Эпидемия чумы в ветлянке

От всей души приветствую намерение властей разрешить оказание парикмахерских услуг в условиях карантина со всякими коронавирусными предосторожностями. Как показывает исторический опыт, именно антисанитария привела к ужасной эпидемии тифа во время Первой мировой войны и революции. Тиф скосил махновцев и украинских националистов. Большевики кое-как справились. За счет гигиены, которая, как известно, залог здоровья.

Тифозная тема интересна, но, прежде чем к ней перейти, стоит вспомнить первый детально описанный и зарисованный с натуры художниками эпидемический карантин в станице Ветлянской в 1878-1879 годах. Это один из примеров того, что никакой карантин не заменит качественную диагностику и грамотный уход за больными. А случилось вот что.

В конце XIX века чума и оспа в России были почти побеждены. Причем оспа за счет прививок, которые начали делать еще в XVIII веке, вскоре после смерти 14-летнего императора Петра II (а одной из первых привитых была императрица Екатерина II, – автор). Поэтому основными инфекционными болезнями, знакомыми земской медицине, были корь, скарлатина и тиф.

Штука в том, что тиф – хоть и тяжелое заболевание, но не такое убийственное, как чума. Поэтому в безвозмездно переоборудованном под больницу доме купца Калачева, куда стаскивали больных, сосредоточились на выполнении совета “чаще мойте руки”.

Не сработало. Начали умирать не только больные, а и санитары, добровольцы-смотрители (мы бы их назвали волонтерами) и даже врачи. Власть не знала, как удержать персонал и потому разрешила поставить ведра с водкой на входе. Для дезинфекции.

В итоге смотрители лежали пьяными среди больных и мертвых, заболевших доставляли в “морный дом” силой, зимой испортилось печное отопление, и уже умирали не только от чумы, а и от голода и холода. Деготь и карболку, выданную для дезинфекции трупов, воровали.

Из центра в Ветлянку были командированы известные за рубежом российские ученые, прибыли их коллеги из Германии, Франции, Англии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции во главе с известным немецким гигиенистом и эпидемиологом Августом Гиршем. Пока распознали чуму, несколько врачей заразились и умерли.

Станицу взяли в жесткую осаду. Навезли железного купороса, карболовой кислоты, уксуса. Начали повальную дезинфекцию. Удивительно, но за пределы населенного пункта зараза так и не вышла, хотя вернувшиеся домой медики и их попутчики не проходили самоизоляции. Ветлянку открыли 13 марта 1879 года. К этому моменту умерла треть ее жителей. Было написано много научных докладов, в том числе о неэффективности большинства мер индивидуальной защиты.

Дальнейшие события показали, что защита – это больше для самоуспокоения. Спасение – в сильном иммунитете и профилактических мероприятиях. Главные из которых – это качественные лекарства и прививки.

В начале XX века Европу и Россию захлестнула эпидемия тифа. Тиф всегда сопровождал войны. У огромных масс солдат не было возможности полноценно соблюдать правила гигиены, и очень быстро распространялись вши. Они и переносили сыпной тиф. Брюшной передавался через продукты и воду. Сыпной поражал нервную систему (лихорадка, галлюцинации, помутнение сознания, сыпь). При брюшном тифе то же самое, но вместо сыпи диарея и обезвоживание. Ну и обязательно высокая температура.

С началом Первой мировой войны в 1914 году в русскую армию пошел призыв крестьян из глубинки, которые приезжали на пункты сбора и в лагеря новобранцев уже завшивленными. К счастью, русская полевая медицина успевала частично отмыть личный состав. Поэтому средняя заболеваемость сыпным тифом была ниже, чем в других армиях – 11 человек на 10 тыс.

Потом окопная жизнь внесла свои поправки, и показатель больных удвоился. Затем с Западного фронта через Украину пошел поток беженцев, раненых и пленных, и в результате к моменту появления войск Петлюры и, как у нас принято говорить, национально-освободительного движения эпидемический уровень был гораздо выше – до 350 больных на 10 тыс. населения.

Это был старт. Дальше все стало еще хуже. На Подолье и западном Правобережье, где находились “синежупанные” украинские армии, сыпным, возвратным и брюшным тифом болело около половины гражданского населения и до 90% военных.

Эпидемия тифа фактически ликвидировала Украинскую Галицкую Армию (УГА) и сильно потрепала силы петлюровцев. Поскольку российская армейская система госпиталей тут считалась пережитком царских привычек, а лечиться пытались народными средствами, встречаем описания теплушек, где умершие, больные в горячке, больные в стадии выздоровления лежали все вместе на полу в условиях жуткой антисанитарии.

Аналогичной была ситуация и у махновцев. На 1 декабря 1919 года махновцы удерживали Екатеринослав, Апостолово, Никополь, Каховку, Берислав, имея до 35 тысяч бойцов при 50 орудиях и 1000 пулеметах. Чувствовали себя круто, но тут началась эпидемия тифа и скосила половину армии: умерло до 10 тысяч бойцов. Оставшиеся в строю махновцы продолжали оборонять Екатеринослав и пытались штурмовать Александровск и станцию Знаменка. Но тщетно.

Тиф дошел до Добровольческой армии генерала Антона Деникина, но Антанта помогала им с лекарствами. Да и врачи там какие-то еще оставались. То же самое касается и большевиков. Первым делом они наладили на подконтрольной части России производство мыла и дезинфекторов тех лет. Во-вторых, следили, насколько могли, за гигиеной бойцов.

Были созданы так называемые чекатифы: “тройки”, в состав которых обязательно входил врач. Они имели чрезвычайные полномочия: могли реквизировать у местных жителей кровати, постельные принадлежности и белье для больниц, привлекать людей к уборке городов, рытью могил и захоронению трупов. Стандартной мерой по борьбе с эпидемией была национализация лечебных учреждений и аптек.

Помимо тифа, в августе 1918 года до России докатилась эпидемия “испанки”. Ее ошибочно приняли за легочную чуму из-за кровохаркания, но потом списались с европейскими докторами и поняли, что это грипп с осложнением в виде крупозной пневмонии.

Но “испанка”, как пришла, так и ушла. А тиф фрагментарно вспыхивал в СССР до середины 30-х годов, когда был практически ликвидирован, благодаря советской санитарно-эпидемической системе.

В 1942 году советский ученый Алексей Пшеничников разработал вакцину от тифа. Благодаря этому советских солдат не скосила страшная эпидемия. Позже болезнь начали лечить антибиотиками. Как и холеру с чумой. В 1945 году советские медики применили стрептомицин при ликвидации чумы в Маньчжурии и полностью вылечили всех больных.

История Астрахани. Краеведение

У каждого времени свои болезни. До середины XX века не было СПИДа, но Астраханскую губернию посещали такие страшные инфекционные болезни, как холера и чума. Эпидемия чумы 1727–1728 гг. отличалась своими ужасами. Астрахань того времени — это прекративший свое существование город. Погибло более половины населения.

Астраханский губернатор фон Менгден применил крайнее средство для уничтожения эпидемии: город был заперт, согласно его приказу, все жители были выселены из города в степь, на бугры, поля, ватаги. Страшная эпидемия чумы случилась и в казацкой станице Ветлянинской. Первые случаи заболевания появились еще в сентябре 1878 года. Все донесения ветлянинского фельдшера и атамана остались без последствий. Умирало до 30 человек в сутки, появилась общая паника. Народ бежал из станицы, бросая своих больных — отцы детей, дети родителей. Умер доктор Кох, приехавший в станицу раньше других по требованию начальства. Погибли один за другим шесть фельдшеров, съехавшихся из соседних станиц, умер станичный священник. Было некому хоронить покойников, никто не соглашался рыть могилы. Здоровые отказывались ухаживать за пациентами (даже за 30 рублей — тогда это были деньги немалые): и за теми, кто лежал в больнице, где мерзла вода (некому было топить печи), и за теми, кто находился дома без лекарств, в грязи, среди трупов родственников.

Гибли целыми семьями. От рода Беловых, самого большого в станице, состоявшего из 11 домов, остался один человек, и то только благодаря тому, что его в это время не было в Ветлянке. Народ боялся показаться на улицу, прятался по своим избам и только за необходимым выходил из домов — напоить и накормить скотину. Все это заставило обратить более серьезное внимание на эпидемию. В декабре 1878 года в Ветлянку во второй раз едет доктор Депнер, за ним — инспектор астраханской врачебной управы доктор Цвингман. Посылают в станицу и чиновников. Последние требуют от врачей определения болезни для принятия мер. Сначала медики колеблются, не решаясь высказать своего слова. Наконец, в Енотаевке пишут акт, и болезнь называют чумой. Слово сказано и быстро распространилось по всей России и даже за границу. А саму станицу — центр эпидемии — оцепили казаки.

Сведения о больных собирались специально для этого наряженными участковыми урядниками, которые были обязаны утром и вечером обходить свои участки и опрашивать жителей. Эти урядники обычно подходили к окнам каждой хаты, через окно громко спрашивали о здоровье живущих и, получив ответ, шли дальше. В избу урядники боялись входить. При таком сборе сведений легко было скрывать больных. Чума была скоротечна: почти все заразившиеся умирали на пятый или шестой день. Больница служила складом умирающих и трупов. Жители, долго скрывая своих больных и видя, что последние безнадежны, ночью стаскивали их в больницу, отчего медики нередко удивлялись, откуда взялось столько умерших, когда больных было значительно меньше. Некоторые больные требовали приготовить для себя гроб, в который ложились и хладнокровно ожидали смерти, прощаясь со своими ближними.

Чем же лечили заболевших? Каждая партия врачей, приезжавшая в Ветлянку, придерживалась своего метода. И все эти методы действовали одинаково: не помогали больным, не излечивали их от чумы. Хотя в станице и существовала больница со штатным смотрителем, но в ней по приезду опытных врачей Морозова и Григорьева мало что нашлось для них необходимого. Только после долгого времени врачам удалось составить небольшую аптеку. Были выписаны из Астрахани ступки, мензурки, весы, анатомический набор и некоторые лекарства. Из города по найму выслали фельдшеров, сестер милосердия. Народ был напуган, однако и в это страшное время были свои герои. Это погибшие врачи Кох, Морозов, Григорьев, станичный атаман Поляков. Штатный смотритель больницы Фливиев, вымазанный до головы дегтем, в самый разгар эпидемии с утра до вечера возился с больными и трупами.

Меры против эпидемии начали принимать только под ее конец. Это сжигание вещей умерших, очистка дворов от навоза. Дезинфекция кладбищ и домов началась только с приездом графа Орлова-Денисова. Под личным надзором уполномоченного общества Красного Креста Писарева с раннего утра до поздней ночи работали на кладбище сотни казаков. Жители охотно отдавали одежду и вещи, привезенные казаками из Турции (фески, бурки, платки, седла и другое). Все это немедленно сжигалось. И за все это щедро платилось деньгами.

Народ, наученный опытом, прятался по своим избам и избегал малейшего сообщения с зараженными домами. Жители сами устраивали для себя карантины. Так, например, два брата Иван и Егор Дивины, дома которых стояли рядом, сговорились, что в случае заболевания кого-либо из семей больные будут помещаться в дом Ивана. И действительно, из этих двух семей, состоявших из 14 человек, умерли только пять: отец, мать, брат Иван, его жена и дочь Егора. Таких примеров было много. Вот что было главной причиной прекращения эпидемии. Причину происхождения чумы в Ветлянке так и не нашли. Считали, что она не местного происхождения, была завезенной. Заболевших в Ветлянке во время эпидемии было 417 человек, из них умерли 356 человек. О врачах Григорьеве и Морозове не раз служили панихиды в Астрахани. В их память утверждали стипендии. На их надгробные памятники делали подписки. А вот доктор Кох, сделавший для лечения больных очень много, своими современниками был забыт.

Чума — не самая смертоносная болезнь из всех, с которыми сталкивался человек на своем историческом пути. Та же оспа, работая в более спокойном графике, выкосила в 20 раз больше народу в количественном отношении, а в отдельных регионах добивалась и сопоставимой с чумой летальности — более 90%. Тем не менее, вряд ли можно назвать болезнь, которая вселяла людям больший страх и оставившую более глубокий след в истории и культуре Европы, чем чума.

Для начала немного о самой болезни. Чума — типичная карантинная инфекция, то есть единственным эффективным средством против нее является именно карантин (в отличие от оспы, чуму не задавить вакцинацией и не уничтожить ее естественные резервуары — только запереть в развивающихся странах и блокировать локальные вспышки карантинным методом); можно даже сказать, что именно ради чумы и был придуман карантин.

Это объективная, медицинская сторона вопроса, и с ней в принципе все понятно; но есть еще и субъективная сторона — проблема восприятия чумы, и вот здесь начинаются сильно спорные вещи.

— Чума в некоторых случаях имеет свойство переходить из одной формы в другую, т.е. смешанную, что смазывает клиническую картину и затрудняет определение формы;

— Во время эпидемий и тем более пандемий присутствуют все три формы заболевания, хотя можно говорить об одной доминирующей;

— Наконец, древние письменные источники имеют свою специфику, необходимо критически относиться как к излагаемой ими информации, так и к выборке источников.

Но, справедливости ради, следует отметить два момента:

Очерк о чуме в Ветлянке можно будет прочитать по ссылке в конце главы; есть и отдельное исследование о причинах подобного диагностического затруднения. Кроме множества других факторов — и смазанной клинической картины, и нетипичности первых случаев заболевания, и отказа заболевших в массе своей обращаться за врачебной помощью (о причинах подобного явления далее поговорим отдельно) и, наконец, помимо непрофессионализма медицинских работников, главная причина крылась в психологической неготовности признать, рапортовать и, следовательно, обнародовать на весь мир тот факт, что в европейской части страны, претендующей на цивилизованность, свирепствует чума. [Тогда как раз пошла тема с гигиеной и ведущие врачи и ученые полагали, что все проблемы от плохой гигиены, в том числе и чума, хотя это, мягко говоря, преувеличение.]

И здесь мы, более-менее разобравшись с клиническим аспектом, переходим к главному — аспекту социально-психологическому.

Пара слов о том, почему именно так:

• Юстинианова чума, начавшаяся в правление византийского императора Юстиниана I и щедро прошедшаяся по Европе в VI—VII веках, практически не оставила после себя письменной рефлексии. Византийская культура, оставаясь статичной в течение многих веков, в принципе игнорировала современность, событие отмечали в хрониках и тут же о нем забывали, считалось приличным писать то же, что писали античные авторы или отцы церкви, на те же темы, тем же языком, в том же стиле. А в Западной Европе еще в V веке все было разорено великим переселением народов, разве что кроме Италии, но и ее основательно пришибли к VII веку. Не было культурной основы, на которой чума могла бы оставить след. Таким образом, к XIV веку память о чуме совершенно изгладилась из народного сознания.

• Ну и, наконец, Третья пандемия в Азии в конце XIX века. Господи, да всем плевать на Азию.

Поэтому рассматривать социально-психологический аспект эпидемии чумы мы будем на примере именно Черной смерти, ввиду ее исторической и культурной значимости, а также исключительной привлекательности для писателей и художников. Собственно, большая часть из сказанного о Черной смерти, в той или иной степени можно отнести и ко всем последующим вспышкам чумы, вплоть до начала ХХ века.

Чума Средневековья: Откровение Иоанна Богослова, только без Иисуса.

I. Религиозный аспект.

Главная книга Средневековья, вокруг которой строилось все средневековое общество и миропонимание каждого индивида, — это Библия. Библия содержала в себе ответы на все вопросы, но всегда в завуалированном виде; их полагалось искать и интерпретировать. И вот какое описание содержит Откровение Иоанна Богослова, более известное как Апокалипсис:

Наконец, уже после чумных опустошений, необычайно расплодились дикие звери (оно и понятно — некому было их истреблять), волки водились в пригородах Парижа и даже врывались в деревенские дома… Чувствуете, к чему все идет? Ну вот и средневековые люди поняли: картинка сложилась — все сбывается, как и было предсказано в Откровении Иоанна Богослова.

Итак, чума, как и все остальные бедствия, понималась как Божья кара за людские грехи. К страху перед физическим проявлением болезни прибавляется страх мистический — перед божественной карой. Активизируется секта флагеллантов (бичующихся) и прочие радикальные аскетические движения; особую популярность приобретают святые-покровители больных и умирающих. Главными защитниками от чумы были святой Себастьян и святой Рох, также в разных местностях почитались местные святые, всего около пятидесяти так или иначе связанных с чумой. И одновременно просыпаются самые темные суеверия и казалось бы забытые языческие ритуалы.

— Не лучше ли принести в жертву одного, нежели нам всем погибнуть? Эй вы, ступайте домой, ложитесь спать и просите вашего священника об утешении, да молчите обо всем об этом! А не то, клянусь сатаной, узнаете, что нет ничего хуже, как ввязываться в наши дела…
— Вовсе незачем так громко кричать, Арнтур. Тот, чье имя ты назвал, все равно услышит тебя — знай же, он здесь, неподалеку.

Психологическое состояние людей, собиравшихся совершить жертвоприношение, было таково, что большая часть из них довольно легко поддалась на увещевания монахинь, остальные же раскаялись, увидев самоотверженность тех, кто вошел в зачумленный дом, чтобы предать христианскому захоронению тело умершей женщины.

II. Символы чумы.

1) Чума — это персонифицированная смерть. А персонифицированная смерть в средневековом изобразительном искусстве имеет вид один и тот же — это скелет, либо обтянутый коричневой кожей высохший труп с опять же скелетированным лицом. Одежда чаще всего отсутствует, либо абстрактно накинутая ткань по типу савана.

III. Социальный аспект.

С приходом эпидемии останавливалась вся социальная жизнь — не распахивались поля и не собирался урожай, не взимались подати, останавливались торговля и ремесло; все те, кто мог бежать из города, включая власть и духовенство — бежали, оставшиеся сидели по домам, по улицам ходили только уборщики трупов, зачумленные и мародеры. Таким образом, подрывались два столпа средневекового общества — внутриродовые отношения и религиозные обряды.

Поэтому проблема утилизации трупов вставала быстро и остро, как только эпидемия набирала обороты. Часто зачумленные дома с живыми и мертвыми внутри просто запирали снаружи — так это было в Средние века, так это было и в Ветлянке, когда чума обнаружилась в приюте для осиротевших во время эпидемии детей, оттуда спасся потом только один ребенок.

Как уже отмечалось выше, чума воспринималась как бедствие, обрушивающееся совершенно внезапно, подобно разящей стреле. Эти преувеличенные сообщения о внезапности чумы можно проследить во многих исторических источниках. Однако здесь необходимо пояснить, почему именно так. Чуме все-таки, как и любой другой инфекционной болячке, нужно свое время чтобы раскачаться, сформировать цепочки контагиозности и начать свободно распространяться внутри популяции с тем размахом, на какой она способна. Так, например, чуме в Ветлянке (станица с населением в 1700 человек) понадобилось около полутора месяцев, чтобы от отдельных случаев с весьма нетипичным для чумы процентом выживших (из первых 14-ти заболевших выздоровели без лечения семеро) перейти в легочную, высококонтагиозную форму и начать полномасштабно опустошать поселение.

Тому два объяснения, оба сугубо психологические:

— Первое, что касается уже упомянутой специфики именно средневековых источников. У средневекового человека мышление обратное от догматов; как написано — так и есть, а не наоборот. Чума — это кара Божья. А кара Божья по определению должна быть внезапной, как Потоп или огненный смерч — на то она и кара. Так и первые панические описания сифилиса конца XV века представляют какую-то лютую, быстро прогрессирующую болезнь с язвами — то ли сам сифилис за неполные 500 лет так сильно изменился, то ли всему виной искажение восприятия; надо ли говорить, что сифилис моментально был водружен церковью на штандарт борьбы за всеобщую нравственность.

О коллективном поведении во время чумы можно прочитать во многих источниках, в том числе и у того же Делюмо. Но если выделить главное: именно во время чумы демонстрируется максимальное морально-психологическое расслоение. Кто-то выгоняет или отказывается хоронить родных, кто-то лезет добровольцем в самую гущу эпидемии; одни неистово молятся, другие также неистово пьянствуют, веселятся — с одинаковым истерическим надрывом.

И, в конце концов, не за это ли мы так любим чуму и войну? Кто еще так выворачивает сущность человека наизнанку?

То, на что не мог побудить авторитет власти, к чему не могли принудить ни просьбы, ни угрозы, совершалось ими и сегодня надежным на Руси инструментом — бутылкой. С помощью слабости русского человека к спиртному в деморализованной легочной чумой станице вдруг нашлись санитары для больниц, мортусы и гробокопатели. Предоставим слово атаману: «Сначала болезни-то ничего, берут смело, хоронят, ну родные помогут: а там как разузнали, что болезнь присталая, как стали сами умирать, так ни за что. Нам, говорят, свой живот дорог!

Пик эпидемии пришелся на 14 декабря — в этот день погибли 36 человек. Затем число заболеваний и смертей стало уменьшаться, 15 декабря погибли 19 человек, а 12 января 1879 г. эпидемия прекратилась.

Клиника болезни. В первый период эпидемии болезнь имела характер бубонной чумы. Наблюдались следующие симптомы: головная боль, лихорадка, общая слабость, бубоны — преимущественно бедренные и паховые (55 %), реже в других местах: под мышками (односторонние, 26 % случаев) и на шее (несколько случаев). В 13 % случаев наблюдались множественные бубоны, т. е. они развивались одновременно в нескольких местах: в паху, под мышками. Иногда бубоны появлялись раньше развития общих явлений иногда одновременно с ними иногда позже, и в некоторых смертельных случаях они вообще не появлялись. Нагноение бубонов наступало то раньше, то позже, но во всех случаях оно предвещало выздоровление. И з 10 смертельных случаев первого периода эпидемии, нагноение наступило только в одном.

Развитию бубонов сопутствовали общие явления. Наиболее бросившиеся в глаза жителям станицы симптомы следующие. На первом месте головные боли, причем многие из свидетелей или больных, испы тавших эту боль, сами подчеркивали этот симптом, указывая на его значительную выраженность, а также и на то, что боль эта возрастала при всяком движении и в особенности тогда, когда больной поднимал голову. В отдельных ее случаях боль была настолько сильна, что заставляла больных кричать (Капитолина Зелотина). Кроме того, у некоторых больных вместе с головной болью обнаруживалось головокружение (6 случаев), доводившее больного при перемене положения из горизонтального в вертикальное чуть не до обморока (Григорий Астахов). Относительно локализации боли указывалось, что она сосредотачивалась главным образом во лбу. В первом периоде эпидемии кровохарканье отмечено только в трех случаях болезни.

В большинстве случаев сознание у больных было сохранено даже при тяжелых, смертельных заболеваниях: больные станичники, чувствуя приближение смерти, прощались с родными, ложились по собственному почину под образа и т. д.

В ноябре болезнь стала протекать тяжелее. Во втором периоде эпидемии, начавшемся в конце ноября, к бубонам стали присоединяться общие явления: озноб, бред, кровотечения из носа, геморрагические высыпания на коже, боль в боку И кровохарканье. Наблюдались скоротечные скоротечные бубонные формы болезни. Кроме того, появи лись и осложнения желудочно-кишечного тракта: рвота, понос; изредка наблюдались кровавая рвота и кровавый понос; со стороны почек наблюдалось уменьшение количества мочи до полной анурии. У беременных женщин наступали преждевременные роды. Наблюдалась мет-роррагия. Во всех случаях быстрого и бурного течения болезни, — как и вообще часто во втором периоде эпидемии, когда преобладали легочные явления — бубоны не образовывались. Иногда встречались петехии, карбункулы наблюдались только в Селитряном.

В последнем периоде эпидемии (январь) опять преобладали случаи воспаления лимфатических узлов при лихорадочных проявлениях.

В конце марта в Ветлянке наблюдалось еще несколько случаев воспаления лимфатических желез, причем иногда температура поднималась до 39 °C и выше, в других случаях она оставалась нормальной. Во всех случаях следовало выздоровление, причем опухоль желез постепенно рассасывалась, только в одном случае нагноения шейных лимфатических желез пришлось вскрыть абсцесс. Эпидемия закончилась, как и началась — бубонами.

Продолжительность болезни равнялась в среднем 3–4 дням, реже она длилась 5–7 дней, а в исключительно тяжелых случаях 24–48 часов. Инкубационный период составлял от 2 до 6 дней. В Ветлянке чумой болело 446 человек (25 % всего населения), из них выздоровели 82 человека, погибли 364 человека (82 % из числа заболевших).

Распространение чумы из Ветлянки. Из-за запоздалого понимания властями истинного характера эпидемии она не ограничилась Ветлян-кой.

Эпидемия в селении Пришиба (с 1919 г. Ленинск). Большое прекрасное селение — расположено в 8 верстах к северу от Ветлянки на правом берегу Волги (население на начало эпидемии — 3523 человека). Чума занесена женщиной, ездившей в ноябре в Ветлянку, где умерли от чумы ее родственники. Вернувшись оттуда 3 декабря, она заболела 5 и умерла 11 декабря. Затем заболели и умерли в короткое время 8 из 9 членов семьи. Вторая группа заболеваний была обусловлена тем, что 3 монашенки из Пришиба, ходившие в Ветлянку читать псалтырь над покойниками, по возвращении домой, 8 декабря, все умерли. От них заразились люди, бывшие с ними в контакте. Всего заболело и умерло 16 человек, последний умер 24 декабря. Болезнь протекала, видимо, в кишечной и легочной форме.

Во время последней вспышки чумы в столице под угрозой заражения оказались постояльцы "Националя" и всё руководство Наркомздрава.

В апреле 1885 года родился Симон Горелик. Внимательность и дотошность этого столичного врача позволили быстро остановить последнюю в истории вспышку чумы в Москве в 1939 году. Со времён екатерининской эпохи эта смертельная болезнь никогда не была настолько близко к стенам Кремля, как в тот декабрьский день, когда из Саратова на конференцию Наркомата здравоохранения приехал микробиолог, заражённый самой опасной и трудно диагностируемой формой чумы — лёгочной.

В 1926 году штамм чумы, названный EV (инициалы умершего человека), был получен от скончавшегося больного в Мадагаскаре. На основе этого штамма в 30-е годы во многих странах мира началось создание противочумной вакцины. Тогда же штамм попал в СССР, где также начались работы над созданием вакцины от болезни, веками наводившей ужас на человечество.

Исследования вакцины велись в Государственном институте микробиологии и эпидемиологии Юго-Востока СССР в Саратове (ныне НИИ "Микроб"). Ведущую роль в этих исследованиях играли авторитетные в СССР специалисты по чуме Евгения Коробкова и Виктор Туманский. В состав комиссии, курировавшей испытания, вошёл также микробиолог Абрам Берлин.

Опыты, проведённые на морских свинках, подтвердили, что разработанная вакцина весьма эффективна. На следующем этапе исследований добровольцы из числа научных сотрудников сами привились полученной вакциной. И вновь испытание было признано успешным. Однако возникла проблема.

Созданная вакцина защищала организм от возбудителей бубонной чумы, но было совершенно не ясно, может ли она противостоять лёгочной форме чумы. По ряду параметров она была даже страшнее бубонной. Во-первых, она была ещё более заразной. Во-вторых, её было значительно труднее диагностировать.

В 1939 году испытания в Саратове продолжились, но на этот раз уже по лёгочной чуме. Правда, возникла проблема. Морских свинок оказалось весьма непросто заразить этим заболеванием. Закапывание бактериальной культуры в нос оказалось неэффективным. Тогда решено было использовать особые пульверизаторы. Работы проводились в специальном боксе, призванном защитить экспериментаторов от случайного заражения. Однако уберечься не удалось.

Чума у стен Кремля

В декабре 1939 года Абрам Берлин был отправлен в Москву. Он должен был выступить перед коллегией Наркомздрава с докладом об эффективности их исследований в Саратове. Уважаемому специалисту выделили номер в престижной гостинице "Националь". Отель в сотне-другой метров от Кремля и в те времена предназначался не для простых смертных. Там жили особо привилегированные иностранцы и разного рода заслуженные деятели Советского Союза во время поездок в Москву. Соответственно, и обслуживание там было статусным, как в лучших "капиталистических" гостиницах.

В "Национале" Берлин вызвал парикмахера, был побрит, а затем отправился на заседание коллегии Наркомздрава. Коллегия — это не просто какая-то комиссия, а руководящий орган наркомата, в который входили и нарком, и его заместители, и всё остальное высшее руководство ведомства.

Вернувшись после выступления в гостиницу, Берлин почувствовал себя плохо. Началась лихорадка, сильная боль в груди, состояние ухудшалось с каждым часом. К постояльцу вызвали врача. Однако лёгочную форму чумы, как уже говорилось, не так просто распознать без специальных бактериологических исследований. Прибывший на вызов врач поставил самый логичный диагноз из всех, какие только могли быть при подобных симптомах, — "крупозное воспаление лёгких". Больного отправили в Ново-Екатерининскую больницу на Страстном бульваре.

Прибывшего пациента осмотрел врач Симон Горелик, человек с весьма интересной судьбой. Сын богатого купца-лесопромышленника, который сочувствовал революции и щедро одаривал подпольщиков средствами. Все дети Горелика-старшего, включая Симона, получили образование в престижных европейских университетах. Симон учился медицине во Франции и Швейцарии. Земляком и мужем его родной сестры был старый большевик Григорий Шкловский, в дореволюционные годы входивший в число самых близких Ленину людей.

Горелик был опытным доктором, но пациент его немало озадачил. С одной стороны, симптомы больного действительно напоминали крупозное воспаление лёгких. С другой — в наличии не было одного из важных признаков болезни.

Крупозная пневмония и лёгочная чума обладают схожими симптомами. И в том и в другом случае заболевание характеризуется стремительным началом и таким же стремительным прогрессированием. У больного резко повышается температура, появляются боли в груди, одышка и кашель, сопровождаемый характерной мокротой. Отличие заключается в том, что у больного чумой выраженных изменений в лёгких практически не происходит, тогда как при крупозном воспалении они являются характерным признаком. И у больного Берлина отсутствовал именно этот последний характерный симптом.

Тогда Горелик догадался сделать то, что не пришло в голову первому врачу, — выяснить конкретную специфику деятельности пациента. Берлин, периодически впадавший в забытьё, успел сообщить, что работает в закрытом институте над вакциной от чумы. Пазл сложился, и, ставя пациенту диагноз, Горелик одновременно подписывал смертный приговор самому себе. Осматривая пациента и прослушивая его лёгкие, он просто не мог не заразиться.

Стоит отдать должное мужеству врача. Он не запаниковал, а сразу же отдал ряд грамотных распоряжений. Прежде всего — изолировать его вместе с больным в помещении, куда не будет доступа посторонним. Проследить, чтобы никто не покидал больницу, и сообщить о диагнозе в Наркомздрав.

Ситуация по всем параметрам была из ряда вон выходящей. В нескольких метрах от Кремля несколько дней находился человек с чрезвычайно заразной болезнью. Лёгочная чума передаётся воздушно-капельным путём при простом общении. При этом болезнь отличается 100-процентной смертностью (стрептомицин, который эффективно лечит чуму, был открыт только в 1943 году) и крайне быстрым течением — больной умирает за один-три дня.

Всем оказавшимся в больнице тут же было приказано оставаться на местах и не покидать её стен. Вскоре она была оцеплена внутренними войсками, посты расставили возле всех входов и выходов. Аналогичные меры были приняты и в гостинице "Националь". Начались поиски всех, с кем за несколько дней мог контактировать больной. На всякий случай на карантин отправили всю бригаду поезда, которым Берлин ехал из Саратова в Москву, а также всех его попутчиков, кого удалось разыскать, и врача, который первым осматривал больного в гостинице.

Поскольку перед ухудшением самочувствия Берлин выступал перед коллегией Наркомздрава, под угрозой заражения страшной болезнью оказалось всё медицинское руководство Советского Союза: сам нарком Георгий Митерёв (всего три месяца назад возглавивший ведомство), руководители отделов и так далее. Все они также были отправлены на карантин, единственным из руководителей наркомата, оставшимся на свободе, оказался заместитель Митерёва, пропустивший заседание.

Берлин скончался в тот период, когда противочумные мероприятия только начинали разворачиваться. Чтобы исключить вероятность ошибки, необходимо было провести вскрытие. Ответственную миссию возложили на одного из самых авторитетных патологоанатомов Советского Союза — Якова Рапопорта. Одетый в костюм химзащиты патологоанатом проводил вскрытие прямо в комнате, где умер больной. Бактериологические исследования подтвердили, что больной умер от чумы. Рапопорт вспоминал, что слухи среди врачей распространились очень быстро, и в первое время после смерти Берлина по Москве прокатилась волна панических настроений среди медиков. Едва он вернулся после вскрытия тела Берлина, как его опять отправили на вскрытие в другую больницу. Там врач, увидевший у скончавшегося пациента сыпь на теле, перепугался и поднял панику, будучи уверенным, что тот тоже умер от чумы. Однако второй случай не подтвердился, и вскоре волна паники пошла на спад.

Жертвами последней вспышки чумы в Москве стали три человека. Вслед за Берлиным умер Горелик, который поставил страшный диагноз и своему пациенту, и самому себе. Третьим скончался тот самый парикмахер, который брил Берлина после приезда в столицу. Через несколько дней, по истечении характерного для чумы инкубационного периода, карантин сняли, все "подозреваемые" вернулись к привычному образу жизни.

Благодаря счастливому стечению обстоятельств, дотошности Горелика и быстро принятым противоэпидемическим мерам последняя вспышка чумы в Москве была пресечена в зародыше.