Петер гардош предрассветная лихорадка отзывы

Петер Гардош

ISBN:	978-5-17-093383-9
Год издания:	2016
Издательство:	АСТ, Corpus
Серия:	Corpus
Язык:	Русский

Эта книга — подлинная история любви родителей автора, чудом уцелевших в нацистском концлагере. Петер Гардош использовал в романе их письма, пролежавшие в тайнике более полувека. Молодой поэт Миклош Гардош и восемнадцатилетняя Лили Райх познакомились в 1945 году в Швеции. В числе бывших узников всех национальностей Красный Крест переправлял сюда из концлагеря Берген-Бельзен венгерских евреев для лечения в шведских медицинских центрах. Почти все они находились на последней стадии истощения, а у Миклоша диагностировали еще и туберкулез. Однако, не желая верить мрачным прогнозам врачей, Миклош решил, не откладывая, жениться. В поисках невесты он разослал больше сотни писем своим соотечественницам, размещенным в шведских больницах в разных концах страны.

Венгерский писатель и режиссер, лауреат двух десятков престижных наград, Петер Гардош экранизировал свой роман и в 2016 году получил премию "За лучший игровой фильм" на Международном кинофестивале "Синеквест" в Сан-Хосе.

Лучшая рецензия на книгу

Это правдивая история любви родителей автора, переживших все муки концлагеря.
Роман основан на письмах, хранившихся больше 50 лет, о которых всё это время не упоминали. Как и не говорили о пережитом несчастными евреями.
Каждый день шла игра с судьбой. И всё это казалось бы выдумкой, не будь правдой. Ведь это одна из немногих благополучных реальных историй, которая могла бы стать заурядной и печальной, не будь у отца автора такой грандиозной решительности.

Перевод с венгерского: Вячеслав Середа
Объем: 256 стр.
Тираж: 3000 экз.
Тип обложки: Твердый переплет
Формат: 84х108/32

Поделитесь своим мнением об этой книге, напишите рецензию!

Рецензии читателей

Очень понравилась книга. Эмоциональная, трогательная, очень светлая. История о силе любви и надежде.

Анонс книги не оставлял сомнений, что предстоит чтение еще одной книги о холокосте и страданиях. Но, удивительно! Главной темой стали человеческие чувства и тяга к жизни. Именно таких чувств и ощущений сегодня нам не хватает. Можно много говорить и вере в силу духа. Но все слова разбиваются, если нет реальной истории. Любовь двух людей, когда кажется нельзя было думать ни о какой любви, а только о том, как выжить. Любовь, которая побеждает болезнь, так как условие судьбы - люби, но ты умрешь. Трогательная и страшная история любви, которой трагедия показана через чувство, которое всем дано, но не всеми испытано и достигнуто. Ты находишься рядом с героями. Ощущение, что ты подсматриваешь за ними - так реально ты вторгаешься в их историю. В очередной раз убеждаешься, что сила духа человека не имеет границ, когда ты понимаешь чего хочешь.

Эта книга исполнена в поэтичных тонах, что не характерно для документалистики. Для дополнительной выразительности автор включил в текст стихи своего отца. Живой разговорный текст, минимум дат и привязки к истории, отстраненность от темы Холокоста и акцентировка на любовной истории придали произведению черты драмы с хорошим финалом. Хотя подобный хеппи-энд можно было предсказать. Нам ведь заранее известно, что герои поженились, и у них родился сын, который является рассказчиком истории. Но все равно, в романе заложена нотка непредсказуемости и даже чуда. Как, например, смог излечиться Миклош? Ведь он был болен туберкулезом, и врачи давали ему лишь полгода жизни. Или, как смогла обрести душевное равновесие Лили после того, что с ней произошло в концлагере? Любовь исцеляет все?! Ответ заложен в этой книге.

Качественная документальная проза от венгерского режиссера, сына, человека, которому посчастливилось выжить в самый драматический период европейской истории. Не только выжить, но и сбросить с плеч груз прошлого и достойно прожить свою жизнь. Ведь, такое не забывается и, наверное, не прощается. Но ради любви человек готов на многое.

Венгрия времен Второй мировой войны была не самой безопасной страной для еврейского населения. Венгерские евреи разделили… Развернуть

Ты жизнь моя, моя судьба. Художник Daniel Rodgers. Вся живопись автора здесь Ты покорить меня .

Я счастлив с тобой. Художник Daniel Rodgers. Вся живопись автора здесь Они рядом сидели, обняв.

Не представляю жизни без тебя. Художник Daniel Rodgers. Вся живопись автора здесь Не представл.

Очарованность придаёт особую прелесть и яркий вкус жизни. Художник Daniel Rodgers. Вся живопись а.

APXИB (270)
АСТРОЛОГИЯ (418)
АРОМАТЫ И ПАРФЮМ (23)
АРТ-КАТАЛОГИ И ПОЛЕЗНЫЕ ССЫЛКИ (756)
АРХИТЕКТУРА (452)
АУДИО И РАДИО:КНИГИ И СПЕКТАКЛИ (68)
АФОРИЗМЫ И МУДРИНКИ (377)
БЛОГГЕРУ О Л.И.Р.У (1072)
Всё для блога (781)
Схемы оформления (126)
Рамочки (124)
Разделители,стрелки,смайлы (110)
ВРАЧЕБНЫЕ БАЙКИ (443)
ВИРТУАЛЬНЫЕ ЭКСКУРСИИ (152)
ГРАФИКА (1646)
ДЕРЗОСТИ ДИЗАЙНА (21097)
ДО-И-ШКОЛЬНОЕ (3686)
ЖИВОПИСЬ,ИЛЛЮСТРАЦИИ, АРТ (17625)
ЗАКАЛЯЕМ ДУХ И ТЕЛО (5884)
ИЗРАИЛЬ (4737)
моя маленькая страна (4379)
израильские фотографы (1140)
русские израильтяне (1054)
израильские художники (513)
еврейская кухня (250)
израильские изобретения (102)
Байки из Цахала (101)
ИСТОРИЯ ИСКУССТВА (2776)
ИСТОРИЯ ОДНОГО ШЕДЕВРА (48)
ИНТЕРЕСНОЕ (14654)
КОСИЧКИ ДЛЯ ЛАРИСКИ (34)
КУМИРЫ - ЖЗЛ (461)
КРАСОТА ПРИРОДЫ (1259)
КНИЖНОЕ (1212)
КРУЖАТСЯ ДИСКИ (666)
КАРИКАТУРА И ШАРЖ (538)
КЛАССИЧЕСКАЯ МУЗЫКА (163)
КУКЛЫ и ИГРУШКИ (273)
МАМИНА КНИГА (38)
НА СТРУНАХ НЕЖНОСТИ (12679)
ПАРОДИИ (64)
ПОСТОЯННЫМ ЧИТАТЕЛЯМ И ДРУЗЬЯМ (20095)
ПОЭЗИЯ (9195)
ПРОЗА (2326)
ПСИХОЛОГИЯ (3327)
ПУТЕШЕСТВУЯ ПО МИРУ (2854)
ПЕТEРБУРГ, ЛЕНИНГРАД,ПЕТРОГРАД (1397)
ПРАКТИЧЕСКАЯ МАГИЯ- КОЛДУЕМ НА КУХНЕ (285)
РАЗНОЕ (48)
РУССКИЙ ЯЗЫК (441)
СКУЛЬПТУРЫ (495)
ТАНЕЦ (661)
ТЕСТЫ , ГОРОСКОПЫ, ГАДАНИЯ (517)
ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА (377)
СКАЗОЧНОЕ (1561)
Сказки (1282)
Музыкальное волшебство (142)
Сказки от Эльфики (130)
ФЭНТЕЗИ, СЮР от художников и фотографов (2382)
ФИЛЬМОТЕКА (376)
ФОТО И ФОТОГРАФ (3556)
ХОЗЯЮШКАМ НА ЗАМЕТКУ: МАЛЕНьКИЕ ХИТРОСТИ (89)
ШТУЧКИ И ОДЕССКOЕ (644)
ЭРОТИКА,НЮ (1400)
ЭРМИТАЖНО-МУЗЕЙНОЕ (264)
ЮМОР (2210)
ЯПОНИЯ (518)
Я ИВРИТ УЧУ НЕ ПО УЧЕБНИКАМ (244)
Я ЛЮБЛЮ КВН (16)
ЯЗЫКОМ КРАСОК ( художники) (17112)
aмериканские художники (2729)
aнглийские художники (1142)
aвстралийские художники (250)
aвстрийские художники (207)
aргентинские художники (60)
aзербайджанские (21)
албанские художники (23)
aрмянские художники (96)
белорусские художники (489)
болгарские художники (213)
бельгийские художники (214)
бразильские художники (94)
венгерские художники (143)
вьетнамские художники (60)
венесуэльскиe художники (12)
грузинские художники (126)
голландские художники (116)
греческие художники (86)
датские художники (85)
испанские художники (396)
иранские , иракские , пакистанские художники (79)
индийские художники (72)
ирландские художники (40)
индонезийские художники (16)
итальянские художники (514)
канадские художники (467)
китайские художники (396)
корейские художники (195)
кубинские художники (27)
кенийские художники (8)
латвийские художники (66)
литовские художники (170)
мексиканские художники (73)
малайзийские художники (36)
молдавские художники (117)
монгольскиe, мозамбикские художники (9)
немецкие художники (374)
норвежские художники (66)
новозеландские художники (15)
нидерландские художники (87)
oсетинские художники (10)
польские художники (588)
перуанские художники (53)
португальские художники (26)
pоссийские художники (4700)
pусские художники (400)
pумынские художники (105)
cингапурские художники (31)
сирийские художники (8)
турецкие художники (87)
тайваньские/ тайландские / тайские художники (93)
украинские художники (1143)
узбекские художники (42)
французские художники (1109)
финские художники (97)
филиппинские художники (34)
художники Казахстана, Киргизии, Татарстана (84)
чешские / словенские художники (113)
чилийские художники (45)
шведские художники (112)
швейцарcкиe художники (62)
югославские, македонские ,cербские, хорватские (80)
эстонские художники (56)
южноафриканские художники (53)
японские художники (382)

Вы помните своё детство?

Вам про лагерь родители рассказывали?

И как вы узнали настоящую историю их знакомства?

В июне 1945-го, уже после победы, вашему отцу сказали, что из-за туберкулёза, осложнённого тифом, жить ему осталось полгода. А он стал писать письма девушкам. Как вы это объясняете?

Одной из 117 получательниц этих писем оказалась ваша будущая мама. В книге её зовут Лили. Чем ваш отец её завоевал?

– Он завоевал маму интеллектом и юмором. Он был поэтом, у него в Дебрецене в 1938 году вышел сборник стихов. В голове он хранил всю мировую литературу, цитировал Гейне в собственном переводе. И 18-летняя мама была поражена. У него была очень изящная стратегия ухаживания. Мне было интересно смотреть, как постепенно тон писем становится теплее, и вот она уже посылает ему в подарок носовой платок.

Ваш отец был настойчив и даже смог убедить врачей отпустить его на свидание, хотя медицинский прогноз был всё так же безнадёжен. Но тут выяснилось, что ваша мама решила оставить иудаизм. Как мама объясняла такое решение?

Что ответила мама, когда вы ей прочитали отрывки?

При этом в романе есть раввин, который отговаривает ваших родителей от крещения и обещает организовать им свадьбу.

– Он был игрок, и поставил на кон свою жизнь. Позже врач, который обследовал его и увидел, что каверны в лёгких затянулись, сказал ему, что исход болезни решался не в лёгких – а в мозгах, в голове. Он так верил в жизнь, потому и избежал смерти.
Отец сохранил свои медицинские анализы и диагнозы. И когда я начал работать над романом, то показал их известному пульмонологу, чтобы посмотреть, насколько он был болен. Оказалось, что у него была форма болезни, лечение которой открыли только в 1948 году. Он говорил, что его излечила любовь.

Мне кажется, что эта история очень про еврейский народ. Про такой характер – не смиряться, выживать и побеждать смерть.

– Да, точно. Наверное, это сидело не только в моем отце, но и в дедушках и прадедушках, эта жажда жить. Это самые важные черты характера моих родителей. Я прочитал их письма и сразу понял, что хочу снять фильм про это. Я достаточно хорошо знаю литературу и фильмы про Холокост. В каждом произведении присутствует идея: после того страшного, что произошло с нами, жить по-прежнему нельзя. Этот лейтмотив заставляет нас по-разному видеть историю до и после. Но история моих родителей – исключение. В этих письмах нет ни слова о Холокосте, максимум – два раза мельком. Речь в них про одно: я люблю, хочу жить и хочу начать сначала. В литературе Холокоста этого нет. Необходимо было увековечить историю этих двух людей, которые так думают. Это так красиво и так трогательно, что стоит рассказать всему миру.

Предрассветная лихорадка (2015)

Трейлер

Описание книги "Предрассветная лихорадка"

Описание и краткое содержание "Предрассветная лихорадка" читать бесплатно онлайн.

Эта книга – подлинная история любви родителей автора, чудом уцелевших в нацистском концлагере. Петер Гардош использовал в романе их письма, пролежавшие в тайнике более полувека. Молодой поэт Миклош Гардош и восемнадцатилетняя Лили Райх познакомились в 1945 году в Швеции. В числе бывших узников всех национальностей Красный Крест переправлял сюда из концлагеря Берген-Бельзен венгерских евреев для лечения в шведских медицинских центрах. Почти все они находились на последней стадии истощения, а у Миклоша диагностировали еще и туберкулез. Однако, не желая верить мрачным прогнозам врачей, Миклош решил, не откладывая, жениться. В поисках невесты он разослал больше сотни писем своим соотечественницам, размещенным в шведских больницах в разных концах страны…

Братишка, вот уже который год
Лицо Европы безобразят шрамы,
Но смотришь ты без слез на самолет,
Серебряный от лунной амальгамы[1].

Пасмурным летним днем корабль, на котором везли отца, приближался к Швеции.

Не прошло еще трех недель, как завершилась война.

Под шквальным северным ветром судно, вскидываясь на двухметровых балтийских волнах, следовало на Стокгольм. Мой отец был на нижней палубе. Валявшиеся на соломенных тюфяках доходяги судорожно цеплялись за койки, чтобы не свалиться от безумной качки.

Уже через час после выхода в море отцу стало плохо. Сперва он закашлял кровавой пеной и повернулся на бок, а потом захрипел так безумно, что его агония почти заглушала удары волн о корпус. Поскольку отец сразу был отнесен к числу самых тяжелых, то лежал он в первом ряду, недалеко от входа. Двое матросов, подхватив его невесомое тело, перенесли отца в кубрик.

Судовой врач долго не раздумывал. На возню с обезболиванием времени не было. Он вонзил между ребер в грудную клетку огромный шприц. Игла, по счастью, попала в нужное место. И врач успел откачать из плевральной полости пол-литра жидкости, когда наконец принесли аспиратор. Тогда шприц заменили катетером и с помощью помпы удалили из грудной клетки еще полтора литра слизи.

Отцу несколько полегчало.

Капитан, которого известили об успешном спасении умирающего, проявил к больному особое расположение. Укутав отца в толстые одеяла, его вынесли на палубу. Над свинцово-серым морем клубились набухшие дождем тучи. Капитан в безупречном кителе остановился рядом с шезлонгом, в котором лежал мой отец.

– Господин говорит по-немецки?

Мой отец кивнул.

– Вы родились в рубашке! Как ваше самочувствие?

В лучшие времена между ними мог бы завязаться какой-нибудь вежливый диалог. Но отец был не в состоянии вести джентльменские разговоры и сумел только обозначить готовность к общению:

Капитан присмотрелся к нему. Обтянутый пепельной кожей череп, увеличенные линзами очков зрачки, зияющая темная полость рта. К этому времени зубов у отца почти не осталось. Я не знаю, как именно это было. Возможно, и так: в тюремном подвале, при свете свисающей с потолка голой лампочки, тщедушного молодого человека избивали трое здоровых молодчиков. Возможно, один из полуобнаженных извергов схватил что-то очень тяжелое, металлическое, и несколько раз обрушил предмет на впалую грудь и лицо заключенного – моего отца. По бытовавшей в семье лаконичной версии, бо́льшую часть зубов ему выбили в сорок четвертом в будапешт-ском следственном изоляторе на Маргит-кёрут.

Да, он был еще жив, все еще, пусть со свистом, дышал, усердно втягивая в легкие свежий соленый воздух.

Капитан вскинул к глазам бинокль:

– Пришвартуемся на пять минут в Мальмё.

Отца эта новость оставила равнодушным. Кроме него, на борту было еще двести двадцать четыре находящихся в самом плачевном физическом состоянии человека, которых переправляли из немецкого Любека в Стокгольм. И многие из них были ничуть не уверены, что капитан доставит их живыми в пункт назначения. Так что заход на несколько минут в порт Мальмё для этих парий ничего не значил. Но капитан, словно докладывая кому-то вышестоящему, продолжал:

– Я получил радиограмму. Это приказ. Хотя стоянка здесь маршрутом не предусмотрена.

На корабле заревел гудок. Сквозь влажное марево показались корабельные доки Мальмё. Над головой у отца кружила компания чаек.

Корабль причалил к самому концу пирса. Двое матросов, спустившись, бегом бросились по волнорезу к берегу. Они тащили пустую корзину наподобие тех, в которых, по детским воспоминаниям отца, угрюмые прачки носили развешивать на чердак стираное белье.

У самого берега пирс был перекрыт шлагбаумом, за которым, опираясь на велосипеды, стояли женщины. Было их около полусотни. Молчаливая непо-движная группа. Многие из сжимавших велосипедные рули женщин – в черных платках. Как вороны на ветке.

Двое матросов были уже у шлагбаума. И тут мой отец заметил, что велосипеды увешаны свертками и кошелками. Капитан обнял его за плечи:

– Какой-то безумный раввин поместил в утренних газетах объявление. Написал о вашем прибытии на этом судне. И даже сумел добиться незапланированной стоянки.

Женщины побросали свои пакеты в бельевую корзину. Одна, что стояла дальше других, выпустила из рук руль, и велосипед с грохотом повалился. Мой отец услышал с палубы металлический звон, с которым он упал на базальтовые плиты причала. Расслышать его на таком расстоянии отец, конечно, не мог, но все же позднее, рассказывая об этой сцене, он обязательно вспоминал этот звон.

Потом, когда все уже было собрано, матросы, так же бегом, проделали путь обратно. Картина эта навсегда врезалась отцу в память: неправдоподобно безлюдный пирс, волокущие бельевую корзину матросы, а дальше, на заднем плане, тот странный и неподвижный женский велосипедный отряд.

В пакетах было печенье, которое безымянные шведские женщины испекли в честь прибытия в их страну этих парий. Мой отец разминал языком рассыпчатое печенье, ощущая во рту ванильно-малиновый вкус.

– Швеция вас приветствует, – проворчал капитан, отправляясь на мостик, и немного спустя корабль отошел от причала.

Мой отец еще долго жевал печенье. Из‑за туч вынырнул биплан и, приблизившись к судну, дважды описал над ним круг почета. И тогда мой отец постепенно понял, что действительно жив.

А седьмого июля 1945 года он уже лежал в шестна-дцатиместной больничной палате в Лербру, деревушке на острове Готланд, и, подложив под спину подушку, писал письмо. В окна палаты золотыми снопами падал солнечный свет. Между кроватями, подметая холщовыми юбками пол, бесшумно передвигались медсестры в крахмальных блузках и белых косынках.

Почерк у моего отца был необыкновенный – аккуратные буковки, элегантные закорючки и тонкие нитяные пробелы между словами. Закончив, он вложил лист бумаги в конверт и, запечатав, прислонил письмо к графину с водой на тумбочке. А через два часа его забрала медсестра Катрин и вместе с письмами других пациентов отнесла на почту.

Подниматься с больничной койки мой отец в это время мог еще очень редко. Однако через одиннадцать дней после описанного события, под вечер, он сидел уже в коридоре больницы. Раздобыв где-то тоненькую тетрадку в клеточку, отец переписывал в нее имена. Дело в том, что утром он получил письмо из Управления регистрации перемещенных лиц шведского Красного Креста. И в письме было сто семнадцать женских имен с адресами. В руках моего отца было сто семнадцать почтовых адресов молодых женщин и девушек, которых по всей Швеции пытались вернуть к жизни в больничных бараках.

Произошло это через несколько дней после потрясшего его драматического известия.

Прижавшись к рентгеновскому аппарату, мой отец затаил дыхание. Линдхольм переговаривался с ним из соседнего помещения. Главный врач был огромного, под два метра, роста и очень забавно говорил по-венгерски. Все долгие гласные он выговаривал на один манер, произнося их так, будто надувал при этом воздушный шарик. Больницей в Лербру Линд-хольм заведовал уже двенадцать лет, ну а венгерский язык он столь виртуозно ломал благодаря жене. Марта, женщина, в отличие от него, поразительно маленькая – отцу показалось, что росту в ней было от силы метр сорок, – работала в той же больнице в Лербру медсестрой.

– Не дышать! Не дергаться!

Щелчок, гул – снимок был готов.

Мой отец опустил плечи.

Линдхольм стоял уже рядом с ним. Но смотрел он не на него, а куда-то поверх головы отца. Тот бессильно стоял у рентгеновского аппарата, обнаженный до пояса, с впалой грудью, с таким видом, будто не собирается одеваться. Толстенные стекла его очков слегка запотели.

– Чем вы раньше занимались, Миклош?

– Был журналистом. Стихи писал.

– О! Инженер человеческих душ. Прекрасно.

Мой отец переступил с ноги на ногу.

Ему было холодно.

– Ну, одевайтесь, чего стоите!

Отец прошел в угол и надел пижаму.

Линдхольм, все так же не глядя на него, направился в свой кабинет, велев отцу следовать за ним, и на ходу, словно бы между прочим буркнул:

Окна его кабинета смотрели в сад. Как обычно в середине лета, остров Готланд под вечер был залит мерцающим бронзовым светом, который под непонятным углом падал на всю округу. От темно-коричневой мебели веяло домашним покоем.

Петер Гардош - Предрассветная лихорадка краткое содержание

Предрассветная лихорадка читать онлайн бесплатно

Кристин вскочила с кровати и повертелась у зеркала, пощелкивая по телу бретельками бюстгальтера. Гарри, все больше краснея, восхищенно смотрел на нее. Потом обнял девушку и стал неловко освобождать ее от бюстгальтера.

– Я буду готовить, стирать, мыть полы, – хрипло шептал он. – Буду работать как вол.

И в ответ получил от нее поцелуй.

Когда через час Гарри вернулся, то застал моего отца в том же углу кондитерской. Гарри плюхнулся рядом с ним, но он даже не взглянул на друга. На мраморном столике лежало письмо, которое он как раз заканчивал. Кончик карандаша так и летал над белым листом бумаги. Гарри тяжко вздохнул. Он был в полном отчаянии.

Наконец мой отец поднял голову. И кажется, даже не удивился кислой физиономии Гарри.

– Что, любовник, повесил нос?

Гарри осушил стакан отца с остатками минералки.

– Дохляк я, а не любовник!

– Сначала она заставила меня починять ей бюстгальтер. А потом я ее раздел. Ты бы видел это цветущее тело!

– Ну и отлично. Не мешай, я должен закончить, – снова уткнулся в письмо отец.

Гарри с завистью наблюдал, как легко его друг отключался от внешнего мира. Как будто его, Гарри, здесь и не было.

Чуть обождав, он пробормотал:

– Зато у меня все завяло… Я не смог, ничего не вышло!

Отец будто одержимый продолжал писать.

– Чего у тебя не вышло?

– У меня, который мог по пять раз на дню! Мог ведро с водой нацепить и гулять с ним по комнате…

Мой отец задумался над каким-то эпитетом. Но потом все же вежливо поинтересовался:

– А теперь болтается между ног, как сморчок. Бледный, жалкий, никуда не годный.

Мой отец наконец-то нашел подходящее слово. Ясно было, что он про себя улыбается. Он записал слово и успокоился. Теперь можно было успокоить и Гарри.

– Так это нормально. Без чувств ничего не получится.

Гарри яростно закусил губу. А потом неожиданно развернул письмо и стал читать вслух:

– “Дорогая Лили! Мне сейчас двадцать пять…”

Мой отец тут же прихлопнул письмо ладонью, Гарри хотел его вырвать. Какое-то время они боролись, но отец оказался ловчее и спрятал письмо в карман брюк.

Дорогая Лили! Мне сейчас двадцать пять, я был журналистом, пока из‑за первого закона о евреях меня не вышвырнули из газеты.

Художественным приемом преувеличения отец владел в совершенстве.

Если строго держаться фактов, то журналистом он проработал восемь с половиной дней. В дебреценскую “Фюггетлен Напло” его приняли в понедельник, да и то скорее курьером, быстроногим поставщиком новостей для криминальной хроники, – приняли в самый неблагоприятный момент в истории. Спустя неделю в Венгрии вышел закон, ограничивавший права евреев в некоторых сферах деятельности, что положило конец журналистской карьере отца. Но восемь с половиной дней этой газетной практики навсегда закрепились в его автобиографии.

Пережить этот драматический поворот девятнад-цатилетнему молодому человеку конечно же бы-ло непросто. Сегодня ты красуешься с карандашом за ухом, а завтра уже развозишь по домам содовую и, высунувшись из повозки, горланишь: “Газировщик! Меняю сифоны!” Лошаденки трусили рысцой по дороге, и в ушах моего отца отвратительно свистел ветер.

…потом я был экспедитором по доставке содовой, рабочим текстильной фабрики, пинкертоном в кредитно-информационном бюро, мелким служащим, рекламным агентом и перепробовал много других столь же замечательных профессий, пока в 1941 году меня не призвали в трудовой батальон. При первом удобном случае я бежал к русским. В течение месяца, в Черновицах, я мыл посуду в большом ресторане, а потом там же, на Буковине, вступил в интернациональный партизанский отряд…

Дезертиров-венгров, в общей сложности восьмерых, на ускоренных красноармейских курсах обучили диверсионному ремеслу и забросили в тыл противника. Русские, что с сегодняшней точки зрения совершенно понятно, не доверяли им. В Советском Союзе, как мы знаем теперь из истории, доверия не было ни к кому. А тут эти перебежчики-венгры – почему бы от них не избавиться?

Представляю себе картину: мой отец, с вещмешком, в фуфайке, судорожно цепляется за распахнутую дверь самолета. Смотрит вниз. Там – бездонная глубина, облака, голые поля. У отца, страдающего агорафобией, кружится голова, он в панике отворачивается, его рвет. Сзади чьи-то крепкие руки хватают его и швыряют в бездну.

Неизвестно, как так получилось, но в тот день, на рассвете, в жидкой рощице в Северной Трансильвании, которая тогда относилась к Венгрии, их поджидало отделение автоматчиков, и когда парашютисты были уже в нескольких метрах от земли, их начали методично расстреливать.

Мой отец оказался счастливчиком – той фигурой в этом своеобразном тире, в которую не попали. Но когда он упал на землю, его схватили и заковали в наручники. Той же ночью его доставили в Будапешт, где менее чем за полчаса он потерял два десятка зубов.

В кондитерской городка Лербру Гарри завистливо посмотрел на отца:

– И сколько ответов ты получил?

– И со всеми теперь будешь переписываться?

Мой отец указал на карман, куда спрятал письмо:

– Настоящая – только она.

– Почему ты так думаешь?

В госпитале Экшё Лили разместили в палате на четверых. Был конец сентября, за окном сиротливо стояла береза, уже сбросившая листву.

Главный врач, доктор Свенссон, начал рано лысеть. Он был в самом расцвете сил, но сквозь песочного цвета волосы уже просвечивала розовая, как попка младенца, кожа. Он был низенький, крепко сбитый. На маленьких, почти детских руках ногти были размером с черешневый лепесток.

Освободившись от защитного фартука, он перешел в другую часть кабинета. В голом помещении рядом с махиной рентгеновского аппарата стоял только стул, на котором – бледная, перепуганная, в застиранном полосатом халате – сидела Лили.

Свенссон присел рядом с ней на корточки и погладил ее по руке. То, что эта венгерская девушка прекрасно владела немецким, облегчало его задачу. Сейчас были очень важны нюансы.

– Я изучил ваш последний снимок. Сегодняшний будет готов только завтра. Должен сказать, что сперва мы подозревали у вас скарлатину, но теперь это исключается.

Лили произнесла это шепотом, как будто они сидели в зрительном зале.

– В каком-то смысле – да. Но это не инфекция. Причин для волнения нет.

– Зловредные почки шалят. Но я вас вылечу. Обещаю вам.

Лили, не в силах более сдерживаться, залилась слезами. Доктор Свенссон взял ее за руку:

– Не плачьте, девочка. Я прошу вас. Вам придется опять соблюдать постельный режим. На этот раз строгий.

– Пока две недели. От силы три. А там видно будет.

Доктор достал из кармана носовой платок. Лили высморкалась и размазала по лицу слезы…

Моей фотографии у меня нет… Несколько дней назад я снова попала в больницу и сейчас лежу в Экшё.

Танцы я ненавижу, но веселье люблю, а еще – фаршированный перец (с обильным томатным соусом, разумеется).

О том, что отец с детства ненавидел танцы, в семье хранились легенды.

Говорят, что однажды, когда ему было лет восемь, ему напомадили волосы, вырядили в кургузый костюмчик и потащили в знаменитый дебреценский “Золотой бык”. Из‑за каких-то проблем с рефракцией он и тогда уже был слеповат и носил уродующие лицо окуляры с толстыми линзами.

В разгар бала мальчишку втолкнули в круг дам и барышень. Дамы бурно зааплодировали и стали подталкивать к танцу двух малышей, топтавшихся в центре круга. Девчонка, которую, по преданиям, звали Мелиндой, пришла в себя первой. Захваченная волной общего ликования, она потянула мальчишку за руку и пустилась кружиться. Но отец, поскользнувшись на свеженатертом паркете, шлепнулся на карачки и в этой позе наблюдал за Мелиндой, сорвавшей на том балу самый большой успех.

Отец с Гарри свернули на улицу Корсбювеген и поспешили в лагерь. Дул сильный ветер, отец поднял воротник легкого пальтишка.

Внезапно остановившись, Гарри схватил его за руку:

– Послушай, а может, у нее подруга есть? Ты узнай!

– Узнаю. Попозже. У нас все еще только начинается.

В этот день словно бес вселился в обитателей их барака. Они все перевернули вверх дном, сдвинули кровати, раздобыли где-то гитару. Ене Григер, как выяснилось, довольно сносно мог сыграть любой знаменитый шлягер последних лет.

Начались танцы. Поначалу они просто самозабвенно плясали, но потом в них проснулось желание пофиглярствовать. И они, не сговариваясь о ролях, весело и задорно стали изображать кто бравого гусара, кто легкомысленную девицу. Щелкали пятками, делали реверансы, что-то нашептывали друг другу и жеманничали. Они яростно, исступленно кружились, как будто инстинкты, подавляемые месяцами, вдруг взорвались как вулкан.

Читайте также: