Ея величество белая вошь

Прочно подсел я на Галича.
Раньше слушал постольку-поскольку, а теперь скачал и отслушал всё от и до - что можно и нельзя.
Есть от юбилеев своя польза.

Галич смел, пронзителен, ироничен и крут.

Отдельно хороша "Королева материка".
Я вообще люблю произведения, написанные в состоянии лихорадочного бреда - "Про это" Маяковского, "Караул" Умки и др.

Когда затихает к утру пурга,
И тайга сопит, как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это не малый срок.
И спят зэка, как в последний раз -
Натянул бушлат - и пока! -
И вохровцы спят, как в последний раз -
Научились спать у зэка.
И начальнички спят, брови спят,
И лысины, и усы,
И спят сапоги, и собаки спят,
Уткнувши в лапы носы.
И тачки спят, и лопаты спят,
И сосны пятятся в тень,
И еще не пора, не пора, не пора
Начинать им доблестный день.
И один лишь "попка" на вышке торчит, (*)
Но ему не до спящих масс,
Он занят любовью - по младости лет
Свистит и дрочит на Марс.
И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во тьме тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее называли все -
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их.
Когда сложат из тачек и нар костер,
И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в этот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот,
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
А потом пропоет неслышно труба,
И расступится рвань и голь,
И Ее Величество Белая Вошь
Подойдет и войдет в огонь,
И взметнутся в небо тысячи искр,
Но не просто, не как-нибудь -
Навсегда крестом над Млечным Путем
Протянется Вшивый Путь!

Говорят, что когда-то, в тридцать седьмом,
В том самом лихом году,
Когда покойников в штабеля
Укладывали на льду,
Когда покрякивала тайга
От доблестного труда,
В тот год к Королеве пришла любовь,
Однажды и навсегда.
Он сам напросился служить в конвой,
Он сам пожелал в Дальлаг,
И ему с Королевой крутить любовь,
Ну, просто нельзя никак,
Он в нагрудном мешочке носил чеснок,
И деньги, и партбилет,
А она - Королева, и ей плевать -
Хочет он, или нет!
И когда его ночью столкнули в клеть,
Зачлись подлецу дела,
Она до утра на рыжем снегу
Слезы над ним лила,
А утром пришли, чтоб его зарыть,
Смотрят, а тела нет,
И куда он исчез - не узнал никто,
И это - Ее секрет!
А еще говорят, что какой-то Чмырь,
Начальничек из Москвы,
Решил объявить Королеве войну,
Пошел, так сказать, "на вы".
Он гонял на прожарку и в зоне и за,
Он вопил и орал: "Даешь!"
А был бы начальничек чуть поумней,
Пошел бы с ней на дележ,-
Чтоб пайку им пополам рубить,
И в трубу пополам трубить,
Но начальничек умным не может быть,
Потому что - не может быть.
Он надменно верит, что он не он,
А еще миллион и он,
И каждое слово его - миллион,
И каждый шаг миллион.
Но когда ты один, и ночь за окном
От черной пурги хмельна,
Тогда ты один, и тогда беги!
Ибо дело твое - хана!
Тогда тебя не спасет миллион,
Не отобьет конвой!
И всю ночь, говорят, над зоной плыл
Тоскливый и страшный вой.
Его нашли в одном сапоге,
И от страха - рот до ушей,
И на вздувшейся шее тугой петлей
Удавка из белых вшей.
И никто с тех пор не вопит:"Даешь!"
И смеется исподтишка
Ее Величество Белая Вошь,
Повелительница зэка,
Вот тогда ее и прозвали все -
Королева Материка.

Когда-нибудь все, кто придет назад,
И кто не придет назад,
Мы в честь ее устроим парад,
И это будет парад!
По всей Вселенной (валяй, круши!)
Свой доблестный славя труд,
Ее Величества Белой Вши
Подданные пройдут.
Ее Величества Белой Вши
Данники всех времен.
А это сумеет каждый дурак -
По заду втянуть ремнем,
А это сумеет любой дурак -
Палить в безоружных всласть!
Но мы-то знаем какая власть
Была и взаправду власть!
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даешь,
Ты, Повелительница зэка,
Ваше Величество Белая Вошь!
Наше Величество Белая Вошь!
Королева Материка!

Русскую поговорку "Счастливый, как из бани" вспоминает Варлам Шаламов - бывший зэк соловецкого концлагеря. В бане можно было избавиться от вшей на какое-то время. Потом все начианлось опять: "Но вшивые ветераны, прибывшие из дальних мест, знали, что мяса на их костях недостаточно, чтобы согреться в одиночку, а борьба со вшами одинаково трудна и при вагонных, и при сплошных нарах."

Вши на Соловках: завшивленные советской властью академики и профессора

"Неужели разум потерян у людей до такой степени, что они не понимают, не хотят понимать, что без вшей лучше, чем со вшами. А вшей много, и вывести их без дезкамеры почти нельзя, особенно в густо набитых бараках. [. ] Конечно, вшивость - понятие, нуждающееся в уточнении. Какой-нибудь десяток вшей в белье за дело не считается. Вшивость тогда начинает беспокоить и товарищей и врачей, когда их можно смахивать с белья, когда шерстяной свитер ворочается сам по себе, сотрясаемый угнездившимися там вшами. [. ] Так неужели человек - кто бы он ни был, не хочет избавиться от этой муки, которая мешает ему спать и борясь с которой он в кровь расчесывает свое грязное тело? Нет, конечно."Шаламов Варлам. Артист лопаты. Москва, "Художественная литература" "Вагриус", 1998)

Когда мы готовились к отправке на Соловки, нас втиснули на пересыльном пункте вместе с уголовниками, и те, снимая с себя вшей, щелчками обстреливали ими нас. Я и мои спутники уже через десять минут были покрыты вшами.

Дмитрий Лихачев
Cоловки 1928-31.

Брали [из барака] на работу по очереди всех, кто стоял ближе (до дальних нельзя было добраться). Шпана плевала в нас и бросала вши, стреляла вшами щелчками.

Ночью [на следующую ночь] при лампах [разумеется, керосиновых - "летучая мышь"] вся наша компания переписывала татуировки ["наколки"] на шпане на карточки [как приметы]. [Невольно у нас] появился начальственный тон (у И[вана] М[ихайловича Андреевского]). Итак, мы сразу стали на сторону меньшинства (как требовал от нас взводный-поляк). Полез переписывать татуировки поэт Ярославский. Ярославский стал что-то шептать на ухо [взводному]. Взводный грозно стукнул по столу кулаком и сказал: "Был тайным - станешь явным". (Лихачев Дмитрий. Избранное: Воспоминания. - СПб.: Издательство "Logos", 1997)

Поделиться в социальных сетях

Когда-нибудь все, кто придет назад,
И кто не придет назад.
Мы в честь ее устроим парад,
И это будет Парад:

По всей Вселенной ломай-круши,
Доблестный славя труд,
Ее Величества Белой Вши
Подданные пройдут .

Ее Величества Белой Вши
Данники всех времен .
А это сумеет любой дурак
По заду втянуть ремнем,

А это сумеет любой дурак
Палить в безоружных всласть .
Но мы-то знаем, какая власть
Была и взаправду Власть .

И пусть нам другие дают срока:
Ты нам вечный покой даешь!

Ваше Величество Белая Вошь!
Наше Величество Белая Вошь!
Наше Величество Белая Вошь!
Королева Материка .

(Александр Галич. Королева Материка. Лагерная баллада, написанная в бреду. 1970)

"Но по пути к этому всегда стоит одно привходящее задание — ликвидация у заключенных вшей. Из тюрем арестанты поступают поголовно пораженные этими насекомыми, сознательно культивируемыми в тюрьмах для подследственных. Вшивый режим и вшивая камера входят в систему мероприятий следственной власти ГПУ по получению "добровольных признаний". До весны 1930 года режим этот также встречал полную поддержку в лице начальства лагерей: вошь была мощным союзником ГПУ в деле ликвидации заключенных в лагерях "особого назначения". Сыпной тиф не переводился, заключенные умирали от него тысячами, был заведен даже особый порядок свозить их на один из островов, где их оставляли без всякого присмотра и ухода и где они умирали ускоренным темпом. Теперь, при новой "установке" — получения от заключенного максимума труда, - вши признаны подлежащими уничтожению. Наша жестокая стрижка и бритье в бане, своеобразная дезинфекция, граничившая с уничтожением нашей одежды, объяснялись тем, что от врачебного пункта требовалось абсолютное очищение нас от вшей, хотя средств для этого в распоряжении врачей почти никаких не было.

Если в партии заключенных, отправленных с распределительного пункта, при тщательном досмотре на месте прибытия обнаруживалась хотя бы одна вошь, врач распределительного пункта получал тридцать суток карцера." (Чернавин Владимир. Записки "вредителя" В кн.: Владимир и Татьяна Чернавины. Записки "вредителя". Побег из ГУЛАГа. - СПб.: Канон, 1999. - С. 6-328.)

Оперативники норовили отобрать все опять-таки по своей привычкe, по своей тренировкe ко всякаго рода "раскулачиванiю" чужихъ штановъ. Какъ я ни упирался - къ концу инвентаризацiи въ углу барака набралась цeлая куча рвани, густо усыпанной вшами и немыслимой ни въ какой буржуазной помойкe.

- Вы ихъ водите въ баню? -- спросилъ я начальника колонны.
- А въ чемъ ихъ поведешь? Да и сами не пойдутъ.

По крайней мeрe половинe барака въ баню идти дeйствительно не въ чемъ. (Иванъ Солоневичъ. Россiя въ концлагерe. III изданiе. Издательство "Голосъ Россiи", Софiя, 1938.)

Поделиться в социальных сетях

Машинистка санчасти, печатавшая отчётную сводку, вернулась в женбарак с сенсационным известием: из 126 тысяч населения Соловецкого архипелага за один только последний месяц вымерло от сыпного тифа 14 тысяч!

Молоденькая жена начальника Анзера — единственная на всём острове "вольная" женщина, а потому невероятно скучавшая и — на безрыбье и рак рыба — зачастую забегавшая поболтать в женскую кустарку, покатывалась со смеху, рассказывая в вышивальном цехе:
— Ну и нахохоталась же я вчера около Вовки ("Вовка" был её супруг)! Мало вам, говорю, каждое утро и вечер живым поверку делать! Подумайте: они вчера мертвецам поверку устроили! Недосчитались, видите ли, кого-то на вечерней поверке и испугались: уж не сбежал ли он. Да вовремя сообразили — их сейчас столько мрёт, что не всех и отмечать успевают, Ну вот, чтоб зря не волноваться, они и решили сначала поискать беглеца в траншеях — прежде-то чем посылать погоню. Отправились ночью с фонарями на гору и заставили санитаров вытаскивать покойников и рядами раскладывать на снегу — точь в точь как на поверке живых, только что не стоймя их ставили, и притом совсем голых. Ну, у каждого ведь на груди химическим карандашом фамилия написана — так они с фонарями обходили ряды и читали, пока не нашли мнимого беглеца. Потом санитары их полночи в яму сбрасывали. Потеха!
[. ] И она раскатисто хохотала.

Всё это, конечно, было очень смешно и забавно, но кустарки, слушая её болтовню, почему-то не смеялись, и только некоторые, наиболее проникнутые духом чинопочитания, из уважения к "начальнице", как её все называли, вяло силились выдавить улыбку на своих угрюмых лицах.

По-видимому, отчетная сводка дошла до Москвы, и в лагере был получен строгий приказ: в кратчайший срок какими угодно мерами прекратить эпидемию. "Меры" были пущены в ход самые разнообразные: между прочими, были образованы из заключённых комиссии по борьбе с сыпным тифом с директивами обследовать санитарные условия быта и санитарное состояние заключенных, с полномочиями, где надо, принимать самые решительные меры.

В анзерскую комиссию вошло несколько озорниц — малокультурных и малочистоплотных, которые устроили себе развлечение из обследования голов своих товарок и вынесения для некоторых из них, в особенности — соперниц, категорического приговора: обрить наголо! Курчавая брюнетка Маруся Бочкова, у которой прическа была главным её украшением, оказалась первой жертвой их остроумия и произвола: никакие доводы и протесты не были приняты во внимание, и суровый приговор был приведён в исполнение, хотя никто не сомневался в том, что у Маруси Бочковой голова была чище, чем у некоторых членов комиссии. На Троицкой, по рассказам, брили поголовно все духовенство.

В два часа ночи, как только вернулась в барак первая партия, нас подняли и погнали в баню, не позаботившись хотя бы проветрить и подмести её после целосуточного пребывания в ней восьмидесяти женщин, лишённых возможности уединяться из неё для каких бы то ни было надобностей и вынужденных поэтому пользоваться ею же как уборной.

Эта ночь в бане вспоминается мне сейчас как полный кошмаров горячечный бред.

При мигающем свете тусклой керосиновой лампы, еле горевшей вследствие отсутствия кислорода, выдышанного предыдущей партией, в прокуренной, паркой и смрадной атмосфере донельзя загрязнённого помещения, среди тёмных бревенчатых стен старой монастырской бани, под низким и таким же тёмным дощатым потолком кишели голые женские тела: одни — молодые, хорошо сложенные, другие — старые, высохшие или расплывшиеся, с отвислыми грудями и животами, но все при этом одинаково пёстро растатуированные, как это принято в уголовной среде.

Чтобы как-нибудь скоротать время, затянули хоровые песни, потом пустились в пляс. Хоровод из голых женщин с хохотом и гиканьем кружился посреди бани, а внутри его такие же голые женщины прыгали вприсядку. Это была какая-то бешеная свистопляска, сущий шабаш ведьм с Лысой горы, бесовское радение, Вальпургиева ночь.

Мать Вероника, распустив по плечам волосы и стараясь прикрыть полотенцем свою наготу, стояла с запрокинутой головой, прислонясь к бедой каменной печке, в позе христианской мученицы первых веков, как живое воплощение беклемишевской статуи.

В сумерки разрешили пользоваться водой и мыться. Одновременно стали вносить в предбанник узлы продезинфицированной нашей одежды, от которых баня сразу наполнилась едким запахом серных испарений. Спеша и толкаясь, расхватывали женщины свои вещи и торопливо, кое-как одевались, чтобы скорей вырваться, наконец, на свежий воздух.

Измученная и усталая до полусмерти, возвращалась я в свою "келью" с одной мыслью — поскорей переодеться во всё чистое и растянуться на постели. Но здесь меня ждал новый неприятный сюрприз: комната, в которой помещался наш вышивальный цех и в которой я тогда жила в качестве его заведующей, была использована в наше отсутствие как дезинфекционная камера, и войти в неё, казалось, не было никакой возможности, несмотря на раскрытую форточку и затопленную для вентиляции печь.

Однажды Григорий Явлинский сказал, что коммунизм, как педикулез, появляется от бедности. Вши и тиф ушли из Соловков вместе с коммунистами. Будем молить Господа, чтобы эти существа ушли оттуда навсегда.

Однако больше двигаться было некуда, да и меня так тянуло в постель, что я превозмогла себя и вошла в удушающе едкую атмосферу, наполнявшую комнату. Вскоре мне стало плохо, и когда наша командирша зашла ко мне, чтобы узнать, как я себя чувствую, я с не свойственным мне раздражением наговорила ей много лишнего.
— Если нас специально хотели заразить сыпняком и впридачу наградить венерическими заболеваниями — ничего удачнее этой "санобработки" нельзя было бы и придумать: запереть чуть не на сутки около сотни голых людей, вшивых с невшивыми, и заставить их сидеть на скамьях, на которых только что до них сидела сотня голых венеричск! . Скамьи эти не только не помыли после них, но и нам не позволили это сделать — закрыли краны, чтобы мы "зря" воду не тратили . , а перед уходом все были уже такие усталые и измученные, что почти и не мылись, так торопились скорей вырваться на чистый воздух. А пол! Загаженный, заплёванный, весь в окурках и кое в чём похуже! А мы голыми ногами ходили по этой грязи . До сих пор меня Бог хранил — ни разу ещё на себе вшей не находила, ну, а после такой "санобработки" не поручусь: ведь там на нас вши с потолка падали!
— Если хотите, я передам ваши слова начальнику, — сказала командирша, — только ведь я заранее знаю, что он скажет на это: "Вот, подумаешь, барыня нашлась, брезгует простым народом. А сама-то она что за "фря", что не может быть в одном обществе со вшивыми? Нынче дворяне не в моде". Вот что он скажет.
— Да поймите же, что я не о себе хлопочу. вот увидите — эта "санобработка" даст лишь новую вспышку эпидемии.
Командирша ушла, а я впала в тяжёлое забытье.
(Второва-Яфа Ольга. Авгуровы острова. Истина и жизнь. - 1995. - № 10. - С. 32-47)

Галич А - Королевская баллада

Лагерная баллада, написанная в бреду

Когда затихает к утру пурга,
И тайга сопит, как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это не малый срок.
И спят зэка, как в последний раз -
Натянул бушлат - и пока,
И вохровцы спят, как в последний раз -
Научились спать у зэка.
И начальнички спят, брови спят,
И лысины, и усы,
И спят сапоги, и собаки спят,
Уткнувши в лапы носы.
И тачки спят, и лопаты спят,
И сосны пятятся в тень,
И еще не пора, не пора, не пора
Начинать и доблестный день.
И один лишь "попка" на вышке торчит, (*)
Но ему не до спящих масс,
Он занят любовью - по малости лет
Свистит и дрочит на Марс.
И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во тьме тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее называем все -
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их.
Когда сложат из тачек и нар костер,
И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в этот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот,
О, как они ссали, б закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
А потом пропоет неслышно труба,
И расступится рвань и голь,
И Ее Величество Белая Вошь
Подойдет и войдет в огонь,
И взметнутся в небо тысячи искр,
Но не просто, не как-нибудь -
Навсегда крестом над Млечным Путем
Протянется Вшивый Путь!
Говорят, что когда-то, в тридцать седьмом,
В том самом лихом году,
Когда покойников в штабеля
Укладывали на льду,
Когда покрякивала тайга
От доблестного труда,
В тот год к Королеве пришла любовь,
Однажды и навсегда.
Он сам напросился служить в конвой,
Он сам пожелал в Дальлаг,
И ему с Королевой крутить любовь,
Ну, просто нельзя никак,
Он в нагрудном мешочке носил чеснок,
И деньги, и партбилет,
А она - Королева, и ей плевать -
Хочет он, или нет!

И когда его ночью столкнули в клеть,
Зачлись подлецу дела,
Она до утра на рыжем снегу
Слезы над ним лила,
А утром пришли, чтоб его зарыть,
Смотрят, а тела нет,
И куда он исчез - не узнал никто,
И это - Ее секрет!
А еще говорят, что какой-то Хмырь,
Начальничек из Москвы,
Решил объявить Королеве войну,
Пошел, так сказать, "на вы"
Он гонял на прожарку и в зоне и за,
Он вопил и орал: "Даешь!"
А был бы начальничек чуть поумней,
Пошел бы с ней на дележ,-
Чтоб пайку им пополам рубить,
И в трубу пополам трубить,
Но начальничек умным не может быть,
Потому что - не может быть.
Он надменно верит, что он не он,
А еще миллион и он,
И каждое слово его - миллион,
И каждый шаг миллион.
Но кода ты один, и ночь за окном
От черной пурги хмельна,
Тогда ты один, и тогда беги!
Ибо дело твое - хана!
Тогда тебя не спасет миллион,
Не отобьет конвой!
И всю ночь, говорят, над зоной плыл
Тоскливый и страшный вой. -
Его нашли в одном сапоге,
И от страха - рот до ушей,
И на вздувшейся шее тугой петлей
Удавка из белых вшей.

И никто с тех пор не вопит:"Даешь!"
И смеется исподтишка
Ее Величество Белая Вошь,
Повелительница зэка,
Вот тогда ее и прозвали все -
Королева Материка.
Когда-нибудь все, кто придет назад,
И кто не придет назад,
Мы в честь ее устроим парад,
И это будет парад!
По всей Вселенной (валяй,круши!)
Свой доблестный славя труд,
Ее Величества Белой Вши
Подданные пройдут.
Ее Величества Белой Вши
Данники всех времен.
А это сумеет каждый дурак -
По заду втянуть ремнем,
А это сумеет любой дурак -
Палить в безоружных всласть!
Но мы-то знаем какая власть
Была и взаправду власть!
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даешь,
Ты, Повелит

Текст песни Александр Галич - Королева материка (Её Величество Белая вошь)

И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во мгле тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее звали все -
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их.
Когда сложат из тачек и нар костер,
И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в тот костер.

Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот.
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
А потом пропоет неслышно труба,
И расступится рвань и голь,
И Ее Величество Белая Вошь
Подойдет и войдет в огонь,
И взметнутся в небо тысячи искр,
Но не просто, не как-нибудь -
Навсегда крестом
над Млечным Путем
Протянется Вшивый Путь!

Он в нагрудном мешочке носил чеснок,
И деньги, и партбилет,
А она - Королева, а ей плевать -
Хочет он, или нет!
И когда его ночью столкнули в клеть,
Зачлись подлецу дела,
Она до утра на рыжем снегу
Слезы над ним лила,
А утром пришли, чтоб его зарыть,
Смотрят, а тела нет,
И куда он исчез - не узнал никто,
И это - Ее секрет!

А еще, говорят, что какой-то хмырь,
Начальничек из Москвы,
Решил объявить Королеве войну,
Пошел, так сказать, "на вы".
Он гонял на прожарку и в зоне и за,
Он вопил и орал: "Даешь!"
А был бы начальничек чуть поумней,
Он пошел бы с ней на дележ, -
Чтобы пайку им пополам рубить,
И в трубу пополам трубить,
Но начальник умным не может быть,
Потому что - не может быть.

(Продолжение текста в следующей песне).

Перевод песни Александр Галич - Королева материка (Её Величество Белая вошь)

(Перевод текста песни Александр Галич - Королева материка (Её Величество Белая вошь) на английский #english version, на английском языке)

When fading in the morning Blizzard,
And taiga snoring, like a pup,
And even before the rise of an hour and a half,
And it is a considerable term.
And sleep convict,
as the last time -
Pulled on his jacket - and so far,
And вохровцы sleep,
as the last time -
Learn to sleep at a con.
And the chiefs sleep, his sleep,
And his bald head, and his mustache,
And sleep, and boots, and the dog asleep,
Buried paws in their noses.
And wheelbarrows sleep, and spades sleep,
Pine-trees and the drop in the shadow,
And still no time, no time, no time
To start them valiant day.
And only one вертухай on the tower sticking out,
But he is not up to the sleeping masses,
He was busy with love -
on младости years
Whistles and sexy
on Mars.

And now in this hour, as deaf shiver,
Floating in a haze of longing,
And then wakes up the White Louse,
The mistress of a con,
And we called her all -
The Queen Of The Mainland.
Where всевластье it came from,
Go and ask other,
But she came first in the region,
And the last to leave them.
When laying out of the cars and Nar fire,
And wolf forgetting the strife,
Will be the next вохровцы and a con,
And написают in the fire.

First for myself and then for those
Who drink now of God mors,
Someone slapped entry, who went under the ice,
Who in dead ground,frozen
Who Kolyma from z to z
Giving in the hot pot.
Oh, how they ссали b, closing his eyes,
As the turtle drink water!
And then cock softly tube,
And расступится dud and beggars,
And Her Majesty White Louse
Come and will come in fire,
And the cock in the sky a thousand sparks,
But not just, not as something -
Forever cross
over the Milky Way
Reach A Lousy Way!

They say that once, in the thirty-seventh,
In the same year,dashing
When the dead in a pile
Put on ice,
When покрякивала taiga
From the valiant labour,
In the same year to the Queen of love has come,
Once and for all.
He volunteered to serve in the convoy,
He himself wished to Дальлаг,
And him with a Queen-make love,
Well, just not in any way,

He was in shirt bag wore garlic,
And money, and the membership card,
And she is the Queen, and she don't care -
He wants to or not!
And when the night was pushed into the crate,
Зачлись vile deeds,
It is up to in the morning on a red snow
Tears over him Leela,
And in the morning came to its close,
Look, but no body,
And where he has gone - don't know nobody,
And this is Her secret!

And yet, they say that some хмырь,
Начальничек from Moscow,
Decided to declare the Queen of war,
Went, so to say, "you".
He drove on прожарку and in zone and for,
He screamed and yelled, "Give!"
But would начальничек a little smarter,
He would go with her to the division, -
To solder them in half cut,
And the trumpet blow in half,
But the head of the smart can't be,
Because " it can't be.

(Continuation of the text in the next song).

И когда его ночью столкнули в клеть, Зачлись подлецу дела, Она до утра на рыжем снегу Слезы над ним лила, А утром пришли, чтоб его зарыть, Смотрят, а тела нет, И куда он исчез - не узнал никто, И это - Ее секрет! А еще говорят, что какой-то Хмырь, Начальничек из Москвы, Решил объявить Королеве войну, Пошел, так сказать, "на вы". Он гонял на прожарку и в зоне и за, Он вопил и орал: "Даешь!" А был бы начальничек чуть поумней, Пошел бы с ней на дележ,Чтоб пайку им пополам рубить, И в трубу пополам трубить, Но начальничек умным не может быть, Потому что - не может быть. Он надменно верит, что он не он, А еще миллион и он, И каждое слово его - миллион, И каждый шаг миллион. Но кода ты один, и ночь за окном От черной пурги хмельна, Тогда ты один, и тогда беги! Ибо дело твое - хана! Тогда тебя не спасет миллион, Не отобьет конвой! И всю ночь, говорят, над зоной плыл Тоскливый и страшный вой. Его нашли в одном сапоге, И от страха - рот до ушей, И на вздувшейся шее тугой петлей Удавка из белых вшей.

И никто с тех пор не вопит:"Даешь!" И смеется исподтишка Ее Величество Белая Вошь, Повелительница зэка, Вот тогда ее и прозвали все Королева Материка. Когда-нибудь все, кто придет назад, И кто не придет назад, Мы в честь ее устроим парад, И это будет парад! По всей Вселенной (валяй,круши!) Свой доблестный славя труд, Ее Величества Белой Вши Подданные пройдут. Ее Величества Белой Вши Данники всех времен. А это сумеет каждый дурак По заду втянуть ремнем, А это сумеет любой дурак Палить в безоружных всласть! Но мы-то знаем какая власть Была и взаправду власть! И пускай нам другие дают срока, Ты нам вечный покой даешь, Ты, Повелительница зэка, Ваше Величество Белая Вошь! Наше Величество Белая Вошь! Королева Материка! -----------------------------------------*) "попка" - вертухай, часовой

БАЛЛАДА О СОЗНАТЕЛЬНОСТИ

Егор Петрович Мальцев Хворает, и всерьез: Уходит жизнь из пальцев, Уходит из желез.

Из прочих членов тоже Уходит жизнь его, И вскорости, похоже, Не будет ничего.

Когда нагрянет свора Савеловских родных, То что же от Егора Останется для них?

Останется пальтишко, Подушка, чтобы спать, И книжка, и сберкнижка На девять двадцать пять.

И таз, и две кастрюли, И рваный подписной, Просроченный в июле Единый проездной.

И все. И нет Егора! Был человек, и нет! И мы об этом скоро Узнаем из газет. Пьют газировку дети И пончики едят, Ему ж при диабете -Все это чистый яд! Вот спит Егор в постели, Почти что невесом, И дышит еле-еле, И смотрит дивный сон -В большом красивом зале, Резону вопреки, Лежит Егор, а сзади Знамена и венки. И алым светом залит Большой его портрет, Но сам Егор не знает, Живой он или нет. Он смаргивает мошек, Как смаргивал живой, Но он вращать не может При этом головой. И дух по залу спертый, Как в общей душевой, И он скорее мертвый, Чем все-таки живой.

Но хором над Егором -Краснознаменный хор, Краснознаменным хором Поет -- вставай, Егор!

Вставай, Егор Петрович, Во всю свою длину, Давай, Егор Петрович, Не подводи страну!

Центральная газета Оповестила свет, Что больше диабета В стране советской нет!

Пойми, что с этим, кореш, Нельзя озорничать, Пойми, что ты позоришь Родимую печать.

И сел товарищ Мальцев, Услышав эту речь, И жизнь его из пальцев Не стала больше течь.

Егор трусы стирает, Он койку застелил, И тает, тает, тает В крови холестерин.

По площади по Трубной Идет он, милый друг, И все ему доступно, Что видит он вокруг! Доступно кушать сласти И газировку пить, Лишь при Советской власти Такое может быть!

БАЛЛАДА О СТАРИКАХ И СТАРУХАХ,

с которыми я вместе жил и лечился в санатории

областного совета профсоюза в 110 км от Москвы

Все завидовали мне: "Эко денег!" Был загадкой я для старцев и стариц. Говорили про меня: "Академик!" Говорили: "Генерал-иностранец!"

О, бессониц и снотворных отрава! Может статься, это вы виноваты, Что привиделась мне вздорная слава В полумраке санаторной палаты?

А недуг со мной хитрил поминутно: То терзал, то отпускал на поруки. И все было мне так страшно и трудно, А труднее всего -- были звуки.

Доминошники стучали в запале, Привалившись к покарябанной пальме, Старцы в чесанках с галошами спали Прямо в холле, как в общественной спальне.

Я неслышно проходил: "Англичанин!" Я козла не забивал: "Академик!" И звонки мои в Москву обличали: "Эко денег у него, эко денег!"

И казалось мне, что вздор этот вечен, Неподвижен, точно солнце в зените. И когда я говорил: "Добрый вечер!" Отвечали старики: "Извините". И кивали, как глухие глухому, Улыбались не губами, а краем: "Мы мол вовсе не хотим по плохому, Но как надо, извините, не знаем. " Я твердил им в их мохнатые уши, В перекурах за сортирною дверью: "Я такой же,как и вы, только хуже!" И поддакивали старцы, не веря. И в кино я не ходил: "Ясно, немец!" И на танцах не бывал: "Академик!" И в палатке я купил чай и перец: "Эко денег у него, эко денег!" Ну и ладно, и не надо о славе. Смерть подарит нам бубенчики славы! А живем мы в этом мире послами Не имеющей названья державы.

Читайте также: