Миланским герцогством и прикрывая свои тылы. Пьеро попытался сохранить политический нейтралитет, но это было неприемлемо для Карла, который уже готовил вторжение во Флоренцию. Поняв, что ему придётся сопротивляться, Пьеро теперь искал поддержки среди флорентийцев, но получил её крайне мало. Во Флоренции в то время активно проповедовал Джироламо Савонарола, который своими гневными религиозными речами настраивал народ против Медичи, и, между прочим, так успешно, что в конце концов даже двоюродные братья Пьеро перешли на сторону Карла.

Пьеро Медичи, лишённый всякой поддержки, быстро уступал политическим требованиям Карла, в то время как французы брали крепость за крепостью, окружая город. Пьеро ди Лоренцо было теперь опасно оставаться во Флоренции, страдавшей от влияния Савонаролы; яростная толпа в конце концов изгнала Пьеро Медичи из города, вместе с семьёй, как изменника; фамильный дворец был разграблен, а представителям этой династии не разрешалось возвращаться на родину до 1512 года. Форма республиканского правления была восстановлена, а фактическим правителем Флоренции стал Джироламо Савонарола.

Пьеро ди Лоренцо, не без помощи Филиппа де Коммина, сбежал в Венецию, где начал вынашивать планы вернуться во Флоренцию и снова получить власть в свои руки. Для этого он заключает союз с Карлом VIII. Медичи также поддерживал герцог Миланский, Лодовико Сфорца, недовольный обличительными проповедями Савонаролы, кардиналы Асканио Сфорца и Мариано Дженнацио, позднее к ним присоединился и сам папа римский.

Однако восстановить власть Пьеро Медичи так и не удалось. В 1503 году в битве при реке Гарильяно, Пьеро утонул во время неудачной попытки бегства.

После изгнания Пьеро из Флоренции его брат жил в Урбино при дворе герцога Гвидобальдо, а затем воспользовался гостеприимством Венецианской республики. 1 сентября 1512 года они вместе со старшим братом Джованни во главе испанских войск, выделенных Рамоном де Кардоной, вернули себе Флоренцию.

В Италии продолжается эпидемия коронавируса. Школы и университеты закрыты, часть офисов переведена на домашний режим работы, а число зараженных растет от часа к часу.

К слову, братство Милосердия, или Misericordia – одно из старейших в Италии. Именно его члены вели учет всех заболевших чумой, записывали работающие или не очень методы лечения, а также с риском для собственной жизни исполняли обязанности врачей.

1. ВИНО И СМОЛА МИРРЫ

Согласно записям в книге братства, самым действенным средством от чумы в XIV веке считались пилюли, изобретенные неким доктором Руффо. Состояли они из алое-вера, дикого шафрана и смолы дерева мирра, получаемой из африканских и аравийских деревьев семейства Бурзеровые. Принимать по одной пилюле полагалось каждый день, а для лучшего эффекта запивать их надлежало 1.5 литрами белого вина.

Смола дерева мирра

Стоит сказать, пилюли стоили очень дорого, ведь шафран в те времена ценился на вес золота, и, продав небольшой коробок ценной специи, можно было запросто приобрести в личную собственность дворец. Мирра тоже была компонентом не для простых смертных. Экзотической смоле предписывались чуть ли магические свойства, впрочем, справедливости ради, она и правда оказывает на организм человека положительное воздействие. Современная медицина считает, что смола мирры улучшает пищеварение, снимает эмоциональное напряжение и оказывает антисептический эффект.

К сожалению, согласно все тем же записям Misericordia, граждане Флоренции, не имевшие доступ к чудесным пилюлям, пытались следовать совету доктора Руффо наполовину: проще говоря, они просто выпивали 1.5 литра белого вина в день, дабы избежать заражения.

2. ЧУДЕСНЫЕ ПОРОШКИ

Летом их принимали в пищу вместе с ароматными травами, а зимой – с вином, приправленным измельченным имбирем или куркумой, которую в богатую Флоренцию привозили из далекой Индии. Целебные порошки, пользовавшиеся во время эпидемий чумы невероятной популярностью, на самом деле из чего только не готовили. В качестве материалов для них использовались растертые до состояния пыли жемчуг, янтарь, застывшая смола и даже ценная слоновая кость.

Болюс использовали не только в качестве лекарственного средства. Его активно применяли для покраски домов, изготовления карандашей и грунтовки холстов живописцев. И, хотя впоследствии выяснилось, что нанесение глины на полотно разрушает краски, армянский болюс очень любили художники школы в Болоньи (кстати, стены домов в старом городе тоже красные неспроста). Еще болюс часто добавляли в еду в качестве пищевого красителя. И, конечно, ценная глина шла на производство амулетов. А вот о том, насколько она помогала от чумы, данных не сохранилось.

Terra sigillata – еще один чудо-порошок, состоящий из измельченных металлов. В его состав входили алюминиевая пыль, диоксид кремния и оксид железа. Сведений об эффективности средства не сохранилось, но источники утверждают, что популярностью оно пользовалось бешеной.

3. БАЛЬЗАМ ИЗ ПЛЕВЕЛА

Плевел опьяняющий сегодня практически не встречается в природе, но, известно, что сорняк, растущий среди пшеничных полей, обладал особым действием. В его зерновках присутствовал гриб Stromatinia temulenta, который вырабатывает алканоид темулин – это вещество вызывает отправление, головокружение, сонливость и судороги.

Между тем, в Средние века и времена Ренессанса плевелу приписывались и магические свойства. Считалось, что употребление бальзама, приготовленного из растения умелым знахарем, укрепляет иммунитет человека и улучшает работу сердца. Кроме того, аристократы думали, что напиток, приготовленный из ядовитого растения, помогает избежать возможности заразиться чумой.

Также многие верили, что бальзам из плевела способен сделать человека нечувствительным к ядам: об этом, в том числе, писал синьор Джованни Франческо Малатеста из Римини. Кстати, он же утверждал, что детей нужно поить бальзамом из плевела с самого раннего возраста, дабы в будущем их никто не сумел отравить. Кстати, у детей синьора вскоре начались серьезные проблемы со здоровьем.

4. РАСТИРКИ И СКОРПИОНЫ В МАСЛЕ

Но встречались варианты и в разы более экзотические. Например, масло со скорпионами. Доктора сообщали следующее: животное должно быть утоплено живым в стеклянном сосуде, наполненном несвежим маслом, который надлежит хранить в темном и сухом месте. Растирать же кожу целебным раствором рекомендовалось на свежем воздухе для наилучшего эффекта.

5. АРОМАТИЗАЦИЯ ПОМЕЩЕНИЙ И АМУЛЕТЫ

Особой популярностью тут пользовались подожженные веточки можжевельника, ароматическое масло розмарина, ветви лавра, а также масло виноградных косточек, розы и дикой оливы. Более того, считалось, что зимой для дезинфекции помещения наилучшим образом подходят ароматы сандала, розы и …. свежего лошадиного навоза: видимо, последнее – это эконом-вариант для бедняков.

Понравился материал? Присоединяйтесь к нам на фейсбук

ИТАЛИЯ ПОСЛЕ ЧУМЫ

В 1348 году пришла Черная Смерть, города и деревни наполнились стенаниями, трупы умерших лежали в домах и на улицах, и нанятые коммунами могильщики свозили их к вырытым на окраинах огромным ямам. Погибло около половины населения Италии; некоторые города были покинуты бежавшим в ужасе населением; дома стояли пустые, с зияющими глазницами окон и провалившимися крышами. Торговля и ремесла пришли в упадок; флорентинское ткачество сократилось вчетверо, и богатые горожане стремились вложить свои деньги в землю, скупая поместья разорившихся дворян. Купцы и ростовщики покупали замки и титулы и превращались в новых баронов и графов, а дворяне становились наемниками, жившими войной и грабежом. Иногда они объединялись в большие отряды – "бандерии" (то есть банды) во главе с "капитанами удачи"; во время войны эти банды нанимались к какому-нибудь синьору или городу, а во время мира грабили всех подряд. Из охваченной огнем Столетней войны Франции приходили французские и английские бандерии – это было бедствие хуже чумы, и так же, как во Франции, гарантом мира и порядка могла стать лишь абсолютная власть монарха.

История двигалась по одной и той же торной дороге – к абсолютной монархии. В 1388 году синьор Милана Джан-Галеаццо Висконти провел налоговую реформу и, забрав в свои руки городскую казну, создал сильную наемную армию; недовольная знать была изгнана или подверглась репрессиям. Висконти начал войну против банд и нанимавших их городов, он мечтал об объединении страны; его войска овладели всей Северной Италией и подступили к стенам Флоренции. Во Флоренции в это время шла борьба между простым народом, "плебеями", и владевшими властью купцами и ростовщиками – городскими патрициями. Патриции жестоко расправлялись с восстаниями угнетенного плебса и одновременно призывали итальянцев на борьбу против миланского "тирана" в защиту "свободы"; не доверяя своим согражданам, они нанимали для этой борьбы французские "бандерии". Джан-Голеаццо разгромил французские банды в битве под Алессандрией и был провозглашен герцогом Ломбардии – однако в ход событий внезапно вмешалась чума; в 1402 году герцог скончался, и Северную Италию снова охватили смуты.

Через двадцать лет сын Джан-Голеаццо герцог Филиппо-Мариа предпринял новую попытку объединения Италии. Флорентинские наемники были разбиты войсками герцога, и во Флоренции начались народные волнения; к восставшему народу присоединился один из патрицианских кланов, клан Медичи, имевший личные счеты с тогдашними правителями. Козимо Медичи был крупнейшим банкиром Европы; его банк был уполномочен папой собирать церковную десятину, и конторы Медичи имелись в каждом крупном городе. Заработанные тяжким трудом монеты, которые приносили крестьяне своим священникам, сливались в сплошной поток, перетекавший в Рим через сундуки и сейфы Медичи, – и этот поток оставлял на дне сейфов золотой осадок, питавший Флоренцию. Все, чего не хватало Козимо Медичи, – это власти над собственным городом, власти, которая позволила бы подавить конкурирующие банки и торговые дома, – и великий банкир решил захватить власть, встав во главе простого народа. В 1433 году народ одержал победу, патрициям пришлось бежать из Флоренции, а те, что остались, были вынуждены платить огромные налоги – и, в конце концов, разорились.

Козимо Медичи стал единственным хозяином города – и в жизни Флоренции произошли удивительные перемены. Банкир, заботившийся лишь о своей выгоде, стал заботиться о своем народе; финансист стал монархом, а банк Медичи – банком Флоренции. На деньги Медичи мостили улицы, создавали мастерские и выдавали пособия беднякам; Флоренция постепенно оживала после Великой Чумы и снова наполнялась трудовым людом. Как раньше, шумели огромные рынки и купцы с гордостью выставляли на продажу свой товар – только теперь главным товаром Флоренции было не сукно, а шелк, переливающиеся шелковые ткани, излюбленная одежда богатых и знатных. Козимо, как рачительный хозяин, ходил по рынкам и вникал во все дела; он не выставлял напоказ своей власти и оставался с виду обычным добрым буржуа. Он страдал подагрой и опирался на палку – но всегда уступал дорогу старикам; на своей вилле он ухаживал за виноградником, словно простой крестьянин, и любил поговорить с сельчанами о хозяйстве. Козимо помогал беднякам, щедро раздавал милостыню и построил много церквей: летописцы говорят, что его до конца жизни мучили укоры совести – ведь Иисус запретил ростовщичество, и Козимо чувствовал себя виноватым перед Господом Богом. В старости его часто видели задумчивым и печальным; Козимо стоял, опершись на посох, в саду своей виллы и часами смотрел на раскинувшийся внизу город, на огромный людской муравейник – он, наверное, не раз сравнивал его в мыслях с древним Вавилоном, где некогда люди вознамерились построить башню высотой до небес. Флоренция была Новым Вавилоном, и на глазах Козимо здесь возводили новую "Вавилонскую башню" – огромный собор Санта Мария дель Фьоре; здесь рождались новая цивилизация и новая культура – и Козимо, опершись на посох, смотрел, как начинается Возрождение.

Со временем, чтобы обезопасить себя от заражения, врачи стали надевать специально сшитые длинные халаты, на руки натягивали перчатки, на лицо – специальные маски с длиннющим клювом, в котором находились благовонные растения и корешки. К рукам их были привязаны на шнурках тарелки с дымившимися благовониями. Иногда это помогало, но сами они становились похожи на каких-то чудовищных птиц, несущих несчастье. Их вид был столь ужасающ, что при их появлении люди разбегались и прятались. Количество жертв увеличивалось. На городских кладбищах не хватало могил, и тогда власти приняли решение закапывать всех умерших за городом, сваливая трупы в одну братскую могилу. И за короткое время таких братских могил появилось несколько десятков. В течение шести месяцев вымерла почти половина населения Флоренции. Целые кварталы в городе стояли безжизненными, а в опустевших домах разгуливал ветер. Вскоре даже воры и мародеры стали опасаться входить в помещения, откуда выносили чумных больных. В Парме поэт Петрарка оплакивал кончину своего друга, вся семья которого в течение трех дней ушла из жизни.

Дж. Боккаччо Декамерон. Предисловие к книге I.

Итак, скажу, что со времени благотворного вочеловечения сына божия минуло 1348 лет, когда славную Флоренцию, прекраснейший изо всех итальянских городов, постигла смертоносная чума, которая, под влиянием ли небесных светил, или по нашим грехам посланная праведным гневом божиим на смертных, за несколько лет перед тем открылась в областях востока и, лишив их бесчисленного количества жителей, безостановочно подвигаясь с места на место, дошла, разрастаясь плачевно, и до запада. Не помогали против нее ни мудрость, ни предусмотрительность человека, в силу которых город был очищен от нечистот людьми, нарочно для того назначенными, запрещено ввозить больных, издано множество наставлений о сохранении здоровья. Не помогали и умиленные моления, не однажды повторявшиеся, устроенные благочестивыми людьми, в процессиях или другим способом. Приблизительно к началу весны означенного года болезнь начала проявлять свое плачевное действие страшным и чудным образом. Не так, как на востоке, где кровотечение из носа было явным знамением неминуемой смерти, – здесь в начале болезни у мужчин и женщин показывались в пахах или подмышками какие-то опухоли, разраставшиеся до величины обыкновенного яблока или яйца, одни более, другие менее; народ называл их gavoccioli (чумными бубонами); в короткое время эта смертельная опухоль распространялась от указанных частей тела безразлично и на другие, а затем признак указанного недуга изменялся в черные и багровые пятна, появлявшиеся у многих на руках и бедрах и на всех частях тела, у иных большие и редкие, у других мелкие и частые. И как опухоль являлась вначале, да и позднее оставалась вернейшим признаком близкой смерти, таковым были пятна, у кого они выступали. Казалось, против этих болезней не помогали и не приносили пользы ни совет врача, ни сила какого бы то ни было лекарства: таково ли было свойство болезни, или невежество врачующих (которых, за вычетом ученых медиков, явилось множество, мужчин и женщин, не имевших никакого понятия о медицине) не открыло ее причин, а потому не находило подобающих средств, – только немногие выздоравливали и почти все умирали на третий день после появления указанных признаков, одни скорее, другие позже, – большинство без лихорадочных или других явлений. Развитие этой чумы было тем сильнее, что от больных, через общение с здоровыми, она переходила на последних, совсем так, как огонь охватывает сухие или жирные предметы, когда они близко к нему подвинуты. И еще большее зло было в том, что не только беседа или общение с больными переносило на здоровых недуг и причину общей смерти, но, казалось, одно прикосновение к одежде или другой вещи, которой касался или пользовался больной, передавало болезнь дотрогивавшемуся. Дивным покажется, что я теперь скажу, и если б того не видели многие и я своими глазами, я не решился бы тому поверить, не то что написать, хотя бы и слышал о том от человека, заслуживающего доверия. Скажу, что таково было свойство этой заразы при передаче ее от одного к другому, что она приставала не только от человека к человеку, но часто видали и нечто большее: что вещь, принадлежавшая больному или умершему от такой болезни, если к ней прикасалось живое существо не человеческой породы, не только заражала его недугом, но и убивала в непродолжительное время. В этом, как сказано выше, я убедился собственными глазами, между прочим, однажды на таком примере: лохмотья бедняка, умершего от такой болезни, были выброшены на улицу; две свиньи, набредя на них, по своему обычаю, долго теребили их рылом, потом зубами, мотая их со стороны в сторону, и по прошествии короткого времени, закружившись немного, точно поев отравы, упали мертвые на злополучные тряпки.

Такие происшествия и многие другие, подобные им и более ужасные, порождали разные страхи и фантазии в тех, которые, оставшись в живых, почти все стремились к одной, жестокой цели; избегать больных и удаляться от общения с ними и их вещами; так поступая, воображали сохранить себе здоровье. Некоторые полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают борьбе со злом; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных и им самим было удобнее; употребляя с большой умеренностью изысканнейшую пищу и лучшие вина, избегая всякого излишества, не дозволяя кому бы то ни было говорить с собою и не желая знать вестей извне – о смерти или больных, – они проводили время среди музыки и удовольствий, какие только могли себе доставить. Другие, увлеченные противоположным мнением, утверждали, что много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, удовлетворять, по возможности, всякому желанию, смеяться и издеваться над всем, что приключается – вот вернейшее лекарство против недуга. И как говорили, так, по мере сил, приводили и в исполнение, днем и ночью странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы прослышали, что там есть нечто им по вкусу и в удовольствие. Делать это было им легко, ибо все предоставили и себя и свое имущество на произвол, точно им больше не жить; оттого большая часть домов стала общим достоянием, и посторонний человек, если вступал в них, пользовался ими так же, как пользовался бы хозяин. И эти люди, при их скотских стремлениях, всегда, по возможности, избегали больных. При таком удрученном и бедственном состоянии нашего города почтенный авторитет как божеских, так и человеческих законов почти упал и исчез, потому что их служители и исполнители, как и другие, либо умерли, либо хворали, либо у них осталось так мало служилого люда, что они не могли отправлять никакой обязанности; почему всякому позволено было делать все, что заблагорассудится.

Многие иные держались среднего пути между двумя, указанными выше: не ограничивая себя в пище, как первые, не выходя из границ в питье и других излишествах, как вторые, они пользовались всем этим в меру и согласно потребностям, не запирались, а гуляли, держа в руках кто цветы, кто пахучие травы, кто какое другое душистое вещество, которое часто обоняли, полагая полезным освежать мозг такими ароматами, – ибо воздух казался зараженным и зловонным от запаха трупов, больных и лекарств. Иные были более сурового, хотя, быть может, более верного мнения, говоря, что против зараз нет лучшего средства, как бегство перед ними. Руководясь этим убеждением, не заботясь ни о чем, кроме себя, множество мужчин и женщин покинули родной город, свои дома и жилья, родственников и имущества и направились за город, в чужие или свои поместья, как будто гнев божий, каравший неправедных людей этой чумой, не взыщет их, где бы они ни были, а намеренно обрушится на оставшихся в стенах города, точно они полагали, что никому не остаться там в живых и настал его последний час.

Хотя из этих людей, питавших столь различные мнения, и не все умирали, но не все и спасались; напротив, из каждой группы заболевали многие и повсюду, и как сами они, пока были здоровы, давали в том пример другим здоровым, они изнемогали, почти совсем покинутые. Не станем говорить о том, что один горожанин избегал другого, что сосед почти не заботился о соседе, родственники посещали друг друга редко, или никогда, или виделись издали: бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя племянника, сестра брата и нередко жена мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети. По этой причине мужчинам и женщинам, которые заболевали, а их количества не исчислить, не оставалось другой помощи, кроме милосердия друзей (таковых было немного), или корыстолюбия слуг, привлеченных большим, не по мере жалованьем; да и тех становилось не много, и были то мужчины и женщины грубого нрава, не привычные к такого рода уходу, ничего другого не умевшие делать, как подавать больным, что требовалось, да присмотреть, когда они кончались; отбывая такую службу, они часто вместе с заработком теряли и жизнь. Из того, что больные бывали покинуты соседями, родными и друзьями, а слуг было мало, развилась привычка, дотоле неслыханная, что дамы красивые, родовитые, заболевая, не стеснялись услугами мужчины, каков бы он ни был, молодой или нет, без стыда обнажая перед ним всякую часть тела, как бы то сделали при женщине, лишь бы того потребовала болезнь – что, быть может, стало впоследствии причиной меньшего целомудрия в тех из них, которые исцелялись от недуга. Умирали, кроме того, многие, которые, быть может, и выжили бы, если б им подана была помощь. От всего этого и от недостаточности ухода за больными, и от силы заразы, число умиравших в городе днем и ночью было столь велико, что страшно было слышать о том, не только что видеть. Оттого, как бы по необходимости, развились среди горожан, оставшихся в живых, некоторые Привычки, противоположные прежним. Было в обычае (как то видим и теперь), что родственницы и соседки собирались в дому покойника и здесь плакали вместе с теми, которые были ему особенно близки; с другой стороны, у дома покойника сходились его родственники, соседи и многие другие горожане и духовенство, смотря по состоянию усопшего, и сверстники несли его тело на своих плечах, в погребальном шествии со свечами и пением, в церковь, избранную им еще при жизни. Когда сила чумы стала расти, все это было заброшено совсем или по большей части, а на место прежних явились новые порядки. Не только умирали без сходбища многих жен, но много было и таких, которые кончались без свидетелей, и лишь очень немногим доставались в удел умильные сетования и горькие слезы родных; вместо того, наоборот, в ходу были смех и шутки и общее веселье: обычай, отлично усвоенный, в видах здоровья, женщинами, отложившими большею частью свойственное им чувство сострадания. Мало было таких, тело которых провожали
бы до церкви более десяти или двенадцати соседей; и то не почтенные, уважаемые граждане, а род могильщиков из простонародья, называвших себя беккинами и получавших плату за свои услуги: они являлись при гробе и несли его торопливо и не в ту церковь, которую усопший выбрал до смерти, а чаще в ближайшую, несли при немногих свечах или и вовсе без них, за четырьмя или шестью клириками, которые, не беспокоя себя слишком долгой или торжественной службой, с помощью указанных беккинов, клали тело в первую попавшуюся незанятую могилу. Мелкий люд, а может быть и большая часть среднего сословия представляли гораздо более плачевное зрелище: надежда либо нищета побуждали их чаще всего не покидать своих домов и соседства; заболевая ежедневно тысячами, не получая ни ухода, ни помощи ни в чем, они умирали почти без изъятия. Многие кончались днем или ночью на улице; иные, хотя и умирали в домах, давали о том знать соседям не иначе, как запахом своих разлагавшихся тел. И теми и другими умиравшими повсюду все было полно. Соседи, движимые столько же боязнью заражения от трупов, сколько и состраданием к умершим, поступали большею частью на один лад: сами, либо с помощью носильщиков, когда их можно было достать, вытаскивали из домов тела умерших и клали у дверей, где всякий, кто прошелся бы, особливо утром, увидел бы их без числа; затем распоряжались доставлением носилок, но были и такие, которые за недостатком в них клали тела на доски. Часто на одних и тех же носилках их было два или три, но случалось не однажды, а таких случаев можно бы насчитать множество, что на одних носилках лежали жена и муж, два или три брата, либо отец и сын и т. д. Бывало также не раз, что за двумя священниками, шествовавшими с крестом перед покойником, увяжутся двое или трое носилок с их носильщиками следом за первыми, так что священникам, думавшим хоронить одного, приходилось хоронить шесть или восемь покойников, а иногда и более. При этом им не оказывали почета ни слезами, ни свечой, ни сопутствием, наоборот, дело дошло до того, что об умерших людях думали столько же, сколько теперь об околевшей козе. Так оказалось воочию, что если обычный ход вещей не научает и мудрецов переносить терпеливо мелкие и редкие утраты, то великие бедствия делают даже недалеких людей рассудительными и равнодушными. Так как для большого количества тел, которые, как сказано, каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освященной для погребения земли, особливо если бы по старому обычаю всякому захотели отводить особое место, то на кладбищах при церквах, где все было переполнено, вырывали громадные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождая их рядами, как товар на корабле, и слегка засыпая землей, пока не доходили до краев могилы.

Не передавая далее во всех подробностях бедствия, приключившиеся в городе, скажу, что, если для него година была тяжелая, она ни в чем не пощадила и пригородной области. Если оставить в стороне замки (тот же город в уменьшенном виде), то в разбросанных поместьях и на полях жалкие и бедные крестьяне и их семьи умирали без помощи медика и ухода прислуги по дорогам, на пашне и в домах, днем и ночью безразлично, не как люди, а как животные. Вследствие этого и у них, как у горожан, нравы разнуздались, и они перестали заботиться о своем достоянии и делах; наоборот, будто каждый наступивший день они чаяли смерти, они старались не уготовлять себе будущие плоды от скота и земель и своих собственных трудов, а уничтожать всяким способом то, что уже было добыто. Оттого ослы, овцы и козы, свиньи и куры, даже преданнейшие человеку собаки, изгнанные из жилья, плутали без запрета по полям, на которых хлеб был заброшен, не только что не убран, но и не сжат. И многие из них, словно разумные, покормившись вдоволь в течение дня, на ночь возвращались сытые, без понукания пастуха, в свои жилища.

Но оставляя пригородную область и снова обращаясь к городу, можно ли сказать что-либо больше того, что по суровости неба, а быть может и по людскому жестокосердию между мартом и июлем, – частью от силы чумного недуга, частью потому, что вследствие страха, обуявшего здоровых, уход за больными был дурной и их нужды не удовлетворялись, – в стенах города Флоренции умерло, как полагают, около ста тысяч человек, тогда как до этой смертности, вероятно, и не предполагали, что в городе было столько жителей. Сколько больших дворцов, прекрасных домов и роскошных помещений, когда-то полных челяди, господ и дам, опустели до последнего служителя включительно! Сколько именитых родов, богатых наследии и славных состояний осталось без законного наследника! Сколько крепких мужчин, красивых женщин, прекрасных юношей, которых, не то что кто-либо другой, но Гален, Гиппократ и Эскулап признали бы вполне здоровыми, утром обедали с родными, товарищами и друзьями, а на следующий вечер ужинали со своими предками на том свете!