В тундре чум стоял стихи в прозе
Хоть и идёт, следа её не видно.
Летом худеет, зимой жиреет.
Когда ложится, надолго ложится, когда встаёт, надолго встаёт.
Носит она саблю в шерстяных ножнах.
От дверей своего дома незамеченным уходит, после его ухода дым появляется.
Полгода стоит на одной ножке.
На просторах тундры без корня растёт.
Один мужчина уснул на берегу.
Черные мужчины по двое сидят.
Двое мужчин бегут, а перегнать друг друга не могут.
Трое сошлись в одном стойбище.
Бежит, бежит, но не вытечет.
В огне не горит и в воде не тонет.
Свои бесчисленные тысячи собрать не могут.
С неба летит – пляшет. Все, что есть в тундре, – прячет. А в чум попадет – плачет.
Хоть и идёт, следа её не видно (Лодка).
Летом худеет, зимой жиреет (Земля со снегом и без снега).
Когда ложится, надолго ложится, когда встаёт, надолго встаёт (Лёд и вода).
Носит она саблю в шерстяных ножнах (Лисица).
От дверей своего дома незамеченным уходит, после его ухода дым появляется (Выстрел).
Полгода стоит на одной ножке (Ягода).
На просторах тундры без корня растёт (Лишайник).
Один мужчина уснул на берегу (Олений хвостик).
Черные мужчины по двое сидят (Оленьи копыта).
Двое мужчин бегут, а перегнать друг друга не могут (Головки нарт).
Трое сошлись в одном стойбище (Хорей и его наконечники).
Бежит, бежит, но не вытечет (Вода реки).
В огне не горит и в воде не тонет (Лёд).
Свои бесчисленные тысячи собрать не могут (Солнце, луна, звёзды).
С неба летит – пляшет. Все, что есть в тундре, – прячет. А в чум попадет – плачет (Снег).
Вторая порция загадок:
Она, как оленья шкура, от моря до моря лежит — то рыжей, то белой, то зелёной становится.
Гусиный пух тундру заметает, а гусей нигде нет.
Цветная занавеска молочное небо закрывает, а тундре от нее светлее становится.
Вечер на костре заката чайник кипятит, белым паром землю покрывает.
На тундру загляделось, целых три месяца спать не ложится.
Лес не лес, туча не туча то по тундре кочует, то на одном месте кружится.
Олень от них убегает, а они не отстают.
Лежит у порога меховое кольцо, чужого в чум не пустит.
Волшебник на железе посредине чума сидит: и угостить может, и укусить может…
Один только есть начинает, а другой уже в макодан выскочил, всё вокруг оглядел, вслед за ветром улетел.
Не буквы, а написаны в строчку, без языка, а все охотнику расскажут.
Длинноухий модник летом в сером кафтане бегает, а зимой белую шубку надевает.
Из пуховой одежды мамы детишкам мягкая постелька постелена.
С летним солнцем поссорится — облегчение принесет. С зимним морозом подружится — беды наделает.
С птицами прилетает, с подснежниками расцветает, с оленями уходит.
Она, как оленья шкура, от моря до моря лежит — то рыжей, то белой, то зелёной становится. (Тундра)
Гусиный пух тундру заметает, а гусей нигде нет.(Снег)
Цветная занавеска молочное небо закрывает, а тундре от нее светлее становится. (Северное сияние)
Вечер на костре заката чайник кипятит, белым паром землю покрывает.(Туман)
На тундру загляделось, целых три месяца спать не ложится.(Летнее солнце)
Лес не лес, туча не туча то по тундре кочует, то на одном месте кружится.(Оленье стадо)
Олень от них убегает, а они не отстают. (Нарты)
Лежит у порога меховое кольцо, чужого в чум не пустит. (Собака)
Волшебник на железе посредине чума сидит: и угостить может, и укусить может…(Огонь очага)
Один только есть начинает, а другой уже в макодан выскочил, всё вокруг оглядел, вслед за ветром улетел. (Огонь и дым очага)
Длинноухий модник летом в сером кафтане бегает, а зимой белую шубку надевает. (Заяц)
Из пуховой одежды мамы детишкам мягкая постелька постелена.(Гнездо)
С летним солнцем поссорится — облегчение принесет. С зимним морозом подружится — беды наделает. (Снег)
С птицами прилетает, с подснежниками расцветает, с оленями уходит. (Весна в тундре)
| Designed by: |
| Joomla Templates |
| Hosting services |
| А.Пичков. Стихи |
|
Алексей Пичков. Стихотворения Тундра – снежные дали без края, Серебристый песцовый мех. Без меня проживешь ты, знаю, Без тропинок моих и вех. У тебя их – тропинок – без меры, Словно косы сплелись на снегу. Только я вот без тундры, наверное, Вдалеке прожить не смогу. Летят олени, словно стрелы. Красив их бег, как птичий лет. А по равнинам белым, белым Луна, как девушка плывет В панице светлой, сшитой мудро Из синевы и ярких звезд. Кто говорит, что нынче в тундре Горит и властвует мороз? Я много видел, много знаю. Махни, метель, своим крылом. Я только здесь и оживаю, Твоим, земля, живу теплом. Вот и гуси летят… Над Печорой, над тундрой, Над застывшими далями Этой древней земли. Гуси, серые птицы С ярким белым нагрудником, Что на крыльях своих В этот край принесли С высоты оглядев Круг знакомых становий И ажурные вышки Не с обидой ли к нам? Или с прежней любовью? Что таит ваш встревоженный Я машу вам во след: Вам еще предстоит Не один перелет. Живы наши звонкие песни. Наша лучшая песня умрет. В этих сопках только цепкий вереск, В этих сопках настоящий Север. Если ветер – страшным великаном Рвет он вереск – тот не поддается, И кустарник в сопках остается Со своею ягодой-дурманом. Если солнце – то уже жарища, Комаров и гнуса, словно тучи. Все живое, кажется, замучит, Все сгорит, оставив пепелище. Если дождь – вода из тучи хлещет, По земле рождая сотни речек. Но и дождь, конечно, не навечно, Поглядишь – и снова солнце блещет. Лишь зимой, полярной долгой ночью, Вижу Север ласковым воочию. Мне приятен резкий звон бурана, Темный свод приятен поднебесья. Зимний день одним витком аркана Пролетает надо мной, как песня. Я привычен к зимним переменам, И невзгоды все мы вместе делим. Ищем счастья по равнинам белым – Никогда мы тундре не изменим. Я морю не клялся в любви, Да клятвы оно и не просит. Коль сильный – то смело плыви, А слабых оно не выносит. Я вырос на твердой земле Мял жесткие тонкие травы. На чаячьем белом крыле Закат угасает кровавый. Плохого он мне не сулит, Смягчаются мрачные краски. День завтрашний что-то сулит, Не быль, так придумаю сказку. Качается, стонет земля, Как карбас рыбацкий на море. Двум клятвам поверить нельзя – Одну принимаю на горе. Цвети же, родная моя, Земля, отогретая летом. Некошеный луг у ручья, Еще не воспетый поэтом. Плыви же, листок по реке – Зеленый желанный кораблик. Осока шуршит вдалеке, Раскинув звенящие сабли. Пой светлую песню, земля, Еще далеко нам до жатвы. Двум клятвам поверить нельзя – В одну я уверовал клятву. Я сын этой хмурой земли, Где блеклые, серые краски Во мне, как цветы, расцвели И лучше, и чище, чем в сказках. Полярный круг – не обруч, не черта – А так, одна условность и примета. Морщин суровость, мужественность рта – Сталь января и скромный ропот лета. Полярный круг. Попробуй, не запнись, Попробуй, встань, попробуй, пересиль Её стену, её крутую высь На самой кромке матери-России. Полярный круг – попробуй, упади – Здесь лед трещит и рушат ветры камень. Лишь тот, чьё сердце гордое в груди Сдает сполна на Север свой экзамен. Эту песню у ветров В голубое поднебесье Убегает тропкой тундра. Где конец её – не знаю, Где начало – неизвестно. Я несу родному краю От друзей далеких вести. На морях в алмазных бликах Лёд горит и тихо тает. Снова гуси с ярким криком Надо мною пролетают. Снова жёсткою травою У озёр играет ветер. Здесь любви мои истоки Ко всему, что есть на свете. Видно, не было времени Людям имя придумать. Вот, без роду и племени, Ты течёшь в одиночестве, Без красивого имени И без звучного отчества. Сколько раз проходил я У воды твоей яркой: Поздней осенью было, Было августом жарким. Было ранней весной, Было в юности где-то, Где зарождалось моё, В белых сумерках, лето. Было светлое лето. На душе было чисто, Как в ручье, что течет По земле каменистой. …Разглядел я тебя, Не суди ты всех нас За забывчивость строго. Все мы пили твою Не могли разглядеть Только душу твою. Мимо светлых домов, вдоль по улице снежной Мчится звонкая песня оленьих копыт. Я привёз в этот город тундры ласковой нежность, Пусть ту нежность земли каждый в сердце хранит. Вдоль украшенных улиц, вдоль крутых тротуаров. мы сами тебя возвели. Красный город мечты – назван ты Нарьян-Маром, Цветом радости назван, гордым цветом земли. трубят над тобою метели, И ложатся они вдоль далеких дорог. Был для всех ты для нас, Нарьян-Мар, колыбелью, Как учитель пришел к нам на первый урок. С той далекой поры мы с тобой повзрослели, Сколько было добра, сколько радостных встреч. И в любую пургу, и в любые метели Мы друг друга должны и любить и беречь. Мимо светлых домов, вдоль по улице снежной, Мчится звонкая песня оленьих копыт. Я привез в этот город тундры ласковой нежность, Пусть ту нежность земли каждый в сердце хранит. Поездка в северный город Нарьян-Мар превратилась для меня в невероятное приключение. Ибо мне предложили посетить оленье стойбище в тундре. Не образцово-показательное и не парадно-выходное, а самое что ни есть обычное. Я конечно же согласился. Великий Доктор тундровых наук в означенный час посадил меня пассажиром на снегоход и мы отправились в путь. С нами для безопасности ехал ещё один. Когда встречаешься с ранее невиданными вещами, обычно происходит ломка созданных себе отрывочной информацей иллюзий. Итак я представлял себе стойбище северных кочевников чем-то вроде деревни из чумов, где бегают дети, в чумах хлопочут хозяйки, а общее число обитателей приближается к полусотне. Тут же, за околицей пасутся олени. Мои представления усилили разговоры о кочевых школах в администрации округа, которые имели место незадолго до моего выезда в тундру. Школ этих конечно нет, но теория их существования была и разговоры о них есть сейчас. Никто из членов бригады никогда не был дальше Нарьян-Мара. Телевизора в чуме нет, хотя есть электрический генератор и можно соорудить антенну и поймать сигнал. Слушают радиоприёмник, от него получают все новости. В хозяйстве кроме оленей и чума, есть электрический генератор, снегоход "Буран" с волокушами, более десятка саней для кочёвки. Сани изготавливают самостоятельно, дерево берут в небольших лесочках. Хотя для обучения детей оленеводов функционирует система интернатов при школах, обычно детей долго не учат, 4 класса и обратно в тундру. Дима, член бригады юных лет, окончил 7 классов и больше не учится. Хотя конечно некоторые юные ненцы заканчивают среднюю школу и продолжают учиться дальше. Первая ночёвка в чуме прошла в целом нормально, хотя я и несколько подмёрз. Как только перестают топить печку, температура внутри довольно быстро падает. А за бортом — минус 30 с хвостиком. Утро я встретил с радостью :-) Ездовые олени содержатся отдельно от основного поголовья. Оба стада находятся на некотором удалении от чума, в 2-3 километрах, но в разные стороны от чума. Утром меня отвезли к основному стаду на съёмку и через пару часов забрали. Олени сначала шарахались от меня, но довольно быстро привыкли. Одна молодая важенка вообще увязалась за мной, кусала меня за куртку и строила глазки. Как потом выяснилось - хотела получить от меня хлеба-соли, в прямом смысле. Хлеба-соли по неопытности у меня не оказалось и она вернулась к своему ягелю. Вернувшись к чуму, обнаружил, что кипит работа по разным направлениям. Максим кормит собак. Хоть ещё и очень холодно, но календарная весна уже началась :-) Петрович делает запас дров в чуме. - За печкой не ходи. Чум быстро остывает после того, как прогорают дрова в печке, поэтому в мороз холодно становится в течении часа после отхода ко сну. Спят все на оленьих шкурах, но укрываются обычными одеялами из магазина и подушки такие же. Я так понял, что днём почти всегда устраивается "тихий час", видимо для того, чтобы поспать в тепле. На перекус - порубленное-попиленное мороженное оленье мясо. Отрезал себе несколько кусочков, сунул в соль и отправил в рот, всё. В принципе не возбраняется поджарить несколько кусочков оленины, бросив их прямо на печку. На обед мясо варят или делают суп, при мне добавляли в него рис, но это не всегда. Колбасу-сыр привозят городские. Это деликатес-угощение. Воду берут из озера, а не топят снег, как я предполагал. В целом ненцы оказались людьми тихими, интеллигентными и гостеприимными. Несмотря на ту суровую жизнь, которой они живут. Так и закончился мой первый полный день на стойбище. Но самое интересное впереди. Мне повезло, я приехал на стойбище за день до откочёвывания на новое место. Переезд состоится завтра. И напишу о нём я тоже завтра. Оставайтесь на связи. Анатолий Иванович Мошковский Вчера ночью я приехал на пароходе в этот маленький поселок базы оседлости, приютившийся на берегу Печоры. Я хотел попасть в тундру. Тундра была недалеко. Она начиналась у поселка и даже в самом поселке: вокруг виднелись поросшие рыжим мхом кочки и стлались крошечные тундровые березки. Жилье срубили совсем недавно, и жители еще не успели срыть и вытоптать эти кочки. И, может, поэтому дома́ здесь казались временными. Я жил у председателя колхоза. Его дом стоял у подножия огромной отвесной сопки с плоской вершиной. На ней, на этой вершине, торчали громадные кресты старого кладбища. Они видны были отовсюду и поневоле накладывали на все окружающее печать задумчивой суровости и какой-то особой, неуловимой северной печали. Два дня ходил я по домам, сидел со стариком ненцем в последнем дымном чуме на краю поселка, был на кирпичном заводе и звероферме, в клубе и конторе колхоза. Много историй и сказок выслушал я, а сам то и дело поглядывал на тундру: скоро ли появится оленья упряжка, скоро ли увезет она меня в стойбище? На третий день я не вытерпел и полез на сопку с крестами: оттуда, наверное, далеко видно. Вначале под ногами осыпался сухой смерзшийся песок, потом начался мох с травой и заросли крошечных березок. У одних листики были желтые, как копейки, у других — огненно-красные, и от этого казалось, что сопка опоясана языками пламени. Непрерывно дул ветер, тряс кустарник, прижавшийся к земле, но оторвать не мог. Здесь выживает только то, что может поглубже вжаться, втиснуться в почву. Лишь одни кресты не старались уйти в землю. Наоборот, они высоко выкинули в небо плечи поперечных перекладин. Им не нужно было спасаться от ветра и морозов, как и тем, кто лежал под ними. Эти кресты чем-то напоминали мне кресты на могилах полярников, погибших на безлюдных островах. Я их видел на фотографиях в книгах о путешествиях на Север. Внизу, под моими ногами, широко шла Печора, продрогшая и посиневшая от холода, с песчаными островками, лодками и сетями на берегах, а по ту и другую сторону от нее размахнулась тундра, бесконечная и непонятная. Она была вся в холмах, впадинах, извилистых ручьях, рыжих и желтых зарослях кустарника. Из тундры дуло, как из трубы, но я не уходил. Коченея от стужи, я стоял и смотрел на нее. Нелегко было попасть сюда: несколько дней плыл я на пароходе Белым морем из Онеги, летел на самолете из Архангельска до Нарьян-Мара и опять плыл по Печоре! Я читал, что полярных капитанов неудержимо влечет к себе Арктика своей суровостью и дикостью и даже самой опасностью, желанием помериться с нею силами. И что-то похожее я испытал сам. Я не мог уехать отсюда, не побывав в тундре. Я хотел окунуться в жизнь ее хозяев, ненцев-оленеводов, узнать, как работают они, о чем думают, какие сказки рассказывают старики и как играют дети. Что я знал о них? Прочел десяток книг, да и те вышли лет двадцать назад. А как там сегодня. Тундра звала меня. Я был рядом, но попасть в нее не мог. Машина увязнет в топях, сломается в оврагах и рытвинах. Вертолета не достанешь. Только оленья упряжка — нарты с пятью быками доставят в любой ее уголок. Так я стоял на вершине сопки, стоял боком, выставив одну ногу вперед, чтобы ветер не сбил, не сбросил вниз. Ледяной, неприютный, бешеный, он дул, завывая и шумя над сопкой. Ляг на него — не упадешь, такой он был плотный и сильный. Я стоял у черных, рассохшихся крестов с маленькими медными иконками, вбитыми в древесину, и видел далеко внизу, на речном песке, чудовищно большие тени их, и на эти тени накатывались студеные волны. Холод пробирал до костей, деревенели кончики пальцев… Вдруг мне показалось, что вдали что-то движется. Я напряг зрение: так и есть! Какие-то серые комочки медленно передвигались по рыжей равнине. Прошло несколько минут, прежде чем я сообразил: да ведь это же оленья упряжка. Я сбежал с сопки к дому, где жил. — Федор Данилович, олени! — крикнул я председателю. — Упряжка! — Ты все-таки едешь? — спросил мой товарищ Горшков, корреспондент областной газеты. Он приехал на день позже меня за очерком о переходе ненцев на оседлость. За полдня собрал нужный материал и с тоской сидел у печи в ожидании завтрашнего дня, когда пароход увезет его отсюда в Нарьян-Мар. — Еду, — сказал я. — Чего тут сидеть… — Чудак! — проговорил он. — Ничего нового не узнаешь. Тундру видал? Видал. Вон она, в окне. Чум тоже видал. Даже целых два. И с ненцами беседовал. Жюль Верн никуда не ездил, а о чем не писал! И не всегда плохо… Простынешь только. И так уже кашляешь. — Он с сожалением посмотрел на мой плащ и лыжные брюки. — Пройдет, — сказал я. Его забота тронула меня. — Сам потом пожалеешь. Попомни мои слова. — Пустяки, — ответил я. — Когда еще попаду в тундру… — Ну скажи, что хочешь найти там? Ненцы — народ хороший, доверчивый, бесхитростный. Словом, дети природы, как говорится. Только ничего особенного не ищи. Характеры и ситуации по дороге домой выдумаешь — интересней будет, поверь. Искусство, оно требует выдумки. Колорит почувствовать — вот что главное. Горшков сидел у большой русской печи и почти обнимал ее. Ночью хозяин постелил нам на полу, мы спали под одним большим одеялом и, дрожа от холода, то и дело стаскивали его друг с друга. Горшков жаловался, что редко ходят пароходы. Он записал в блокнот много интересных фактов, имен и цифр и даже одну сказку и готов был немедленно выдать редакции требуемый очерк, но парохода — черт бы его подрал! — все не было. Горшков был прав: пароходы не очень-то часто останавливались у этого поселка. Он был, в общем, неплохой парень, но отчего-то мне было его жаль: загнали беднягу в этакую даль, а он совсем не хотел сюда ехать. Он любил писать рецензии на спектакли и фильмы и писал их вдумчиво. Странствия были не его уделом. На следующее утро Горшков уплыл на пароходе в Нарьян-Мар. Я в это время сидел на нартах, и пятерка серых оленей уносила меня в противоположную сторону. Впереди бочком сидел пастух, сзади, тоже бочком, — я. Широко откидывая ноги, бежали олени, низкорослые и покорные, и тащили по земле нарты. Одной рукой я держался за левый край нарт, чуть не обнимал пожилого ненца, другой рукой — за правый край; нарты то взлетали на бугор, и я видел только небо и свои вскинутые ноги, то мы падали с крутой горушки вниз, и казалось, вот-вот нарты накроют нас… — Охэй, охэй! — гортанно кричал пастух, помахивая над оленями хореем, и они неслись вперед. Они проносили нас по черным топям, с хрустом ломая копытами первый ледок, переходили через бесчисленные ручьи, вламывались в кустарниковые лески, и я едва успевал нагибать голову и отводить рукой ветви, а когда на миг забывался, ветки больно хлопали по лицу. Малицу мою усыпали крошечные листки ивы и березки. Они были на оленьих холках, они прилипали к нартам. Иногда нас выносило на вершинки сопок, и на десятки верст кругом я видел тундру в огненно-красных зарослях березок. Казалось, их раскалили на огне, и тундра, не остывая, пылает… Я не знал, что тундра так красива. Впереди нас бежали две собаки и с лаем вспугивали куропаток. Сверкая белизной крыльев, хитрые птицы долго водили собак за нос и заманивали далеко в тундру. Все дальше ехали мы в глубину этой неведомой для меня страны. Я узнавал от ненца — его звали Алексей Степанович, — какое озеро рыбное, а какое пустое, в каком месте ставят чумы, как учат собак караулить стадо, а оленей — ходить в упряжке. Я узнал, что Алексей Степанович воевал под Нарвой, награжден двумя орденами Красной Звезды, что одна его дочь кончает педучилище в Нарьян-Маре, а вторая учится в школе-интернате.
Унеслись ночные тени. А на Севере, друзья, Мох и ягель — там и тут, Скачут зайцы через них — Там мышата, не дрожа, Ведь не станут их ловить Если будешь там гулять, Хочу увидеть белого медведя Хочу услышать дикий голос бубна Ходит по тундре Если в сиянья Мажет и снова стирает — не из желанья Есть в этом хаосе Минут бесследно Как в тундре безлюдья — Уехать бы в тундру — в полярную ночь, Чтоб только лишь небо, и ветер, и снег, Конечно, к чуму нет возврата, Я остановила у эскимосской юрты Вот опять дожди косые Нелегка его работа: Велики стада в колхозе, Как не стлать ему под ноги Он для тундры — друг старинный,
Расскажу вам об одном туалете, который находился на нашей бывшей даче. Там отсутствовал потолок, три стены и двери. Первое время нас устраивало такое положение вещей, но потом мы сделали на его месте другой туалет, в котором были стены и даже мини-столик. А старый туалет, который нам оставили прежние хозяева дачи, выглядел так: четыре столбика, вокруг которых были примотаны старые куски ковровых дорожек, а крышей служила ветка кедра с огромным снежным сугробом. Если после справления нужды вы случайно забывали о низкой крыше и выпрямлялись во весь рост, то задевали головой нависший над вами сугроб снега. Но когда мне удосужилось оказаться в стойбище оленей, то я с радостью вспоминала наш туалет на даче, который, по сравнению с тем, что мы тут имели, оказался весьма приемлемым вариантом. Я бы отдала ведро горячего чая за те старые коврики, которые обвивали столбы. Отмечу, что чай в пакетиках очень высоко ценится в тундре. Погода была прекрасная, солнце висело низко и освещало все красоты тундры. Но сделать удачный кадр никак не получалось. Вокруг ходили олени, которые ковырялись в снегу. Мне они показались довольно миролюбивыми. В это время чай всё сильнее требовал освобождения. Я решила отойти подальше от чума, приспустила портки, открыв свою пятую точку (мороз был минус 46, а ветер примерно 16 метров в секунду), и сразу поняла, что я больше её не ощущаю. Я забыла про отмерзшую задницу, ведь чай не давал мне покоя. Как только процесс выхода чая пошел, я перестала о чем-либо думать, и поэтому не увидела, как что-то происходило позади меня. Я обернулась посмотреть, что это был за шум, и увидела оленей, которые неслись в мою сторону. Лица их были сосредоточенными и миролюбивыми, поэтому они меня не напугали. В итоге они пронеслись вплотную ко мне, сбив меня на землю, и начали взахлеб есть снег, который приобрел желтый цвет от вышедшего из меня чая. Вернувшись в чум, я выглядела довольно задумчиво. Ведь я всегда считала, что олени предпочитают есть ягель. В итоге я вернулась в чум, так и не сумев ничего сделать. ― Как прошло? ― спросили меня подруга, с которой мы встретились в Самбурге. В этом городе проживает 1 000 человек. Именно подруга решила привезти меня к своей родне, чтобы показать красоты тайги. ― Ничего не получилось, ― ответила я. ― Из-за оленей? ― спросила подруга. ― А как же без них. Не понимаю, как вы умудряетесь ходить в туалет при таких условиях? ― поинтересовалась я. ― Да очень просто. Сейчас я тебе всё покажу. Пойдем со мной, ― ответила подруга, ― мне тоже приспичило. Мы пошли вместе, она шла впереди, а я за ней следовала. Сначала я не заметила оленей, но видимо, увидев нас, они начали сходиться и предвкушать возможность отведать любимое лакомство. ― Если хочешь их разогнать, то кричи, только так можно от них избавиться, ― стала объяснять подруга. ― Да я кричала изо всех сил, ― ответила я. ― Да ну тебя, прошептала там, наверное, и всё, ― она махнула на меня рукой. Олени продолжали следовать за нами. Потом подруга остановилась, сделала небольшую ямку в снегу, приподняла ягушки (это такая одежда из шкуры оленей) и присела. Олени смотрели за её действиями и ждали. Тут она набрала полные легкие воздуха и как заорет: ― АААА НУУУ НАА ……УЙ ПОШЛИИИИ. В этот момент олени сорвались с места, и когда подруга поднялась, то они еще продолжали бежать в противоположную сторону от неё. ― Вот так надо, ― ответила она мне. Читайте также:
|
