Маяковский стих про сифилис
| ← Блек энд уайт | Сифилис автор Владимир Владимирович Маяковский | Христофор Коломб → |
| См. Стихи об Америке . Источник: Маяковский В. В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Худож. лит., 1955—1961. Т.7. в ФЭБ |
| Пароход подошел, |
| завыл, |
| погудел — |
| и скован, |
| как каторжник беглый. |
| На палубе |
| 700 человек людей, |
| остальные — |
| негры. |
| 10 Подплыл |
| катерок |
| с одного бочка̀. |
| Вбежав |
| по лесенке хро̀мой, |
| осматривал |
| врач в роговых очках: |
| Припудрив прыщи |
| и наружность вымыв, |
20 с кокетством себя волоча,
| первый класс |
| дефилировал |
| мимо |
| Дым |
| голубой |
| из двустволки ноздрей |
| колечком | |
| единым | |
|
| свив, |
| первым |
| шел |
| в алмазной заре |
| свиной король — |
| Свифт. |
| Трубка |
| воняет, |
| в метр длиной. |
| Попробуй к такому — | |
|
| полезь! |
| Под шелком кальсон, |
| под батистом-лино́ |
| поди, |
| разбери болезнь. |
| «Остров, |
| дай |
| воздержанья зарок! |
| Но взял | |
|
| капитан |
| под козырек, |
| и спущен Свифт — |
| сифилитик. |
| За первым классом |
| шел второй. |
| Исследуя |
| этот класс, |
| врач | |
| удивлялся, | |
|
| что ноздри с дырой, — |
| лез |
| и в ухо |
| и в глаз. |
| Врач смотрел, |
| губу своротив, |
| нос |
| под очками |
| взмо́рща. |
| Врач | |
|
| троих |
| послал в карантин |
| из |
| второклассного сборища. |
| За вторым |
| надвигался |
| третий класс, |
черный от негритья.
| Врач посмотрел: |
| четвертый час, |
| 80 время коктейлей |
| питья. |
| — Гоните обратно |
| трюму в щель! |
| Больные — |
| видно и так. |
| Грязный вид… |
| И вообще — |
оспа не привита. —
от черненького мясца̀.
| Он тыкал |
| доллары |
| в руку, в лицо, |
в голодные месяца.
| Схватились — |
| желудок, |
| пустой давно, |
160 и верности тяжеловес.
подгнивший мистер Свифт.
|
|
| и ее |
| наверх |
| в номера |
| взвинтил |
| услужливый лифт. |
| Явился |
| Том |
| через два денька. |
| Неделю | |
|
| спал без просыпа. |
| И рад был, |
| что есть |
| и хлеб, |
| и деньга |
и что не будет оспы.
| Но день пришел, |
| и у кож |
| в темноте |
узор непонятный впеплен.
| 190 И дети |
| у матери в животе |
| онемевали |
| и слепли. |
| Суставы ломая |
| день ото дня, |
года календарные вылистаны,
Примечания
Написано после возвращения из Америки, в январе — марте 1926 года.
| Пароход подошел, завыл, погудел - и скован, как каторжник беглый. На палубе 700 человек людей, остальные - негры. Подплыл катерок с одного бочка. Вбежав по лесенке хромой, осматривал врач в роговых очках: "Которые с трахомой?" Припудрив прыщи и наружность вымыв, с кокетством себя волоча, первый класс дефилировал мимо улыбавшегося врача. Дым голубой из двустволки ноздрей колечком единым свив, первым шел в алмазной заре свиной король - Свифт. Трубка воняет, в метр длиной. Попробуй к такому - полезь! Под шелком кальсон, под батистом-лино поди, разбери болезнь. "Остров, дай воздержанья зарок! Остановить велите!" Но взял капитан под козырек, и спущен Свифт - сифилитик. За первым классом шел второй. Исследуя этот класс, врач удивлялся, что ноздри с дырой, - лез и в ухо и в глаз. Врач смотрел, губу своротив, нос под очками взморща. Врач троих послал в карантин из второклассного сборища. За вторым надвигался третий класс, черный от негритья. Врач посмотрел: четвертый час, время коктейлей питья. - Гоните обратно трюму в щель! Больные - видно и так. Грязный вид. И вообще - оспа не привита. - У негра виски ревмя ревут. Валяется в трюме Том. Назавтра Тому оспу привьют - и Том возвратится в дом. На берегу у Тома жена. Волоса густые, как нефть. И кожа ее черна и жирна, как вакса "Черный лев". Пока по работам Том болтается, - у Кубы губа не дура - жену его прогнали с плантаций за неотработку натурой. Луна в океан накидала монет, хоть сбросся, вбежав на насыпь! Недели ни хлеба, ни мяса нет. Недели - одни ананасы. Опять пароход привинтило винтом. Следующий - через недели! Как дождаться с голодным ртом? - Забыл, разлюбил, забросил Том! С белой рогожу делит! - Не заработать ей и не скрасть. Везде полисмены под зонтиком. А мистеру Свифту последнюю страсть раздула эта экзотика. Потело тело под бельецом от черненького мясца. Он тыкал доллары в руку, в лицо, в голодные месяца. Схватились - желудок, пустой давно, и верности тяжеловес. Она решила отчетливо: "No!", 1 - и глухо сказала: "Jes!". 2 Уже на дверь плечом напирал подгнивший мистер Свифт. Его и ее наверх в номера взвинтил услужливый лифт. Явился Том через два денька. Неделю спал без просыпа. И рад был, что есть и хлеб, и деньга и что не будет оспы. Но день пришел, и у кож в темноте узор непонятный впеплен. И дети у матери в животе онемевали и слепли. Суставы ломая день ото дня, года календарные вылистаны, и кто-то у тел половину отнял и вытянул руки для милостыни. Внимание к негру стало особое. Когда собиралась паства, морали наглядное это пособие показывал постный пастор: "Карает бог и его и ее за то, что водила гостей!" И слазило черного мяса гнилье с гнилых негритянских костей. |
В политику
этим
не думал ввязаться я
А так -
срисовал для видика.
Одни говорят -
"цивилизация",
другие -
"колониальная политика".
Все-таки жизни, опыта и мудрости надо набираться у тех людей, которые во все времена могли жить весело. Даже в послереволюционные. Вот Маяковский – вкушал зарождавшийся социализм большими ложками, слепо веря в его правоту. Да, застрелился, но это уже излишки. Самовлюбленный поэт, писавший сомнительного качества, но с изюминкой, стихи, одними почитается как гений, другими – как щегол коммунистический, третьими – как пропагандист шведской семьи. Верность идеалам революции мешает нынче разглядеть в Маяковском хорошее. Вот кому верить: Дмитрий Дибров в своих трансляциях по перископу говорит, что 10 лет совокуплялся в грубой форме с СССР, а Маяковский писал ему оды? Верить нужно маме и своей интуиции, а знаменитых людей нужно слушать, читать и делать выводы. Вот поэтому к твоему вниманию высказывания суперзвезды постреволюционной России, первого, после Ленина, среди моряков и вчерашних куртизанок, и новой советской элиты, любимца всех эпох и разных граждан, Владимира Маяковского, как литературные, так и не очень. Уж он-то способен зарядить бодростью духа в начале рабочей недели.
Якшаясь с футуристами, Маяковский зачастую выглядел словно умалишенный в своём знаменитом оранжевом свитере, поверх которого напяливал бант. Но в повседневной жизни он был подчеркнуто элегантен, одеваясь по моде того времени. Его вполне можно было назвать денди, помешанным на чистоплотности. Именно что помешанным, другое слово подобрать довольно трудно. Больше прыщиков он боялся за собственное здоровье, фобия заразиться нехорошими болезнями преследовала его с детства, после нелепой смерти отца. Там действительно все вышло довольно глупо: отец проткнул палец иглой для сшивания бумаг и умер от заражения крови. Не самая лучшая смерть, Маяковский постоянно носил с собой мыльницу и при каждом удобном случае мыл руки.
Знаменитый отрывок из выступления в Политехническом институте на диспуте о пролетарском интернационализме. Маяковский имел ввиду, что среди всех народов он чувствует себя своим. Тем более сам о грузинах знал не понаслышке, как-никак, родился в селе Багдади, что вблизи современного Тбилиси (тогда Тифлис).
Самое интересное, что один мой приятель-полукровка сказал то же самое про греков и русских. Так вот, его отец (грек) почему-то перестал с ним разговаривать. Наверное, потому что он идиот.
На, Ося, расставь запятатки.
Просто поэт делится впечатлениями о заграничных женщинах.
Не те
б..ди,
что хлеба
ради
спереди
и сзади
дают нам
е.ти,
Бог их прости!
А те б..ди –
лгущие,
деньги
сосущие,
еть
не дающие –
вот б..ди
сущие,
мать их ети!
Опять про женщин.
Мы,
онанисты,
ребята
плечисты!
Нас
не заманишь
титькой мясистой!
Не
совратишь нас
пи..овою
плевой!
Кончил
правой,
работай левой.
О заменителях женщин.
Красивая женщина – рай для глаз, ад для души и чистилище для кармана.
И ещё раз о женщинах.
Пароход подошел,
завыл,
погудел –
и скован,
как каторжник беглый.
На палубе
700 человек людей,
остальные –
негры.
Но Родину он любил больше. Во многом эта любовь не давала ему покинуть страну навсегда. Он жил то в Берлине, то в Париже, то в Америке, но все это несерьёзно, всё-то наездами. Хотя, чего уж там, в этих словах огромная доля иронии. Видимо, Маяковский не мог говорить с публикой, не употребив ради красного словца какой-нибудь абсурд или грубость.
Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь.
А вот и пример грубости, сказанной им на одном из концертов, причем в самом начале. Просто вышел и сказал, что думал. А ты рассказываешь про каких-то стенд-аперов.
Ленин – жил. Ленин – жив. Ленин – будет жить.
Стояли такие же прекрасные солнечные дни, как сейчас. Апрель, совсем весна.
Утром 14 числа 1930 года по Москве поползло известие: покончил с собой Маяковский. Москва не поверила: было 1 апреля по старому стилю. Луначарский, когда ему позвонили, чертыхнулся и повесил трубку: что за дурацкие шутки! Телефон зазвонил снова, и тут нарком схватился за сердце. Оказалось, что это всерьез.
В Лондон, куда уехали Брики, полетела телеграмма; Пастернак, рыдающий в комнате, где лежал самоубийца, мысленно видел, как ее получат, эту телеграмму, как протянут в отчаянии руки и упадут в беспамятстве. Это вряд ли, не на таких напали.
Начались разговоры. Исписался? Бабы? Деньги? Сифилис?
"Глаза у него были несравненные, - скажет о нем Юрий Олеша, - большие, черные. "
А газетная шумиха, связанная о смертью Маяковского, докладывает агент, ее в обществе называют комедией для дураков, чтобы перед заграничным общественным мнением представить смерть Маяковского как смерть революционера, погибшего из-за личной драмы.
Что же, значит, в литературно-художественных кругах думали, что не из-за личной?
По понятным причинам мемуаристы эту тему не развивали и о том, что Маяковский, заигравшись с властями, оказался в ловушке, не писали. Поэтому мы можем только гадать, что там было на самом деле.
"Он был очень одинок. Боялся старости и еще - что исписался. Трудно сходился с людьми, плохо их понимал, часто ошибался".
Однако же интеллигенция и ближний круг ахали: какая неожиданность! Застрелился, кто бы мог подумать!
Потом-то уже вспомнят, что товарищ давно ходил как в воду опущенный, метался между разными РАППами и прочими организациями, менял платформы – кто теперь помнит эти РАППы и эти платформы? И как-то так получится, что никто не спросит: а что с вами, Владимир Владимирович, такое? Никто в глаза не посмотрит и не увидит там. впрочем, что могли увидеть средней руки советские литераторы?
"Брики? Это не семья. Чистая правда: Маяковскому было 37, а семьи у него не было, и все отчаянные попытки ее завести раз за разом обламывались. "
Чистая правда: Маяковскому было 37, а семьи у него не было, и все отчаянные попытки ее завести раз за разом обламывались. Последняя его любовь, жена актера Яншина Вероника Полонская, вроде бы и согласилась выйти за него, но пропустить ради него репетицию и остаться прямо сейчас, утром 14 апреля с ним в его комнатушке на Лубянке отказалась.
Вскрытый череп, мозг, изъятый для изучения. Что поделаешь: раз уж ты советский поэт, будь любезен и мозги свои отдать советскому институту. Чудовищные похороны за счет Моссовета: красный гроб, военный караул, грузовик, зачем-то обитый железом. И носки заграничных ботинок, подбитые железными же подковками, о которых Маяковский говорил: вечные. Эти подковки запомнили те, кто стоял в карауле у гроба. Дым над трубой крематория. Первый день после похорон.
Позже Лиля Юрьевна напишет сестре Эльзе, что проклинает свою поездку, что Володя бы ужасно издерган и впадал в истерику от малейшей ерунды, что грипп его измучил и что, будь она в Москве, он остался бы жив. Ну да, ну да, возможно, но не факт.
"В последние полгода, вспоминал Лев Кассиль, Маяковский стал неузнаваем. Говорил, что все ему страшно надоело"
Потому что в неправильных-то книжках те, кто его помнил, писали о нем: сумасшедшая, дикая впечатлительность. Необузданная фантазия, склонность все доводить до предела. Во всем чрезмерность. Любая мелочь вырастала в трагедию. Цветы дарил охапками, конфеты – по десять коробок зараз. Очень был мнительный и всегда проверял, нужен ли он или не нужен. Славу любил (слава ведь подтверждение нужности). Очень был одинок. Очень боялся старости. Трудно сходился с людьми, плохо их понимал, часто ошибался. Азартен был невероятно: до утра мог резаться в карты или на бильярде. Отлично одевался, вещи предпочитал заграничные. Был болезненно чистоплотен: руки мыл по сто раз на день.
И каким-то чудом при такой брезгливости проглядел свой фатальный союз с властью и чертями у нее на службе.
Все-таки жизни, опыта и мудрости надо набираться у тех людей, которые во все времена могли жить весело. Даже в послереволюционные. Вот Маяковский – вкушал зарождавшийся социализм большими ложками, слепо веря в его правоту. Да, застрелился, но это уже излишки. Самовлюбленный поэт, писавший сомнительного качества, но с изюминкой, стихи, одними почитается как гений, другими – как щегол коммунистический, третьими – как пропагандист шведской семьи.
Верность идеалам революции мешает нынче разглядеть в Маяковском хорошее. Вот кому верить: Дмитрий Дибров в своих трансляциях по перископу говорит, что 10 лет совокуплялся в грубой форме с СССР, а Маяковский писал ему оды? Верить нужно маме и своей интуиции, а знаменитых людей нужно слушать, читать и делать выводы. Ниже вашему вниманию представлены высказывания суперзвезды постреволюционной России, первого, после Ленина, среди моряков и вчерашних куртизанок, и новой советской элиты, любимца всех эпох и разных граждан, Владимира Маяковского, как литературные, так и не очень.
"Пока перед трюмо разглядываешь прыщик. "
Это цитата из одного стихотворения Владимира Владимировича. И надо сказать, она точно отображает поведение поэта. Да, в это сложно поверить, но здоровенный бугай, отсидевший за революционные настроения в тюрьмах, вышедший из простой семьи лесничего и писавший такие резкие, как удар серпом по яйцам, стихи, был донельзя чистоплотным человеком. Обычным делом для "поэта революции" было разглядывать свою физиономию в зеркале на предмет наличия новых прыщиков, царапин и слишком длинных щетинок. Брился он каждый день, оправдывая это словами: "Нет, недостаточно я красив, чтобы бриться не каждый день".
Якшаясь с футуристами, Маяковский зачастую выглядел словно умалишенный в своём знаменитом оранжевом свитере, поверх которого напяливал бант. Но в повседневной жизни он был подчеркнуто элегантен, одеваясь по моде того времени. Его вполне можно было назвать денди, помешанным на чистоплотности. Именно что помешанным, другое слово подобрать довольно трудно. Больше прыщиков он боялся за собственное здоровье, фобия заразиться нехорошими болезнями преследовала его с детства, после нелепой смерти отца. Там действительно все вышло довольно глупо: отец проткнул палец иглой для сшивания бумаг и умер от заражения крови. Не самая лучшая смерть, Маяковский постоянно носил с собой мыльницу и при каждом удобном случае мыл руки.
"У меня из десяти стихов – пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений – восемь плохих и два хороших, но таких хороших, мне, пожалуй, не написать" .
Как видим, дерзкий и самовлюблённый Маяковский, писавший про то, что: "В наши дни писатель тот, кто напишет марш и лозунг!" – довольно трезво оценивал своё творчество. Да, конечно, не меланхолично резкий и утонченный Блок, но по-своему хорош.
"В этом мире умереть не ново, Сделать жизнь значительно трудней" .
Своеобразный некролог на смерть другого великого поэта – Есенина. И в этой фразе гораздо больше стимула и мудрости, чем в любых словах поддержки и утешениях. Наверное, эту фразу надо вдалбливать в голову всем возомнившим, будто у них нет выбора. Ведь зачастую самоубийство – это внебрачное дитя малодушия и депрессии. Кстати, в этом послании есть ещё одна интересная фраза: "Лучше умереть от водки, чем от скуки!" Маяковский употреблял её с большим жирным слоем иронии, но каждый видит в ней свой смысл. И всё бы ничего, но.
4.
"Всем В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля – люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Как говорят – "инцидент исперчен", любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид"
Но Маяковский сам покончил жизнь самоубийством и оставил после себя такое вот послание. По сути, это последнее произведение замечательного поэта – его предсмертная записка. Написана, кстати, вполне в манере Владимира Владимировича. Здесь он упомянул всех: любимую женщину, вторую любимую женщину и ставшие легендарными слова: "Любовная лодка разбилась о быт", – это все из самого печального произведения Маяковского из его предсмертной записки. А ведь слова – точнее не придумаешь. С каждым бывает, с каждым случится.
"– Среди русских я чувствую себя русским, среди грузин я чувствую себя грузином. Вопрос из зала: – А среди дураков? Ответ: – А среди дураков я впервые" .
Знаменитый отрывок из выступления в Политехническом институте на диспуте о пролетарском интернационализме. Маяковский имел ввиду, что среди всех народов он чувствует себя своим. Тем более сам о грузинах знал не понаслышке, как-никак, родился в селе Багдади, что вблизи современного Тбилиси (тогда Тифлис).
Самое интересное, что один мой приятель-полукровка сказал то же самое про греков и русских. Так вот, его отец (грек) почему-то перестал с ним разговаривать. Наверное, потому что он идиот.
6.
На, Ося, расставь запятатки.
Эта фраза ожидала все произведения поэта, которые увидели печать. Дело в том, что у Маяковского не было возможности получить настоящее образование, и в этом крылась главная проблема творца – ужасная безграмотность. Собственно, обилие неологизмов в его стихах этим и объясняется. Не знал парень, как можно писать, а как нельзя. Особую неприязнь он питал к запятым, за всю жизнь так и не поняв, где их нужно ставить, а где нет. Знаменитая "лесенка", которой выкладывались его строки, была способом хоть как-то прикрыть безграмотность. Хотя коллеги-поэты обвиняли его в жульничестве, ведь поэтам тогда платили за количество строк, и Маяковский получал в 2-3 раза больше за стихи аналогичной длины.
Чтобы у редактуры не возникало вопросов и инфаркта, он отдавал их на редактуру мужу своей любовницы Лилли Брик – Осипу. Это удивительная история любви между любвеобильным поэтом и весьма расчетливой девицей. Самое интересное, что в один прекрасный момент Маяковский переехал в их дом, где они жили втроем. Ося не возражал, Ося редактировал стихи, пока голубки ворковали. Вот такая вот свобода нравов. Как говорили ранние большевики: "Брак – пережиток буржуазного прошлого".
Просто поэт делится впечатлениями о заграничных женщинах.
Первое вступление в поэму
Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем говне,
наших дней изучая потёмки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
ваш учёный,
кроя эрудицией
вопросов рой,
что жил-де такой
певец кипячёной
И ярый враг воды сырой.
Профессор,
снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
о времени
и о себе.
Я, ассенизатор
и водовоз,
революцией
мобилизованный и призванный,
ушёл на фронт
из барских садоводств
поэзии -
бабы капризной.
Засадила садик мило,
дочка,
дачка,
водь
и гладь -
сама садик я садила,
сама буду поливать.
Кто стихами льёт из лейки,
кто кропит,
набравши в рот -
кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки -
кто их к чёрту разберёт!
Нет на прорву карантина -
мандолинят из-под стен:
"Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н. "
Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулёз,
где блядь с хулиганом
да сифилис.
И мне
агитпроп
в зубах навяз,
и мне бы
строчить
романсы на вас -
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной песне.
Слушайте,
товарищи потомки,
агитатора,
горлана-главаря.
Заглуша
поэзии потоки,
я шагну
через лирические томики,
как живой
с живыми говоря.
Я к вам приду
в коммунистическое далеко'
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдёт
через хребты веков
и через головы
поэтов и правительств.
Мой стих дойдёт,
но он дойдёт не так, -
не как стрела
в амурно-лировой охоте,
не как доходит
к нумизмату стёршийся пятак
и не как свет умерших звёзд доходит.
Мой стих
трудом
громаду лет прорвёт
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошёл водопровод,
сработанный
ещё рабами Рима.
В курганах книг,
похоронивших стих,
железки строк случайно обнаруживая,
вы
с уважением
ощупывайте их,
как старое,
но грозное оружие.
Я
ухо
словом
не привык ласкать;
ушку девическому
в завиточках волоска
с полупохабщины
не разалеться тронуту.
Парадом развернув
моих страниц войска,
я прохожу
по строчечному фронту,
Стихи стоят
свинцово-тяжело,
готовые и к смерти
и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло
нацеленных
зияющих заглавий.
Оружия
любимейшего
род,
готовая
рвануться в гике,
застыла
кавалерия острот,
поднявши рифм
отточенные пики.
И все
поверх зубов вооружённые войска,
что двадцать лет в победах
пролетали,
до самого
последнего листка
я отдаю тебе,
планеты пролетарий.
Рабочего
громады класса враг -
он враг и мой,
отъявленный и давний.
Велели нам
идти
под красный флаг
года труда
и дни недоеданий.
Мы открывали
Маркса
каждый том,
как в доме
собственном
мы открываем ставни,
но и без чтения
мы разбирались в том,
в каком идти,
в каком сражаться стане.
Мы
диалектику
учили не по Гегелю.
Бряцанием боёв
она врывалась в стих,
когда
под пулями
от нас буржуи бегали,
как мы
когда-то
бегали от них.
Пускай
за гениями
безутешною вдовой
плетётся слава
в похоронном марше -
умри, мой стих,
умри, как рядовой,
как безымянные
на штурмах мёрли наши!
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтёмся славою -
ведь мы свои же люди, -
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
из Леты
выплывут
остатки слов таких,
как "проституция",
"туберкулёз",
"блокада".
Для вас,
которые
здоровы и ловки,
поэт
вылизывал
чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай
быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.
Мне
и рубля
не накопили строчки,
краснодеревщики
не слали мебель на дом.
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего не надо.
Явившись
в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических
рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
партийных книжек.
Читайте также: