Ермолов их даже чума не берет

“Чеченцы, возмущают весь Кавказ. Проклятое племя!”

Похоже, что память о генерале Ермолове переживает вторую весну. Ему вновь ставят памятники. Вышла его двухтомная биография, написанная питерским историком и писателем Яковом Гординым — “Солдат и его империя”. Обсуждая эту книгу, “Российская газета” пишет о генерале как о великом человеке русской истории. Как о нашем русском Цезаре, но без Рубикона. Здесь знаменательны две краски. Во-первых, эпитет “великий” — в коем есть какая-то окончательность. И во-вторых, неперейденный Рубикон, в коем есть какая-то неокончательность. То ли не решился великий человек перейти свой Рубикон, то ли обстоятельства помешали. (Среди “обстоятельств” — неприязнь императора Николая I, который отозвал генерала с Кавказа, где генерал наводил порядок по велению высоко ценившего его императора Александра I.)

Я в гущу этих подробностей попал, оказавшись в Краснодаре на Международном фестивале православных документальных фильмов, — ярчайшей в программе была лента Сергея Роженцева “По следам генерала”.

Оставляю за скобками чисто кинематографическую энергию ленты: острый монтаж планов, где психологически тонкие портретные стоп-кадры взаимодействуют с безудержем массовых сцен с кувыркающимися людьми и конями, — все это в экранном порядке вещей: такой профессионал, как Роженцев, и должен делать хорошее кино. Куда неожиданнее действовали на меня при просмотре задетые здесь общечеловеческие мотивы.

Первое, что зацепило ум и душу, — праисторический контекст кавказской темы. Ощущение Кавказа как уникальной на планете точки, где естественные пути пресекаются естественными же преградами, и в узких проходах и щелях сшибаются и бурлят человеческие потоки на протяжении тысячелетний. Со времен Ноя и Прометея. Ворота миров, перекрестки народов: этруски, хазары, косоги, ясы-аланы, авары, готы, мидийцы, скифы, ассирийцы, сарматы, римляне, татаро-монголы, арабы, персы, турки…

В какой грандиозный поток сменяющихся укладов, культур и цивилизаций встраиваемся мы сегодня на кавказских перекрестках, и виден ли конец этой многоактовой драме?

Современные документальные съемки перемежаются в фильме с документами вековой давности, но не разнобой стилей ощущаешь на стыках, а неизбывность праисторического сюжета, неизбежность нынешних тупиков и прорывов, вечный кавказский лейтмотив: столкновение красок, где каждый оттенок — самоцель. Каждый мужчина — воин, каждый аул — крепость, каждая община в потенции — столица независимого государства. Какую общую крышу можно возвести на этом содрогающемся основании?

Перекличка ермоловских времен и времен нынешних — только что отгремевших двух чеченских войн — второе, что мучало меня во время просмотра. Страшнее наваленных трупов и покалеченных пытками лиц действовали слезы чеченских женщин, что-то объясняющих у грузовиков нашим солдатам… Не было ни ответа этим плачущим женщинам в моем сознании, ни выхода из круговорота, в который и они, и мы попались на этом вечном перекрестке, где со времен Ноя и Прометея, выходит, ничего не переменилось?

И третья загадка, терзавшая мое зрительское сознание, — сама фигура Алексея Ермолова. Герой Бородинского сражения, отбивший у французов ключевые флеши, — и усмиритель мятежного края, спасший из развалин разбитого аула чеченского мальчика и воспитавший его (мальчик стал знаменитым русским художником и в благодарность оставил нам портрет генерала). Так кто перед нами на портрете? Военачальник-покоритель? Или администратор-устроитель? Как сказали бы теперь, — образцовый хозяйственник, тащивший Чечню из партизанского беспредела на путь современной цивилизации?

Кому мы должны ставить памятник? Где ставить? И что писать на постаменте?

Этими вопросами донимал я в Краснодаре автора фильма.

Диалог с ним если не разрешил, то высветил для меня эти русские “проклятые вопросы”.

Привожу запись беседы.

— Сергей Викторович, в финале вашего фильма — установка памятника генералу Ермолову — сейчас, в наше время. Мой вопрос к вам как к знатоку вопроса: сколько всего монументов генералу было установлено, какие сохранились, какие нет и почему?

— Был такой военный историк — автор фундаментального труда “Кавказ-ская война” в шести томах — генерал-лейтенант Василий Александрович Потто, вот его трудами и стараниями век назад, в августе 1909 года в ознаменование 50-летия пленения Шамиля, в городе Грозном и был установлен бюст на высоком пьедестале — памятник основателю города Алексею Петровичу Ермолову. Большевики, которые в революцию вели войну и против царизма, и против казачества, в 1922 году в соответствии с декретом Ленина об уничтожении памятников царям и их слугам этот монумент снесли. После депортации чеченцев, по окончании Великой Отечественной войны в 1949 году этот бюст был восстановлен, и в середине 50-х годов он уже встречал чеченцев, которых
Хрущев возвратил из сталинской ссылки. При советской власти это был памятник именно основателю города, что и было написано на постаменте. Чеченцы
же видели в нем олицетворение зла, ненависти, геноцида…

— А когда этот памятник ставили в первый раз, он таковым не ощущался?

— Царская власть была сильна, поэтому чеченцы вынуждены были с ней считаться, хотя генерала Ермолова по известным причинам и не любили.
А после смерти Сталина, при Хрущеве, в ситуации оттепельной либерализации, после недавней ссылки, настроения переменились. И дело тут не только в личности генерала Ермолова. Дело в том, что пока чеченцы отбывали сталинскую ссылку, на их землю были насильно переселены люди из других регионов России и Украины. Что и стало причиной очередного обострения отношений между вернувшимися чеченцами и русскоязычным населением.

— И памятник Ермолову взорвали?

— Не так просто. Чеченцы его регулярно повреждали, оскверняли, давали почувствовать свое отношение…

— А власть городская, видя все это, реагировала театрально-комически: отлила с десяток запасных бюстов генерала и спрятала в подвале местного театра — заменяя ими поврежденные. Об этом мне рассказывали жители Грозного. В эпоху перестройки в 1989 году, когда власть в стране зашаталась, памятник Ермолову был чеченцами взорван.

— Только памятник Ермолову убрали?

— Не только! И памятники Лермонтову и Пушкину, и другим великим русским людям. Дудаев готовил Чечню к войне с Россией, курс был взят на полное уничтожение русского влияния, на вытеснение русских из жизни республики и на вытеснение русской культуры из памяти чеченцев. Уничтожались и разворовывались русские музеи, архивы, книгохранилища, вообще все… Самое интересное, что видя эту вакханалию, из Чечни уезжала чеченская интеллигенция — люди, воспитанные на русской культуре, кто куда мог. А на улицы выходили выпущенные Дудаевым из тюрем уголовники. И уничтожали все русское…

— Да что там бюст! Они даже нефтяные промыслы начали громить, потому что все это построили русские! Потом сообразили, что там золотая жила, взяли под охрану и стали качать деньги…

— А Ермолов-то из позапрошлого века как попал в этот новый погром?

— Националистам всегда нужна какая-то фигура, вокруг которой (или вокруг ненависти к которой) можно сплотиться. Ермолова они ненавидели за то, что он их…

— Победил в войне?

— Не в этом дело! Он вовсе не победу в войне вынашивал как цель, он вынашивал идею мира! Мира русских и чеченцев в общем Российском государстве. Но такой мир угрожал самому тысячелетнему образу жизни чеченцев, основанном на грабеже, разбоях и продаже людей в рабство! Ермолов понимал, что Кавказ нельзя брать штурмом — слишком дорогую цену пришлось бы за это заплатить. Поэтому он решил перейти к неторопливой осаде. Он просто брал их земли и заселял. Одно дело, когда русские пришли и ушли, и совсем другое дело, когда русские пришли и остались.

— За солдатом является казак, за казаком пахарь, — так? И противостояние переходит совсем в другое качество? У Ермолова перешло? Или не успело? Я имею в виду то, что ему приписывают ненависть к чеченцам — не как к военным противникам, а как… не решаюсь произнести… к чеченцам как таковым. Тогда еще не было в ходу слово “геноцид”… Но отсвет его можно ли уловить в высказываниях генерала?

— А чеченцы хотели?

— Руслан Мартагов, современный чеченский писатель, мне рассказывал, что когда их отцов вернули из ссылки, то их встретил в Грозном не только памятник генералу Ермолову, но и надпись на нем: “Не успокоюсь, пока жив хоть один чеченец”.

— Но Ермолов действительно так говорил или это ему приписали? Мартагов это где-нибудь читал, видел или он только пересказывал то, что носится в воздухе?

— Мартагов говорил, что каждый чеченец узнает это… с молоком матери.

— Но откуда в молоко-то такие вещества попадают? Откуда фраза взялась?

— Оттуда же взялась, откуда у терских казаков взялась фраза о том, что чеченцы — это народ, который не подлежит перевоспитанию, а только уничтожению. Тоже Ермолову приписывают.

— А эту казачью фразу вы у генерала нашли?

— Нет, не нашел. Приписать-то все, что угодно можно, особенно в разгар войны. Но к пониманию личности Ермолова такие фразы не ведут. И к взаимопониманию людей, живущих рядом на этих землях, не ведут, будь то чеченцы, русские или еще кто. Надо искать правду, а не травиться легендами. Я работал в исторических и военных архивах, перечитал всю частную и официальную переписку генерала Ермолова, общался с историками, в том числе с кавказскими, я даже многие диссертации читал…

— Ничего подобного у Ермолова нет. Военное противостояние — есть. Чеченца той поры, живущего по своим кавказским законам, он считал бандитом. Хотя сами чеченцы такого человека считали джигитом. Разные уклады жизни — разные системы оценки. Это долгим соседством определяется и долгим же соседством примиряется. Но не уничтожением!

— Так говорил или не говорил Ермолов об уничтожении чеченцев именно за то, что они чеченцы? Что на этот счет ответил Руслан Мартагов?

— Он сказал: позвони через неделю, я это тебе найду.

— Нет, сказал: позвони еще через две недели.

— Еще через две недели нашел?

— Нет. Ни у Грибоедова не нашел, который писал о Ермолове, ни в других источниках. Нет этой фразы! А в “молоке матери” — есть… Будто Ермолов хотел уничтожить чеченцев как таковых. В этом каждый чеченец убежден, и спорить с этим, что-то доказывать — бесполезно. Мне один чеченец так и сказал: “Найди ты мне у Ермолова любые цитаты и выписки противоположного толка, — это для моего подсознания все равно будет ложь”. Я когда делал фильм, это чувствовал. Да чеченцы, едва прочтя в титрах, что это фильм о Ермолове, встанут и уйдут! Смотреть не станут!

— Так кто же все-таки пустил в ход эту фразу об уничтожении чеченцев как чеченцев?

— Тут надо понимать, кому это было выгодно. Главным соперником России на Кавказе в ту пору оставалась Британия. Англичане стояли за спинами и у турок, и у персов. И инструкторы военные там были, и эскадры на горизонте мерещились, и шпионы свое дело делали. Им надо было поднять горцев на войну с русскими.

— Хоть один такой шпион известен?

— Журналист Спенсер. Полиглот. Приехал на Кавказ как врач. Прибыл через Турцию. Объездил все, что мог. Оставил записки. Вот в его записках я и увидел образ Ермолова как человека, ненавидевшего чеченцев как народ…

— И эта фраза канула бы безвозвратно в историю вместе с именем шпиона Спенсера…

— Да. Если бы ее не подхватили революционеры-большевики, для которых царский генерал Ермолов в качестве врага был куда важнее, чем английский агитатор Спенсер с его шпионскими шпильками…

А потом началась “война памятников”. Мы с Сергеем Роженцевым сосчитали, сколько их теперь. Несколько. В Кав-Мин-Водах. В Пятигорске. В Ставрополе. И только что открытый — на могиле генерала в его родном городе Орле.

Нет. Нельзя. Надо же понимать, где истина, вечно сияющая в небесах, а где правда, напарывающаяся на другую правду здесь и сейчас.

В этом случае я согласен с Русланом Мартаговым, который говорит с экрана:

— Ставьте памятник. Организуйте аллею воинской славы где-нибудь… в Орле. Кто что скажет? Но привозить его на Кавказ и ставить памятник именно Ермолову… Не Паскевичу, не Воронцову, не Барятинскому, при котором та война закончилась, а именно Ермолову, — это больше чем памятник, это знак. Знак того, что в Российском государстве ничего не изменилось…

Что изменилось, что не изменилось в Российском государстве, я сейчас обсуждать не буду. Не в моих силах изменить историю. Ни прошлую, ни будущую.

Но в моих силах хотя бы немного унять саднящую боль при вопросе о том, призывал или не призывал к геноциду чеченского народа генерал Ермолов. Мне это важно даже не с точки зрения репутации генерала (хотя важно и это), а с точки зрения того, в каком народе живу я сам. В каком мире живу. Или в вечно-неизбывной войне?

В отличие от Сергея Роженцева, я не копался в архивах, а прибегнул к такому универсальному всезнайке, как Интернет.

Интернет выдал мне 10 высказываний Ермолова. О чеченцах, а не избирательно о боевиках, аманатах, абреках, джигитах и прочих сражавшихся против него воинах.

Я эти высказывания откомментирую.

1. Даже наши солдаты бегут именно в Чечню. Их привлекает туда совершенное равноправие и равенство чеченцев, не признающих в своей среде никакой власти.

Так равноправие и равенство — это хорошо или плохо? И с чего это все бегут в Чечню — даже (!) наши русские солдаты? Может, дело не в чеченцах? Может, а каждом русском скрыто сидит “чеченец”, не признающий нашей русской власти и готовый от нее сбежать?

2. Эти разбойники принимают наших солдат с распростертыми объятиями! Так что Чечню можно назвать гнездом всех разбойников и притоном наших беглых солдат.

Так кто разбойник: чеченец, принимающий русского беглеца с распростертыми объятьями, или наш разбойник, ищущий родные души? Где тут национальный вопрос?

3. Я этим мошенникам предъявлял ультиматум: выдать беглых солдат или мщение будет ужасным. Нет, не выдали ни одного солдата! Приходилось истреблять их аулы.

Тут, конечно, болевая точка — аулы. В аулах, как известно, живут не только “эти мошенники”, но и их жены, дети, старики. Однако у чеченцев нет понятия “мирные жители”. У них есть то, что Ермолов называет “азиатской войной”. Он ее и ведет — в ответ. Не с целью истребить всех чеченцев, а — приняв обычай той войны, когда мирных жителей не бывает. Это ужасно, но это та их правда, на которую генерал отвечает нашей правдой. На том языке, который ими предложен. И нами принят.

И еще — насчет того, что чеченцы никого не выдают, несмотря на ультиматумы. А если бы выдавали? Это облегчило бы генералу ведение операций. Но вряд ли прибавило бы уважения к противнику, который так малодушен. Вот уж чего-чего, а малодушия в противниках генерал Ермолов не замечает…

4. Сего народа, конечно, нет под солнцем ни гнуснее, ни коварнее. У них даже чумы не бывает! Я не успокоюсь до тех пор, пока своими глазами не увижу скелет последнего Чеченца…

Ох, вот оно. “Скелет” — образное выражение, выдающее в Ермолове
яростного вояку и неважнецкого стилиста. Нет гнуснее и коварнее? Только
в состоянии умопомрачительного аффекта можно сказать такое. И призвать
в помощь такое невменяемое орудие судьбы, как чума.

5. Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников, нападающие на линию.

Все, нападающие на Линию Кавказа и мешающие Петербургу сноситься с Тифлисом после Георгиевского трактата, — разбойники по определению. И, по определению же, в случае их успеха — злейшие.

6. Общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким-либо преступлениям.

А злодеи из всех прочих народов — не чеченцы, стало быть, а преступники, как теперь говорят, национальности не имеющие. Значит, не с чеченцами генерал воюет, а с разбойниками, которых полно во всех землях, а в Чечню они бегут и всегда бежали… Почему?

7. Здесь находили они сообщников, тотчас готовых или отмщевать за них, или участвовать в разбоях, а они служили им верными проводниками в землях, им самим незнакомых. Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников.

Гнездо-то гнездо, да всех разбойников в него не втиснешь. Гнездо, как верно рассчитал Ермолов, можно уничтожить штурмом. Но лучше бы, не уничтожая, взять осадой. Осадив разбойников по всему фронту, превратив их в… сотрудников? В союзников? В соратников? К тому вроде бы и шло, и именно при Ермолове горцы стали служить в русской армии, сохраняя свою воинственность, — да новый царь, Николай Первый, отозвал генерала с Кавказа. И получил в результате необходимость очередного штурма, и не последнего…

8. Я видел много народов, но таких непокорных и неподдающихся как чеченцы, на земле не существует и путь к завоеванию Кавказа лежит через покорение чеченцев, а точнее, через полное их уничтожение.

По сути-то покорение превалирует над уничтожением, которое кажется здесь нервической оговоркой. Лучше бы этой оговорки не было.

9. Государь. Горские народы примером независимости своей в самых подданных вашего императорского величества порождают дух мятежный и любовь к независимости.

Независимость — слово, угаданное на двести лет вперед. И угадан опять же общий дух непокорства, прячущийся в подданных Российской империи, и прежде всего — в самих русских, о чем и докладывает генерал императору Александру Первому в рапортах, скорее всего — в мыслях о присылке на Кавказ дополнительных сил, а не в мыслях о национальном характере подданных.

10. Чеченцы сильнейший народ и опаснейший .

Чего тут больше? Опаски в борьбе с сильнейшим противником или уважения к его силе? Поровну? А все-таки уважения — больше.

Пахнет порохом. Пахнет кровью. Пахнет бунтом, не признающим государственных, национальных и прочих границ.

Геноцидом не пахнет.

Геноцид это такой Рубикон, который еще никто не перешел безнаказанно.

– Кутузов не был красавцем: полноватый, невысокий, да еще и с неживым взглядом после двух ранений. Чем он привлекал женщин?

– Он был очень красноречивым человеком, одним из лучших рассказчиков того времени, умел прекрасно пародировать, за что пострадал в молодости, когда изображал своего командира графа Петра Румянцева , подражая его голосу и повадкам. Обычно дамам нравятся такие шутники и озорники.

– Дамам обычно нравятся состоятельные мужчины, но Кутузов таковым не был…

– По меркам гвардейской элиты, на момент женитьбы в 1778-м он был просто беден. Михаилу Илларионовичу в молодые годы всегда приходилось считать каждую копейку, выбивать денежные награды от начальства. Военные походы оплачивались скупо, поэтому он старался заработать на торговле лесом, пытался все выжать из имений, очень рассчитывал на своеобразные премии – деньги или земли, пожалованные монархом за военные заслуги. Надо было прокормить пятерых дочек и жену - Екатерину Ильиничну. А она вела очень расточительную жизнь, постоянно влезала в долги, за которые приходилось расплачиваться мужу.

Но надо признать, что Екатерина Ильинична немало сделала для супруга. Она усердно помогала карьере мужа, пыталась оправдать его в глазах Александра I, который недолюбливал полководца. Супруга Кутузова была близкой подругой фаворитки Александра I Марии Нарышкиной и через нее влияла на решения императора. И Александр, не любя Кутузова, выдвигал его в качестве главнокомандующего в 1805 году, когда шла война с Наполеоном, потом – в 1811-м во время Русско-турецкой войны, и наконец, в 1812-м.

– Да, у всех у высокопоставленных военных были любовницы. Почти никто из российских полководцев не был крепким семьянином. Быстро распались браки Суворова , Румянцева. Суворов, правда, не был дамским угодником. А, например, Ермолов никогда не состоял в официальном браке, имел множество любовниц и детей. У Багратиона , Милорадовича тоже были неудачные браки и множественные романы. Кутузов часто увлекался женщинами, но брак сохранил. Как правило, его пассии не относились к высшему сословию - дочь старосты из любимого имения Горошки, пригожие поварихи…

– Жена Кутузова прощала мужу его увлечения на стороне?

– Да нет, просто оба супруга придерживались вольных воззрений на брак, они не были религиозными людьми. К тому же Кутузов все-таки прожил большую часть жизни в XVIII веке, а тогда в аристократических кругах царили известные будуарные нравы. И церковь закрывала на это глаза, особенно если высокопоставленные донжуаны занимались благотворительностью. Кутузов на склоне лет помогал строительству Казанского собора.

Свадебный портрет супруги полководца Кутузова.

При всей любви к жене, изрядную часть жизни он провел в разлуке с ней, такой гостевой брак, как сказали бы сейчас. Они могли не видеться ни разу в течение года, или лишь месяц провести вместе. Жена никогда не была его спутницей ни на учениях, ни в военных походах. Кутузов даже не брал ее в путешествие по Европе , когда ездил туда лечиться. И тем более – в Стамбул , когда стал послом в Турции . Екатерина Ильинична не любила выезжать из Петербурга , где у нее был свой салон.

– Походные женщины Кутузова были намного его моложе?

Конечно, был у женщин Михаила Илларионовича и материальный интерес. Озолотить их он не мог, но ему было, чем отплатить – дать, например, скромное состояние, на которое можно было существовать в провинции.

Надо сказать, что женщины Кутузова выступали не только в роли любовниц, они были и шпионками, это были его доверенные лица. Ту же Гулиани он использовал для установления контактов с турками…

Последний прижизненный портрет Кутузова, изображённого с лентой ордена Святого Георгия 1-й степени. Художник Р. М. Волков, 1813 г.

– После смерти Кутузова в начале 1813 года Екатерина Ильинична осталась вдовой.

Будучи военным наместником Российской империи на Кавказе, Ермолов превратил расположенные там войска в наиболее боеспособные соединения русской армии. Отказавшись от традиционной практики ведения боевых действий против горных народов, войска вынуждены были изменить походный порядок движения, заменив прежде главенствующий авангард отряда на замыкавший движение арьергард. Начиная с ермоловского похода, происходят значительные изменения во внешнем виде казачьих частей и обмундировании регулярных войск, что было связано с необходимостью приспособиться к природным условиям и боевым традициям противника. Так, в экипировку казачьего войска вошло вооружение черкесов, а в пехоте на смену высоким киверам пришли папахи и фуражки. Кстати, сам Ермолов довольно быстро воспринял кавказский дух, имея на содержании трех жен, дети которых стали в России дворянами.

Первым шагом нового военного наместника стала демаркация границ Грузии и Персии и подтверждение условий Гюлистанского мирного договора, заключенного по итогам войны 1804 — 1813 годов. По условиям соглашения, к России были присоединены Дагестан, грузинские княжества Картли, Кахетия, Мегрелия, Имеретия, Гурия, Абхазия и ряд территорий современного Азербайджана. Ермолов отправился чрезвычайным и полномочным послом ко двору персидского шаха Фетх-Али, проявив себя в переговорах неуступчивым и волевым парламентером. Так, русский посланник чрезвычайно кичился своим предполагаемым родством с Чингисханом и неоднократно напоминал восточному правителю о покорении Персии татаро-монголами. При этом Ермолов обладал великодушием и чувством справедливости: он имел возможность заметно обогатиться за счет жалованья посла, однако, отказался от него, довольствуясь денежным содержанием, положенным ему по государственному чину.

Стремительно покорив Дагестан, Ермолов принялся за взбунтовавшихся чеченцев. Понимая, что даже такая хорошо укрепленная крепость, как Грозная, не сможет выдержать постоянных набегов неприятеля, Ермолов решается на вырубку деревьев по всей территории Ханкальского ущелья, расчистив тем самым путь войскам к скрытым за долиной поселениям местных жителей. Дальнейшая победа около селения Урум усмирила сопротивление горцев, что позволило взять под контроль важный в стратегическом отношении Чирахский пост. В историю вошла история, связанная с трагической судьбой защитников Чираха. Утром чеченцы незаметно подкрались к посту и уничтожили спящими 80 человек, правда, некоторым выжившим удалось спрятаться в надежном месте и сформировать защитный отряд. В течение нескольких дней они отчаянно сражались с превосходящим по численности и вооружению отрядом противника (400 русских против 5 тысяч чеченцев). Горцам удалось взять в плен командира отряда Щербину, которого для устрашения мучительно убили на глазах у осажденных. Осада продолжалась три дня — за это время у солдат гарнизона кончилась провизия и запасы воды, а чтобы утолить жажду им приходилось есть порох. На четвертый день осады к защитникам Чираха подошло подкрепление, и осада была успешно снята.

Внешний вид войск Ермолова

Одним из наиболее показательных моментов в истории усмирения кавказских народов стал эпизод с освобождением плененного майора Павла Швецова, который, возвращаясь с военной службы из Грузии в Россию, был похищен чеченцами и 14 месяцев находился в земляной яме на окраине горного аула. Пользуясь своей привычной тактикой, похитители потребовали выкуп в размере 250 тысяч рублей (это более 10 млн долларов в сегодняшнем исчислении). В противном случае чеченцы грозились продать пленного на невольничьих рынках Ближнего Востока. По всей стране началась масштабная кампания по сбору средств для освобождения русского офицера. Однако, Ермолов не поддавался на манипуляции, но приказал арестовать владельцев земель, на территории которых был похищен Швецов (их поместили в крепость в Кизляре) с условием в 10-дневный срок собрать требуемые средства, иначе в противном случае все они будут повешены. Ответным шагом со стороны горцев стало резкое снижение суммы выкупа (до 10 тысяч рублей), а обязанность выплаты была возложена на одного из дагестанских правителей, который под угрозой истребления своих земель сумел договориться с похитителями.

Ермолов в старости

Эпидемия, бунт и власть в императорской Москве 250 лет назад

Чума: путь в Москву

Считается, что в Москву эту заразу (строго говоря, чума — не вирусная, а бактериальная инфекция) занесли с театра русско-турецкой войны, из Молдавии и Валахии. В августе 1770 года зараза достигла Киева, затем Брянска.

Увертюра в военном госпитале. Без паники!

Карантин: монастыри и генералы

Рядом с Большим Каменным мостом располагалась крупнейшая московская мануфактура того времени — Большой суконный двор. С 1 января по 9 марта 1771 года на фабрике умерли 130 человек. Фабричная администрация то ли не поняла поначалу, от чего, то ли слишком хорошо поняла: объяви, что на Суконном чума, и о сбыте продукции придется забыть .

В момент врачебной проверки в марте на Суконном дворе обнаружилось 16 больных с сыпью и чумными бубонами, а сколько разбрелось по городу, уже никто не узнал.

Фабрику закрыли, здоровых рабочих перевели на другие предприятия, а больных увезли в подмосковный Николо-Угрешский монастырь, ставший первым чумным госпиталем. При этом Суконный двор так и не был окружен караулами, и многие рабочие сбежали после оглашения диагноза.

Генерал-поручику Еропкину придется вскоре воевать в Кремле и на Красной площади, и отнюдь не с чумой.

От весны до осени: Москва зачумленная

Императрица одной из первых поняла и другую вещь: настала пора заботиться о том, чтобы зараза не дошла до Петербурга. Интересны детали.

Велено было также не пропускать проезжающих из Москвы не только к Санкт-Петербургу, но и в местности между столицами. Карантины были устроены в Твери, Вышнем Волочке, Бронницах.

Все эти меры помогли предотвратить превращение московского бедствия в общероссийское. Есть данные, что чума попала из Москвы в Воронежскую, Архангельскую, Казанскую и Тульскую губернии, но общенациональной пандемии не случилось.

Однако стоило в июле установиться теплой погоде, иллюзии рухнули. Смертность стала превышать 100 человек за сутки, вымирали целые улицы в Преображенской, Семеновской и Покровской слободах.

На улицах круглосуточно горели костры из навоза или можжевельника.

Бывало, что трупы выбрасывали на улицу или тайно зарывали в огородах, садах и подвалах, несмотря на указ императрицы с угрозой вечной каторги за сокрытие информации о заболевших и умерших.

Фото: Hulton Archive / Getty Images

В обреченном городе не осталось власти, полиции и войска — и немедленно начались бесчинства и грабежи.

Фото: WestArchive / Vostock Photo

Рассказ мгновенно распространился по Москве, и толпы горожан устремились к Варварским воротам в надежде вымолить прощение у Богородицы. Священники, оставив храмы, служили молебны прямо на площади. Люди по очереди лазали к иконе, стоявшей над проемом ворот, по лестнице, просили исцеления, ставили свечи, целовали образ, оставляли пожертвования в специальном сундуке.

Московский митрополит Амвросий, понимая опасность скопления народа в разгар эпидемии, решил его прекратить: икону убрать в храм Кира и Иоанна на Солянке, а сундук с деньгами передать в Воспитательный дом.

Бой в Кремле и на Красной площади

Расправившись с митрополитом, мятежники двинулись на Остоженку, в дом генерал-поручика Еропкина, сохранившийся доныне. Еропкин оказался не робкого десятка; он продемонстрировал, что если в борьбе с чумой к сентябрю 1771 года власти особых успехов не добились, то с бунтовщиками справляться они умеют.

В ноябре, когда чума уже утихала, в Москве состоялась экзекуция: четыре человека, в том числе убийцы митрополита Амвросия, были повешены, 72 человека были биты кнутом, 89 человек высекли плетьми и отправили на казенные работы.

Граф Орлов. Последнее средство

Восстанавливать порядок в Москву Екатерина отправила графа Григория Орлова, который приехал в первопрестольную 26 сентября. Вслед за Орловым шли четыре полка лейб-гвардии.

Орлов снискал славу избавителя Москвы от мора. Принципиально новых санитарных мер, кроме укрепления застав и карантинов, он не ввел. Но пришла на помощь природа: начались ранние холода, и эпидемия стала понемногу сходить на нет.

Впрочем, стоит отдать графу Орлову должное: он начал с верного шага, не свойственного отечественным администраторам,— прибыв в Москву, сразу собрал консилиум специалистов и следовал его указаниям. Орлов велел заново разбить Москву на 27 санитарных участков, открыть дополнительные больницы и карантины. Орлов лично обходил все больницы, следил за лечением и питанием пациентов.

Более того. Понимая, что нищета и болезнь тесно связаны, Орлов организовал общественные работы по укреплению Камер-Коллежского вала вокруг Москвы: мужчинам платили по 15, а женщинам по 10 копеек в день. Боролся Орлов и с бродягами, разносившими заразу: их отправляли в Николо-Угрешский монастырь.

Фото: Alamy / Vostock Photo

По официальной статистике, с апреля по декабрь 1771 года в Москве умерли от чумы 56 672 человека. Но это не все — первые три месяца 1772 года чума в Москве, над которой в Петербурге уже отпраздновали победу, продолжалась, правда ежемесячное количество умерших снизилось до 30 человек. Об окончательном прекращении эпидемии было объявлено только в ноябре 1772 года.

А в одном из писем за границу сама Екатерина сообщала: чума в Москве похитила более 100 тысяч жизней. Это можно, пожалуй, рассматривать как невольное признание в том, что противостоять нежданной напасти по большому счету не смогли ни власти, ни общество.